Алексей Пантелеев - Ленька Пантелеев
Перевес в военных силах был поначалу на стороне мятежников. Но на стороне красных была сила, не менее грозная. На их стороне был народ. В первый же день, как только весть о восстании долетела до заводских окраин города, рабочим ярославских фабрик было роздано оружие, и вчерашние слесари, фрезеровщики, обувщики, железнодорожные машинисты, мыловары, кожевники, ткачи и табачники вышли на улицу и бок о бок с красноармейцами храбро отражали натиск повстанцев.
Эти первые рукопашные, баррикадные стычки помешали распространению мятежа за пределы города.
И все-таки опасность была очень велика.
Не перхуровцы были опасны и не гимназисты, которые шли на смерть во имя "белой идеи". За спиной перхуровцев стояли капиталистические государства Америка, Англия, Франция и другие. На их стороне была значительная часть крестьянства. Географическое положение Ярославля, его близость к Москве и к Петрограду, его ключевое, как говорят военные, положение на стратегических коммуникациях - во много раз усиливали опасность.
Руководители молодого Советского государства понимали это. Несмотря на трудность момента, на тяжелое положение на других фронтах, к Ярославлю были срочно брошены воинские подкрепления, авиация и артиллерия.
При этом дано было указание - щадить город.
Советское командование сделало попытку освободить Ярославль путем прямых атак. Но положение мятежников, засевших, как в крепости, в центральной части города, и большое количество пулеметов, которыми они располагали, превращали эти атаки в бесполезное кровопролитие.
Перхуровцам предложили сложить оружие. Они отказались.
И тогда - на второй день мятежа - заговорили советские пушки.
Уже первыми залпами шестидюймовых орудий были разбиты и выведены из строя электростанция, телефон и водопровод.
В городе начались пожары.
Гостиница "Европа", находившаяся в самом центре осажденного города, в непосредственной близости от перхуровского штаба, невольно оказалась одной из мишеней обстрела.
В первый же день из гостиницы бежали все, кто имел для этого хоть какую-нибудь возможность. Остались лишь те, кому бежать было некуда. Среди этих немногих оказались и Александра Сергеевна с Ленькой. Три дня они просидели в подвале, где кроме них оставалось еще десять-двенадцать человек, главным образом женщин и стариков. Всех мужчин, способных носить оружие, к этому времени перхуровцы насильно призвали в свою "добровольческую" армию.
В подвале круглые сутки было темно. Выгорели не только все свечи, но и спички. Кончались последние крохи еды.
По вечерам, когда Леньке приходилось ощупью пробираться в помещение с двумя нолями на дверке, он видел в лестничном окне страшное багровое зарево. Окно было похоже на открытую дверцу огромной печки.
На четвертый день утром Александра Сергеевна, покормив Леньку остатками нянькиных колобков и куличиков и высыпав себе в рот мелкую сухарную крошку, оставшуюся в просаленной бумаге, заявила, что пойдет наверх - выяснить, нельзя ли раздобыть чего-нибудь съестного.
- Сиди, пожалуйста, смирно, - сказала она. - Я скоро.
- Нет, - твердо сказал Ленька. - И я с тобой.
Она поняла, вероятно, что он одну ее не отпустит, подумала и со вздохом согласилась:
- Ну, что ж. На все воля божья. Идем...
Первое, что поразило Леньку, когда он очутился в длинном гостиничном коридоре, - это свет. В коридоре не было окон, электричество не горело, и все-таки после подвала здесь было почти ослепительно светло. Освоившись с этим отраженным, неизвестно откуда взявшимся светом, Ленька увидел, что в коридоре живут. То здесь, то там стояли у стены кровати, некоторые были завешаны пологами; люди сидели и лежали на чемоданах, узлах и корзинах, читали, чинили белье, играли в карты, что-то жевали и пили из жестяных кружек.
Коридор стал похож на вокзал или на цыганский табор.
Александра Сергеевна разговорилась с какой-то немолодой, очень строгой на вид, грузной женщиной в круглых очках. Женщина оказалась сельской учительницей из уезда. Перед самым восстанием она приехала в Ярославль на какую-то педагогическую конференцию и застряла в гостинице. Все первые дни мятежа она провела у себя в номере. Накануне, когда она ходила за кипятком в ресторан, в номер ее попал снаряд. Пришлось перебраться в коридор.
- И вам не страшно здесь? - удивилась Александра Сергеевна.
- Да ведь не страшнее, сударушка, чем другим, - ответила учительница. А я, вы знаете, что делаю, матушка? Я, когда уж очень сильно пулять начинают, зонтиком закрываюсь.
И учительница с улыбкой показала на большой черный зонт, который лежал у нее в изножий кровати.
Эта суровая на вид женщина оказалась не только бодрой и бесстрашной, но и доброй. Она угостила Леньку и Александру Сергеевну ржаными сухарями, чаем и зеленым луком, который она купила на рынке в воскресенье, когда еще не так опасно было ходить по городу.
- Я и вчера вылазку делала, - сказала она улыбаясь. - Но это уж я так, по бабьей глупости. Никакие рынки и магазины в городе, конечно, не торгуют.
- Но, скажите, что же будет дальше? - спросила Александра Сергеевна.
- А что же может быть? Будет то, что этих негодяев переловят и поставят к стенке. А вот что будет с городом? Вы слышите, что делается?
За стеной стоял грозный однообразный гул, настолько однообразный, что он не замечался, не резал уха, не мешал слушать и говорить, как не мешает слушать и говорить стук мельницы или паровой машины.
- Значит, вы думаете, что красные возьмут город? - сказала Александра Сергеевна.
- А вы что, - сомневались, матушка? - усмехнулась старуха.
- И Москву тоже, значит, возьмут? - вмешался в разговор Ленька. Учительница строго посмотрела на него из-под очков и сказала:
- Это кто же, по-твоему, должен ее взять?
- Красные.
- Зачем же им, скажи, брать ее, если они и отдавать ее не собирались?
- Как? Ведь говорили...
- Говорили? Мало ли что говорят...
Опять это "мало ли что говорят"!..
"Значит, опять наврали?" - сердито подумал Ленька.
В тот же день Александра Сергеевна и Ленька перебрались из подвала в коридор. Устроились рядом с учительницей, имени которой Ленька никак не мог запомнить: звали ее Нонна Иеронимовна Тиросидонская. Из соседнего номера выкатили большую двуспальную кровать, где-то в другом этаже раздобыли подушки. В номерах гулял ветер, пахло дымом. И хотя подходить к окнам мать строго-настрого запретила Леньке, он успел все-таки увидеть темное, задымленное небо, разбитый угол дома и повисшую на каменном выступе детскую кроватку с блестящими никелированными шишечками.
Чай пили в ресторане. Теперь там даже днем царил полумрак, окна были заложены мешками с песком, только в одном окне наверху была оставлена узкая щель, в которую, как в тюремное окошко, скупо проникал уличный свет. Не было уже ни белых скатертей на столах, ни суетящихся официантов, ни хозяина за буфетной стойкой. Какой-то замухрыжистый старичок в грязном фартуке разносил по столам жиденький чай в стаканах без блюдечек и ложек. И все-таки в ресторане было всегда полно. За стенами бушевала гроза, а за столиками пили, ели, разговаривали, шутили, смеялись, спорили...
Иногда появлялся в ресторане старик Поярков. С деланной улыбкой, больше чем обычно выпячивая живот, позвякивая связкой ключей, проходил он мимо пустой буфетной стойки, смахивал с прилавка бумажку, ставил на место стул, поправлял клеенку на столе.
- Ну, как? Что нового? - спрашивали у него.
- Отлично, отлично, - говорил он, потирая осунувшуюся щеку.
Однажды он подошел к столику, за которым сидели Александра Сергеевна и Ленька.
- Ну что, как, чиж паленый? - сказал он, потрепав Леньку за ухо. Страшновато небось?
- Нет, - ответил Ленька. - Мы пгивыкли.
- Вон как! Быстро вы...
- Мы из Петрограда, - с улыбкой объяснила Александра Сергеевна.
- Вон что? Значит, воробьи стреляные?..
Хозяин постоял, поиграл ключами и хотел уже идти, но вдруг повернулся к Александре Сергеевне и сказал:
- Да, кстати, сударыня... я хотел спросить... Вы тут на днях разговаривали с молодым человеком...
- С каким молодым человеком?
- А такой... блондин... высокий... в курточке вроде как у жирафа...
Ленька взглянул на мать и увидел, как изменилось, стало напряженным, суровым и холодным ее лицо.
- Ах, я понимаю, о ком вы спрашиваете, - спокойно сказала она. Действительно, оказалось, что мы с ним старые знакомые - еще по Петрограду. Это двоюродный брат одной моей гимназической подруги - Мальцевой. Вероятно, вы знаете - известный фабрикант Мальцев.
- Ну как же!.. Хрусталь и посуда.
- Вот, вот... А почему, собственно, вы интересуетесь им?
- Да так просто. Личность показалась знакомой. А где же он тут проживает?
- Если не ошибаюсь, он живет у своего дяди, где-то на Казанском бульваре.
- А дядю его вы тоже знаете?
- Нет, дядю не знаю.
