Николай Дубов - Сирота
— Пойдемте, я вас познакомлю с ребятами, а какие они, узнаете сами. И прошу вас поменьше их расспрашивать. Дети не любят, да и не к чему.
Группа старших уже вернулась с подсобного участка и успела пообедать, но в спальнях, кроме галчат, никого не оказалось.
— Ну конечно, забрались в "клуб", — сказала Людмила Сергеевна. — Пойдемте за сарай.
— За сарай? — удивленно подняла брови Елизавета Ивановна.
— Ну да, они пустырь своим клубом называют. Что поделаешь, лучшим пока не обзавелись.
— И вы с этим миритесь?
Людмила Сергеевна искоса взглянула на нее и, помолчав, ответила:
— Нет. Да ведь это ничего не меняет.
Возле конюшни Тарас, сидя на деревянном обрубке, сшивал узеньким ремешком шлею.
— Вот один из группы, Тарас Горовец, — сказала Людмила Сергеевна.
— Ты почему работаешь, а не отдыхаешь? — спросила она у Тараса.
Тот удивленно поднял голову.
— Так я ж отдыхаю! Разве это работа? — показал он на шлею.
— С тобой сговоришься! — улыбнулась Людмила Сергеевна, и они пошли за сарай.
У дальнего угла сарая, где особенно густо разросся бурьян, Яша, Брук и Митя Ершов, лежа на животах, уткнулись в книги. Неподалеку от них лежал Лешка. Книги у него не было, лежал просто так — смотрел в небо и следил за неторопливыми редкими облаками.
Остальные ребята, кто сидя, кто лежа, расположились группой в узкой полоске тени, отброшенной полуразрушенной стеной сарая, и лениво перебрасывались отрывочными фразами.
Заметив Людмилу Сергеевну и незнакомую худую женщину, они замолчали.
— Ребята, — сказала Людмила Сергеевна, — вот ваша новая воспитательница. Она будет заменять пока Ксению Петровну.
— Здравствуйте, дети. Надеюсь, мы подружимся, — сказала новая воспитательница.
Ей нестройно ответили.
— Меня зовут Елизавета Ивановна. А как вас зовут, я скоро узнаю.
— Я оставлю вас, — сказала Людмила Сергеевна. — Вам ведь не впервой.
— Да, конечно, — кивнула Елизавета Ивановна.
Людмила Сергеевна ушла. Елизавета Ивановна оглянулась, ища, на чем присесть, но сесть можно было только на землю, и она осталась стоять на солнцепеке.
— Садитесь вот сюда, в холодок, — сказал Толя Савченко и подвинулся вдоль стены.
— Я никогда не сажусь на землю. Надеюсь и вас отучить от этого.
Ребята удивленно переглянулись. Ксения Петровна сколько раз сидела с ними здесь, у сарая, и ничего плохого в этом не видела.
— Объясните мне, пожалуйста, почему вы забрались на эту свалку? -
Она посмотрела на кучу битого кирпича.
— А что? Тут чисто, — сказал Толя и, как бы еще раз проверяя, оглянулся.
— Допустим, — саркастически сказала Елизавета Ивановна. — Но зачем за сараем, на битых кирпичах?
— А чем плохо? Холодок. Не в спальнях же сидеть! — сказал Валерий Белоус.
— Сейчас, если не ошибаюсь, тихий час, и вы должны быть в спальнях.
— Там душно, — поднял голову Митя Ершов.
— И у нас соревнование… Ноги нужно мыть… — пояснил Толя.
— Ноги? Соревнование? — подняла брови Елизавета Ивановна. — Вы соревнуетесь в мытье ног?
— Да нет! У нас с девчонками соревнование — у кого в спальнях чище. Ну, так чтобы было чисто, мы, как идем, ноги моем… Что ж их, без конца мыть?
— Значит, для того чтобы не мыть ноги, вы и в спальню не ходите? Кто это придумал? Воспитатели?
— Мы сами.
— Неужели вам никто не объяснял, что такое соревнование? То, что вы придумали, — не соревнование, а извращение его. Смысл соревнования за чистоту спален в том, чтобы держать их в чистоте, пользуясь ими, а не в том, чтобы держать их под замком.
Елизавета Ивановна долго и обстоятельно объясняла, что такое настоящее соревнование, как в нем можно и нужно добиваться успеха и как неправильно то, что они придумали. Ребята молча слушали. Яша Брук, оторвавшийся было от книги, снова опустил голову.
— Как твоя фамилия, мальчик? — повернулась к нему Елизавета Ивановна.
— Моя? Брук.
— Запомни, Брук: когда говорят старшие, их надо слушать.
— Я слушаю.
— Я этого не вижу.
— Я просто опустил голову, но я же слушаю не глазами.
Белоус фыркнул. Елизавета Ивановна оглянулась, но Валерий сидел с каменным лицом и "ел глазами" новую воспитательницу.
— Не пытайся острить, Брук. Я отлично вижу, кто меня слушает, а кто нет. И вот что, дети: на этой свалке, которую вы называете своим клубом, больше вы собираться не будете! Делать вам здесь нечего, и я этого не допущу. Пойдемте отсюда!
Елизавета Ивановна повернулась и направилась во двор. Ребята нехотя поднялись, пошли следом.
— Ну, что скажешь, академик? — тихо спросил Митя и показал глазами на прямую спину воспитательницы.
Яша вытянул губы и прищурился:
— О соревновании правильно, конечно… Только нудно очень.
— Да-а, — вздохнул Митя.
На выжженном солнцем дворе сесть было тоже негде, все столпились возле столовой.
— Ну, а тут что делать? — уныло спросил Толя. — Уж там, по-моему, лучше.
— Прежде всего отучись говорить "ну"! — ответила Елизавета Ивановна. — Что это за понуканье? Это невежливо и невоспитанно. На будущее время я договорюсь с директором о том, чтобы выделили комнату для массовой работы. Тогда вы не будете слоняться по двору. А сейчас…
— Скупнуться бы! — сказал Валерий.
— Так нельзя говорить! Надо говорить «искупаться». Время отдыха истекло, и, если директор позволит, мы сходим. Подождите меня.
Елизавета Ивановна направилась в кабинет Людмилы Сергеевны. Все проводили ее взглядом, потом посмотрели друг на друга.
— Ну-ну!.. — сказал Яша и повертел головой.
Валерий Белоус вытянулся, опустил руки вдоль туловища, как плети, и зашагал, негнущийся, одеревенелый. Все засмеялись — походка была точь-в-точь как у Елизаветы Ивановны.
— Брось, Валет, — сказал Митя, — еще увидит.
— Ребята, вы чего собрались? — подбежала Кира.
— Может, купаться пойдем.
— А мы? И мы тоже!.. Девочки-и! — закричала она, убегая в спальню.
Через минуту оттуда выбежали девочки, на ходу поправляя волосы, одергивая блузки.
— А нам почему нельзя? Мы тоже хотим. Пойдемте к Людмиле Сергеевне.
Они подбежали к кабинету, когда из него выходили директор и новая воспитательница.
— Людмила Сергеевна! Почему без нас? Мы тоже хотим.
— Идите, идите! — засмеялась Людмила Сергеевна и подняла руки, защищаясь от шума. — Елизавета Ивановна возьмет и вас. Елизавета.
Ивановна Дроздюк — ваша новая воспитательница.
Девочки притихли. Елизавета Ивановна взглянула на них и повернулась к Людмиле Сергеевне:
— А купальные костюмы у них есть?
— Трусы да майки. Какие же им еще костюмы?
— Становитесь парами! — сказала Елизавета Ивановна. — Девочки впереди, мальчики позади.
Пары выстроились.
— Возьмитесь за руки!
— Ну, вот еще! Зачем это за руки? Что мы, маленькие? — загудели ребята.
— Не спорьте! — жестко оборвала шум Елизавета Ивановна. — Кто не хочет — выйдите из строя. Тот купаться не пойдет.
Ребята продолжали стоять, однако и за руки не брались. Елизавета Ивановна обвела взглядом строй, и ноздри ее раздулись.
— Если сейчас же вы не возьметесь за руки, — еще более жестко сказала она, — вы никуда не пойдете и купаться не будете ни сегодня, ни завтра!
Не глядя друг на друга, ребята неловко взялись за руки.
— Это еще что? — Елизавета Ивановна подошла к девочкам и брезгливо посмотрела на Симу и Жанну. — Я сказала: за руки, а не под руки! Рано приучаетесь!
Сима покраснела и выдернула свою руку из-под руки Жанны. К морю шли в угрюмом молчании. Даже Валерий Белоус не дурачился и не пробовал смешить. Но маленькие прозрачные волны так ласково плескались на гладком, будто отутюженном песке, солнце так весело дрожало и сверкало в мелкой ряби, что хмурое настроение сразу улетучилось. Строй распался, ребята, на ходу стаскивая рубашки, побежали к воде.
— Подождите, дети! — остановила их Елизавета Ивановна. — Сначала я выберу место.
Увязая в раскаленном песке, они долго брели по берегу, отыскивая свободное место. Его не было.
Укрыв головы под зонтами, широкополыми соломенными "брылями", бедуинскими тюрбанами из полотенец или даже вовсе ничем их не прикрывая, на песке распласталось коричневое племя купальщиков. В сущности, они приходили сюда не купаться. В воде барахтались только ребятишки. Взрослые предавались самосожжению. Они забирались на пляж в свободные дни с самого утра, вооруженные кошелками, авоськами, и сидели почти до захода. Здесь они читали, спали, вышивали, играли в карты, пили отдающий пареным веником чай из термосов и ели. Ели с измятых, замасленных бумажек раздавленные, вывалянные в песке помидоры, зарезинившиеся котлеты с налипшими газетными строчками, хлеб, высушенный яростным солнцем и осыпанный тончайшим илистым песком. Все это было неважно — они загорали.
