Агния Барто - А. Барто. Собрание сочинений в 3-х томах. Том III

А над морем сияющее солнце, большое, жёлтое, круглое, такое, как обруч.

Вдруг солнце превращается в лицо японского мальчика, с его прямых, торчащих волос как лучи стекают струйки воды.

На берегу пустынно. Прислонён к камню одинокий обшарпанный велосипед, весь увешанный сумками, в них бутылки с молоком.

Мальчик плывёт к берегу, вылезает из воды. Ему лет одиннадцать. Таро, так зовут его, натягивает на мокрое тело рубашку, начинает скакать по берегу, чтобы согреться. Напевает, неправильно выговаривая русские слова:

По дорожке, по бурвару,По всему земному шару.

Ещё рано. Утро в курортном городке ещё не началось: не раздвинуты стены японских домов, закрыты лавочки.

По узенькой улочке идёт старый рыбак, бронзовый от загара, с корзинкой в руке.

— Как дела, дядя Дзиро? — спрашивает Таро, проезжая на велосипеде.

— Хорошие дела, — усмехается рыбак, — моей рыбе совсем не тесно в корзинке.

Таро остановился у одного из домов, соскочил с велосипеда, поставил две бутылки с молоком в ящичек у двери, взамен взял пустые.

Снова едет по улице со своей поклажей, громыхая бутылками.

Открылась раздвижная стенка японского дома, на пороге показалась заспанная женщина, что-то сказала мужу. Элли и её муж Судзуки — необычная для Японии пара. Он — невысокий, с напомаженными волосами японец. Она — американка, бывшая танцовщица, с располневшей, крупной, как у борца, фигурой. Он — молчаливый, медлительный; она — подвижная, говорит без умолку. Сейчас она, как всегда, в чём-то упрекает мужа.

Из окна второго этажа выглянула их дочка — Кэтрин, миловидная, с копной рыжих волос на голове, с рыжей чёлкой.

К дому, посвистывая, подъезжает Таро. Вот он поставил в ящичек для продуктов бутылку молока, показал Кэтрин язык и покатил дальше.

На рекламном щите афиша, исписанная иероглифами. На ней большая фотография советского скрипача Андрея Борисова.

У афиши — Таро.

— Бо-ри-сов… Бо-ри-сов, — с удовольствием повторяет мальчик.

Подходит расклейщик с рулоном афиш, с кистью и ведёрком, замазывает афишу, наклеивает на неё новую — о гастролях цирка.

Таро заволновался, что-то говорит по-японски расклейщику. Тот показывает на двери отеля, из которого выносят чемоданы и выходит группа советских артистов.

Таро подбежал к скрипачу Борисову; видно, что они знакомы.

— Москва? — огорчённо спрашивает Таро.

— Токио, потом Москва! Домой! — отвечает Борисов.

— «По дорожке, по бурвару…» — напевает Таро. Начинает выстукивать песенку палочками на бутылках с молоком, расставив их на земле.

— Подожди, вот так надо. — Взяв в руки палочки, Борисов выстукивает ритм, напевая:

По всему земному шару…Та-та, та-та… —

… Слов-то я дальше не знаю, слышал, как моя дочка поёт, — пытается он знаками объяснить Таро. — Будем петь: та-та, та-та…

Таро понял, радостно кивнул. Оба вполголоса, но с большим увлечением распевают:

Та-та, та-та…Та-та, та-та…

На лице у Таро выражение такой доверчивости, что Борисов невольно заулыбался, приятельски похлопал мальчишку по спине.

— Андрей Петрович, опоздаем! — торопят артисты…

Борисов достаёт из своего бокового кармана бумажник и вынимает фотографическую карточку. На ней — он и девочка в школьной форме, с пионерским галстуком, с крылатым бантом в волосах.

— На память… Моя дочка Тася, — пытается Борисов объяснить знаками.

Таро решительно мотает головой, возвращает карточку.

— Помогите нам, пожалуйста! — подзывает Борисов переводчицу.

Та объясняет:

— Он благодарит за вашу фотографию, но девочка ему не нужна. Он её отрежет.

— Отрежет мою дочь? Вот те на! — шутливо протестует Борисов.

— Он хотел бы иметь карточку какого-нибудь советского мальчика, а не девочки. Он считает, что дружить надо с мальчиком, — смеётся переводчица.

— Ладно, пришлю тебе мальчика! Обещаю: будет у тебя советский мальчик!

Борисов по-русски, крепко потряс руку Таро. Мальчику понравилось непривычное рукопожатие, он снова тянет руку, Борисов ещё крепче жмёт ему руку.

— Сдаёшься? Смотри, закричишь, — шутит он.

Девушка переводит слова Борисова.

— Таро никогда не закричит, — с достоинством отвечает мальчик.

Пароход готовится к отплытию. Идёт погрузка. На пристани многолюдно. Пёстрая толпа: одни в кимоно, другие в европейских костюмах.

Возгласы, рукопожатия и поклоны, поклоны, низкие японские поклоны и улыбки. Кажется, что вся пристань колышется от беспрерывных поклонов.

Советских артистов провожают черноголовые юноши и девушки. Взявшись за руки и раскачиваясь, они поют по-японски русскую «Катюшу». Окончив песню, низко кланяются Борисову и его товарищам.

И все русские кланяются, опустив руки, подражая японцам.

— Спасибо, дорогие «Поющие голоса», — говорит Борисов и крепко жмёт руку одной из японок. Во всём её облике что-то моложавое, но волосы тронуты сединой.

— Митико-сан… Участвует в походе мира, осенью будет в Москве, — подсказывает Борисову переводчица.

Митико-сан шутливо ахает, показывая, что рукопожатие было слишком крепким.

— Весёлая Митико-сан, — улыбается Борисов.

— Весёлая… Это она так держится… У неё мальчик погиб в Хиросиме.

— Да что вы говорите! — громко воскликнул Андрей Петрович.

— Тише, вот идёт её муж, Масао-сан, он понимает по-русски, был военнопленным…

— Вы понимаете по-русски, Масао-сан? — обрадовался Борисов.

Короткий пароходный гудок.

Все заволновались… Общее движение… Последние прощальные поклоны.

Андрей Петрович по сходням поднимается на пароход.

По японскому обычаю провожающие бросают с пристани на палубу разноцветные бумажные ленты.

Гирлянды лент протянулись, как бы связывая отплывающих с теми, кто остаётся.

Вдруг на пристани появился запыхавшийся Таро. Он быстро пробирается вперёд, ловко протискиваясь в толпе.

Андрей Петрович увидел его и бросил моток ленты с парохода на пристань.

Таро ловит летящую ленту.

Снова громкий короткий гудок. Пароход отчаливает от берега. Лента разматывается, разрывается. Один конец остался в руках у Андрея Петровича, другой — у Таро.

Бьёт волна в берег, пароход медленно уходит в море. Уходит всё дальше и дальше. Пристань пустеет…

На совсем пустой пристани стоит Таро с оборвавшейся лентой в руках.

Московский двор. На скамейке сидят рядом две девочки. В одной из них мы узнаём Тасю Борисову, дочку Андрея Петровича. Она точь-в-точь такая же, как на фотографии, которая осталась у Таро: в школьной форме, с пионерским галстуком, с крылатым бантом в волосах.

В руках у Таси полоска цветной бумажной ленты.

— Папа привёз из Японии. Хочешь, подарю кусочек? — предлагает она подружке.

Подружка Лариса, худенькая, с острым носиком, с острыми рогатыми бантиками, говорит, вздёрнув острым плечиком:

— Ну, знаешь, если бы меня хотели отрезать!..

— Вот ещё — обижаться! Мы ему докажем, что он должен с девочками дружить! Должен, и всё, — назидательно говорит Тася.

В доме кто-то включил радио. Из открытого окна полились звуки скрипки.

Тася ахнула:

— Детская передача! Папа выступает, сейчас расскажет про мальчика.

Девочки, стоя под окнами, слушают, как играет Борисов.

На соседней скамейке бабушка укачивает малыша в коляске, говорит заинтересованно:

— Я люблю детские передачи, там столько поучительного.

Малыш, словно протестуя, начинает громко, сердито кричать.

— Разве он даст послушать? — жалуется бабушка. — Что за ребёнок такой! Как детская передача — он вопить! Тихо, тихо… — уговаривает она малыша.

«Тихо!», «Тихо!», «Тихо!» — вспыхивают электрические надписи в радиостудии. У микрофона — Андрей Петрович.

— Эту мелодию, — говорит он, — мне довелось услышать в далёком японском городке, на южном острове, от одного паренька… Вышел я как-то утром на море посмотреть…

Отделённые стеклянной стеной две девушки — редактор и режиссёр — слушают, тревожно поглядывая на большие стенные часы.

— Время? У нас сегодня новая передача: «Лягушкина почта». Он не зарежет наших лягушек? — беспокоится одна из девушек. Через стекло знаками просит Борисова, чтобы он говорил быстрее.

Борисов продолжает:

— Мальчик пришёл ко мне в гостиницу, я записал мелодию с его голоса. У него прекрасный слух…

Слова Борисова заглушает громкий рёв. Это снова вопит малыш во дворе, мешая слушать Тасе и Ларисе.