Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 4)
Маленьких часто спрашивают:
- Ты кого больше любишь? Маму или папу?
Глупый вопрос. На него даже несмышленый малыш отвечает:
- И маму люблю, и папу люблю!
Я тоже так отвечал. До четвертого класса добрался - не очень-то задумывался над этими словами. И дальше бы жил, не раздумывал...
Но бывает в жизни каждого такой день, такой час, такая минута, когда все, что вокруг, он видит другими глазами. Поясневшими. Повзрослевшими. Когда он неожиданно понимает, что у слов, к которым он привык, как к старым детским игрушкам, есть еще один смысл. А может быть, и не один. И что слова - это не просто слова, а значительно большее. Ведь слова служат людям. Означают предметы, их окружающие, поступки, дела. Означают то, что человек чувствует.
Я люблю дедушку. Люблю беззаветно. И знаю цену этим словам.
Я люблю его преданно и горячо и верю ему больше, чем себе. Я хочу во всем быть похожим на деда...
Вот он стоит у окна. Курит сигаретку, сунув ее в разноцветный мундштук. Смотрит себе под ноги. Ждет.
В комнате тишина. Как перед бурей. Перед бурей же затихает все помните? На земле. И в небе.
Тихо в комнате, я разглядываю деда, на мои глаза навертываются слезы и куда-то исчезают. А в горле застрял тугой комок.
Вот он сказал это. Сказал свою "военную тайну". И я чувствую - со мной что-то случилось.
Я теперь другой. Совсем-совсем. Я будто и не я, а другой человек. Другой мальчишка. Взрослый. Да, взрослый.
Я глядел на дедушку и понимал - со мной что-то случилось!
Я встал. Я подошел к деду. Слезы исчезли, я был теперь совсем другим. Я знал цену словам, о которых не думал раньше. Я встал, подошел к деду, прижался к нему лицом.
Буря грохотала во мне. Но я ничего не сказал. Я только обнял его и прижался крепко-крепко...
И все увидел снова. Снова...
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ПРО ДЕДУШКУ
Горело в тот день солнце. Палило нещадно. Было ему невдомек, что не смеяться надо, а плакать, что лучше бы ему за тучи зайти и не смотреть весело на землю.
А оно припекало. Празднично. Невпопад. Будто не только людей, но даже и солнце застала врасплох эта нежданная война.
Дедушка был майором. Был молодым совсем. Ехал из Москвы, из отпуска. Слушал, как приятно поскрипывают новенькие ремни, смотрел, как поглядывают с завистью на него мальчишки.
А потом - будто оглох.
Война!
Другие не верили, смеялись, говорили, не может быть, у нас с немцами мир, но дедушка-то сразу понял: может быть!
Война на восток катится, дедушка на запад торопится. С поезда - на машину. С машины - на коня. С коня - на ноги. Идет пешком, ведет за собой командиров да солдат. А навстречу ему - люди.
На телегах едут. Пешком шагают. В детских колясках узлы с одеждой да едой катят. Старики идут с палками. Старухи с котомками. Женщины с маленькими детишками на руках. А те ребята, что постарше, сами что-нибудь тащат. Лица у них хмурые. Взрослые. Ведь война.
Яростно бился майор. Сам пушки заряжал. Снаряды подносил. Сам в фашистов целился.
Но фашисты сильные были! Вместо убитых солдат новые выходили.
Сражался дед до последнего. В ногу ранило. Бойцы его от пушек оттащили. Спрашивают:
- Отступать?
- Снаряды еще есть, - говорит дед. - Сражаться!
Ушли бойцы. Потом вернулись. Спрашивают:
- Отступать?
- Патроны еще есть, - говорит дед. - Сражаться!
Но кончились и патроны. Приказал дед усатому знаменосцу Красное знамя под гимнастерку спрятать. А бойцам знаменосца всегда в середине держать. Мало ли, враг обойдет, сбоку ударит. Чтобы знаменосец в безопасности был.
И пошли бойцы назад вместе с дедом. Идут по дороге - тихо на ней. Стариков нет. Старух нет. Женщин с детьми нет. Все ушли.
А те, кто не успел, - на земле лежат.
Вот картошка из мешка просыпалась...
Вот детская коляска с узлом перевернулась...
Вот женщина лежит, ребенка к себе прижала. И оба мертвые...
Идет дедушка по страшной дороге.
Голову опустил. Стыдно ему. За армию стыдно, за бойцов своих. За себя стыдно. Не сумели, эх! Не сумели защитить от врага беззащитных людей.
И вдруг по мертвой дороге идет мальчик. И поет.
Дедушка ушам своим не поверил: поет!
Выхо-одила на бе-рег Ка-тю-ша!
На вы-со-кий на бе-рег кру-той.
Усатый солдат, у которого знамя на груди и который всех храбрей сражался, отшатнулся.
- Товарищ майор, неужели дите с ума сошло от страха?
А мальчик к ним идет. И все поет:
Вы-хо-дила, пес-ни за-во-ди-ла...
Подошел к дедушке, голову поднял, потому что высоко смотреть, и говорит:
- Чего-то все спят... И мама спит... Я ее толкаю, а она не просыпается...
У дедушки лицо окаменело. Хочет он заплакать и не может. А тут бойцы кричат:
- Танки!
Дедушка обернулся - фашистские танки по дороге пылят.
- Знаменосец! - крикнул дедушка. - Ребенка бери! И чтобы беречь, как знамя, понял!
Отступили бойцы в лес, и вечером, далеко от врага, на привале, узнал дедушка от мальчика, что ему три года и зовут его Сережа, а маму зовут Катя и она любит песню про Катюшу. Больше ничего не узнал, как ни бился.
Шли бойцы лесами. Шли болотами.
Если не спал Сережа, на шее у знаменосца усатого сидел. Если спал дедушка его на руки брал.
Долго шли солдаты. В дождь и в жару. Но мальчик не плакал. Терпел. Полюбили его бойцы.
- В сыны полка бы его взять, - говорил знаменосец. - Да разве ж можно такого крохотного?
Шли бойцы вперед. Нападали на врагов. Выходили из лесу, били фашистов и снова в лесу исчезали. А когда начинался бой, знаменосец с Сережей отходили в безопасное место.
Вывел дедушка бойцов из окружения.
Вышли они не безоружные - с немецкими автоматами, отбитыми у врага.
Вышли не безымянной толпой - со знаменем полка, хоть и простреленным в двух местах: достала знаменосца фашистская пуля. Молчаливыми вышли бойцы из окружения, хоть и радоваться можно: живые остались. Но разве станешь смеяться, когда отступили? Когда оставили врагам свою землю?
Невеселые сидели солдаты. Невеселым был дедушка. И тут Сережа вдруг заплакал. Первый раз за долгую дорогу.
Вздрогнули бойцы. Вздрогнул дедушка. Понял, отчего еще так тяжело на душе. Надо Сережу отдавать. Надо с мальчиком расставаться.
Задумался дедушка. Взял листок, написал письмо жене. Отдал его раненому знаменосцу.
- Спасибо, - сказал, - за знамя. Дальше его развернутым понесем. А вот мальчика довези до Москвы.
Стал дедушка снова сражаться. Бабушка ему письма присылала. Треугольники такие. В войну конвертов не хватало.
В каждом треугольнике ладошка была. Знаете, как это делается? Кладут ладошку на бумагу и карандашом каждый палец обводят.
Идет война. Сражается дедушка. А ладошки в письмах все больше. Растет мальчик Сережа. Мой папа.
НАША СЕМЬЯ
Я стоял, прижавшись к деду.
Потом услышал, как его обнял еще кто-то. И еще.
Посмотрел я, это папа положил дедушке голову на плечо. Мама взяла деда под руку.
Мы стояли маленькой тесной кучкой, прижавшись к дедушке, и он сказал хриплым голосом:
- Какая тесная у нас семья...
- Тесная! - сказал папа.
- И очень дружная! - сказала мама.
- Ну вот, - проговорил дедушка, - теперь вы знаете мою военную тайну.
Он посмотрел на фотографию над папиным столом. Вздохнул.
- Не сдержал я слова, - сказал он грустно. - Лидушка считала, ворошить прошлое незачем, а я не могу уйти с этой неправдой.
- Папа, - произнес отец, - это неправда - моя правда, слышишь? Ты мой отец, Антошкин дед, вот и все.
- Ты наш самый любимый человек, - сказал я серьезно.
Мы снова сели. Кто на диван. Кто на стулья.
- А ты помнишь что-нибудь, Сережа? - спросил дедушка.
- Только деревья помню, - ответил отец. - Ветки лезли в глаза, и я протягивал руки.
- Почему же ты пел? - спросил я.
- Не помню, - ответил папа.
- И маму не помнишь? - осторожно спросил дед.
- Нет.
Я разглядывал папу. Вот он, оказывается, какой. Был на войне, хотя и не помнит. И еще... Еще у него убили маму... Я взглянул на маму. Что я стал бы делать без нее?
И тут меня осенило! Ведь дедушка и бабушка стали для папы отцом и матерью вместо убитой мамы. Нет, не так. Они и есть отец и мама.
Папа подсел к дедушке, обнял его за плечи. Посмотрел на него пристально. Сказал:
- Дай-ка я тебя поцелую, старый вояка!
Они сидели, прижавшись друг к другу.
Потом мы ложимся спать. И дед ворочается с боку на бок.
- Орден твой можно мне носить? - спрашиваю я.
- Допустим, можно, - улыбается он. - Будешь?
Я думаю. Орден все-таки дедушкин.
- Нет, - говорю я, - надо самому заработать.
- Правильно думаешь, - отвечает дед. - Этот орден на память обо мне.
- Память будет и без ордена, - говорю я.
- Ого! - улыбается дедушка. - Прорезается характер!
- В тебя! - шепчу я.
Теперь я всегда думаю о нем. В школе, на уроках. На переменах. Если просто иду по улице, опять думаю о дедушке. Вхожу домой - смотрю на него пристально. Обедаю - гляжу на него.
Вот утро. "Газики" пришли. Мама и папа в машины садятся, а мы с дедом в разные стороны расходимся. Я в школу, он проведать Анну Робертовну. Или в магазин. Бутылки блестят в авоське. Дедушка шагает неторопливо, прихрамывает немного.
