Евгений Пермяк - Сказка о сером волке
Грибные трофеи были не столь уж велики, но Елена Сергеевна Бахрушина и Надежда Николаевна Стекольникова обещали угостить американца настоящей уральской грибной похлебкой.
Петр Терентьевич, прихвативший из дому богатое разнообразие съестного, сервировал на разостланной скатерти полевой стол. Сервировал его с таким расчетом, чтобы было что запечатлеть Тейнеру на пленке для американского телевидения.
Такого обилия хватило бы на добрую неделю трем большим семьям.
Это развеселило Тейнера, и он, продолжая разговор об американской выставке, сказал:
- Федор, дорогой Федор, ты посмотри, как Петр Терентьевич в миниатюре повторяет ошибки американской выставки. Нужно вооружить большими ложками два батальона солдат, чтобы они съели половину этой икры... Нет, Федор, я всегда буду говорить, что правда - лучший способ понимать друг друга.
Бахрушин, отшучиваясь, возразил:
- Я ведь не для правды расставляю это все, а для Трофима. Если он найдется, не хватит и этого.
В ответ послышался смех. Все знали, как он любил поесть.
- Пусть ваши газеты немножечко тенденциозны... Да, да, они не могут без тенденции, - продолжал Тейнер. - Но это не играет роли. Газеты правы. На американской выставке нет Америки. Америка - это умные станки, это конвейер, это сталь... Где, я спрашиваю, самое главное на земле и в Америке - труд? Труд, который создает все... От пепси-колы и жевательной резинки до миллиардов Уолл-стрита. Танцы? Моды? Рождественский домик? Это так же типично, как банный таз с черной икрой, поданный к столу. Федор, мы должны говорить правду. Федор, правда - это лучшее оружие.
- Я так же думаю, Джон, - сказал Стекольников и подбросил бересты в лениво разгоравшийся костер.
Береста заверещала, закорчилась, костер вспыхнул, и Тейнер воскликнул:
- Обмен опытом - это великая вещь! Мы должны обмениваться опытом, Федор, даже для того, чтобы толковее разводить костры. Федор, я не могу не любить Америку. Это моя страна... Тейнеры - это янки. И если говорить по-сибирски, мы, Тейнеры, - чалдоны Америки. Америка - это родина производительности. Производительность - это мировая слава Америки и ее позор. Производительность в Америке сегодня - это небоскреб, который подымается за облака за счет съедения своего фундамента... Ты понимаешь эту аллегорию? Или ты не понимаешь ее?
- Почему же не понимаю? Понимаю, Джон.
- Очень хорошо, Федор, что ты понимаешь меня. Фундамент - это народ. Великий и прекрасный, изобретательный американский народ. Это он, облегчая свой труд, придумывает автоматические машины, желая освободиться от тяжелой работы... Но он освобождает себя от работы вообще и становится безработным, который лишается возможности питаться плодами своего технического гения. Это великая трагедия технического просперити Америки. Дом не может стоять без фундамента.
- Джон, ты сегодня рассуждаешь как коммунист. Ты не боишься, что я где-нибудь процитирую эти слова и тобой займутся в Америке? - шутливо предупредил Стекольников.
На это Тейнер ответил:
- Тогда тебе придется называть коммунистами еще сто миллионов американцев. И почему ты, Федор, думаешь - когда человек критикует капитализм, он обязательно должен быть коммунистом?
- Я думаю, обязательно. Даже если человек не хочет назвать себя коммунистом, боится этого, а иногда просто не знает, что он коммунист. Так было с моим отцом. Коммунистические идеи вовсе не монополия коммунистов. Они возникают так же естественно, как в свое время возникла письменность. Человек, или, точнее скажем, человеческое общество всегда стремилось и будет стремиться к лучшему, наиболее справедливому устройству жизни... Так или нет, Джон?
- Да, так. Но что из этого?
- А из этого следует то, что единственно справедливое устройство жизни такое, где каждый имеет одинаковое и максимально обеспеченное право на жизнь и возможность пользоваться всеми ее благами и радостями, где сознание человека делает его другом и братом всех людей. Такой порядок жизни называется коммунистическим порядком, или коммунизмом. Это объективный закон общественного развития, Джон. Это историческая неизбежность.
- Нет, это пропаганда, товарищ секретарь райкома. Это фанатизм... Я уважаю его. - Сказав так, Тейнер прижал руку к сердцу. - Я могу завидовать таким людям, как ваши люди... Но почему Америка оказалась вне этого объективного закона общественного развития? Почему ее избегает эта коммунистическая неизбежность?
- У каждой страны свои особенности общественного развития и свои темпы созревания общественного сознания, - ответил Стекольников.
- Это слишком универсальный ответ, Федор, - снова возразил Тейнер. Такой универсальный, что он не является ответом. В Америке особый, демократический капитализм, и в этом его сила.
- Демократический капитализм? - громко переспросил подошедший к костру Бахрушин. - Особый? Вечный?
- Нет, я этого не говорю, Петр Терентьевич... Он будет иметь катастрофы, но не такие, чтобы умереть, а чтобы переродиться.
- Во что? Может быть, в социалистический капитализм?
И Тейнер повторил:
- Может быть, Петр Терентьевич, и в социалистический. Элементы социализма уже есть в американском капитализме...
Бахрушин присел на корточки возле Тейнера и, положив ему руки на плечи, совсем по-дружески спросил его:
- Дорогой мистер Тейнер, неужели вы всерьез говорите все это? Ведь вы же так много можете понимать и схватить на лету...
В это время приехали Трофим и Тудоев. Разговор был прерван. Трофим сразу же стал рассказывать о встрече с Дарьей Степановной.
- Приняла и выслушала меня... И внука Сережу доверила мне... Как в молодых годах побывал... - сообщал Трофим.
Это разозлило Петра Терентьевича, и он пообещал больше не церемониться и сегодня же высказать при Тейнере все, что он думает о нем и о Трофиме.
XXXIX
На вылазку в лес Бахрушин захватил с собой карманный радиоприемник. Приемник, не позвучав в общей сложности и двух часов, стал глохнуть. И это тоже сердило Петра Терентьевича. Он не любил останавливаться на полдороге. Передавали "Гаянэ" Хачатуряна. Приемник смолк на "Танце с саблями". Именно его-то и ждал Бахрушин. И только-только скрипки изобразили зигзаги и блеск сверкающих сабель сражающихся... только-только, забыв об окружающих, Петр Терентьевич ушел в музыку, как она стихла...
Взбешенный Бахрушин схватил приемник и, размахнувшись, швырнул его с такой силой, что тот, ударившись о ствол сосны, разлетелся.
- Какие-то обманные подарки привез ты нам из Америки. Часы у Елены ходят не каждый день. И этот, - Бахрушин кивнул на разбитый приемник, заманил в хорошую музыку и посадил на мель.
- Так ведь починить можно было бы, Петрован, - сказал с сожалением Трофим, подбираясь с ложкой к икре.
- Нет, я ничего не буду чинить. Конвейерная продукция плохо поддается ремонту. Будь то карманная пищалка, будь то субъект вроде тебя или какое-то другое изделие хвастливой цивилизации.
- Например, я? - вмешался Тейнер. - Но зачем же опять говорить намеками? Сегодня так много солнца. Пусть откровенность и правда сопутствуют нам. Хватит нам щадить друг друга. Все равно никакая прямота не может поссорить людей, которые относятся и хотят во что бы то ни стало относиться с уважением друг к другу. Да, да, не поссорит. В этом я клянусь черной икрой, которая так нравится мистеру Бахрушину.
Петр Терентьевич не ошибся в количествах привезенного им съестного. Трофим навалился на зернистую икру, как боров на кашу. Бахрушины и Стекольниковы старались не замечать, как мохнатая рука Трофима совершала частые рейсы от его рта до липовой дуплянки с икрой, не давая сесть на ложку назойливой осе. Это окончательно взорвало Джона. Все-таки Трофим был его соотечественником. И без того ему очень часто приходилось слышать шутки о падкости американцев на черную икру и русскую водку. Поэтому Тейнер обратился к Трофиму по-английски. Стекольников хотя и не все понял, но кое-что разобрал из сказанного: Джон советовал Трофиму оставить в своих кишках хоть дюйм для предстоящего грибного блюда.
Трофим на это ответил по-русски:
- У каждого своя мера...
Когда икра была доедена и пресыщенный Трофим, отказавшись от грибной похлебки, стал набивать трубку, Тейнер обратился ко всем:
- Дамы, господа и храбрейший победитель черной икры, мне кажется, что лучшим десертом после такого обилия еды будет обещанный откровенный разговор Петра Терентьевича...
Присутствующие поддержали Тейнера, и Петр Терентьевич стал говорить.
- Пусть будет по-вашему, - согласился Бахрушин. - Я тоже верю, что правда должна не портить отношения, а укреплять их. Ну а если нет между людьми желания хорошо относиться друг к другу, прямое слово поможет им размежеваться и разъехаться в разные стороны.
Перед тем как предоставить слово Петру Терентьевичу, нужно заметить, что откровенная и прямая публицистика не только в наши дни, но и во все времена была обязательной спутницей произведений, показывающих жизнь общества через своих героев.
