Сочинение, не сданное на проверку - Александр Гарцев
–Хорошо, – сказал первый, -посмотри, какой монументальный!
Второй остановился и посмотрел на стоящий у дороги старый развесистый тополь, под ночным фонарем, стоящим рядом, казавшийся целым корявым облаком.
А первый, между тем, подошел под самую крону дерева, и тряхнул нижнюю ветку, до которой еле-еле дотянулся. Облако снега мгновенно окутало его и тут же с тихим серебряным шорохом исчезло под его ногами, покрыв дорожную грязь ровным белым слоем. А он все еще стоял, зажмурив глаза, и смеялся:
Ну вот, старик, и задеть не льзя, шуток, как ты не понимает, сразу сдачи сдает.
Он отряхнулся. Вернулся на тротуар с заснеженной обочины, и продолжил:
Вот, смотри, что интересно. Взять у этого заснеженного красавца- тополя и отрубить все ветки. И что будет? Ничего. Не будет дерева. Столб будет, костлявый, сучковатый и некрасивый. Так?
Ну, предположим, – ответил второй, соображая, к чему – то он клонит, какую сейчас выдаст максиму, какое суждение.
А ветки, такие красивые, они ведь без столба тоже не могут. Без него они так, куча мусора на земле. Только он дает им возможность быть такой пышной и красивой стройной, даже сегодня, даже зимой. Забавно, да?
– Что же тут забавного? Это философское понятие «целого и частного». Элементарная логика. Целое состоит из частей. Общее есть в частностях. Частное есть в общем. И в части, и в частностях проявляется общее, и наоборот. Часть не существует сама по себе. Она часть общего. Ну как голова твоя часть тебя целого. Ни ты без нее, ни она без тебя существовать не могут. Так и в философии, так и в логике.
Но философия суха. А жизнь, как ветки этого тополя, запутаны, многообразны, красивы и их изгибы не объяснимы твоим корявым и старым столбом, на котором они висят.
Они не висят. Они держаться на нем. Они из него выросли. Он дает им жизнь. Так и философия, дает нам главное – понимание всех процессов и своего места в жизни.
Философия суха. Неполноценна. Она мешает жить, наслаждаться жизнью, миром. Философия для стариков. Вот сидят они бедные дистрофики, уже не могущие радостей жизни, уже достаточно пожившие, пережившие. И вот от безделья, от нечего делать и ударяются в философию и нравоучения, ударяются в воспоминания, оценивают, разбираются, взвешивают, философствуют. Вот им и предоставь это старческое удовольствие. Последняя их радость жизни. А ты молод. В тебе кипит разум. Так живи взахлеб. Будь жаден до всего. Познавай мир. Это, поверь мне, не прожигание жизни, в чем ты точно захочешь меня обвинить. Нет. Это совсем другое.
Подожди -ка, ты говоришь, что философия для стариков? А не путаешь ли ты простые старческие думы, воспоминания с таким чудесным и великим словом, как ФИЛОСОФИЯ?
Вслушайся философ и я. Я и философ, если прочитать в обратном порядке. И ты тоже философ. И любой человек философ. Потому что и я и ты и любой думающий пытается объяснить и мир и себя и все, что кругом стремится объяснить, чтобы понят. Мы все философы в известном смысле. И то, что ты говоришь, в истории уже было, агностики и другие отрицающие саму возможность познания мира и считающие, что просто в нем, в этом мире, надо жить. Жить и наслаждаться жизнью. Гедонисты всякие. И ты туда же?
Ну ты наговорил?
Не согласен? Хочешь докажу?
Да я согласен. Но ты поясней как-нибудь говори. А то часть, целое, общее, частное.
Конкретней хочешь?
Да нет. Я знаю, ты сейчас так философски наплетешь, что я запутаюсь. И опять ты доволен будешь. Ты же знаешь, старик, я просто не люблю сухих твоих философских терминов. От них тянет какой-то ложной и показной научностью. В общем, они сухи, смешны, скупы и не несут ни капельки жизни, ни чувств, ни переживаний, ни эмоций. К любому случаю жизни твоя система фраз подойдет и все объяснит. Вот сейчас ты ее к дереву применил. Завтра к взаимоотношениям людей. Потом и общества. И все объяснил. И что? Мне в этом смысле поиски Самгина ближе.
Жизнь Клима Самгина? Читал тоже. А Горького ты, похоже, начитался порядком?
Да, Клим Самгин, мне нравится. Он, как я: ищет, смотрит, наблюдает, оценивает, рассуждает.
Они снова шли молча. Теперь уже ближе к дому, поберегу реки, где так же тускло светили редкие фонари.
Первый вспоминал роман Горького «Жизнь Клима Самгина», который почему – то не изучают в школе. Сравнивал его со своими знакомыми, с собой, и находил много общего. И это навеяло много грусти. Ведь этот безвольный вечно отстающий от жизни и вечно релаксирующий интеллигент вовсе не был его кумиров и никогда не вызывал симпатий. Не борец, не коммунист. Вечный сомневающийся попутчик.
А второй вдруг увидел, что и философия при всей своей отстранённости и сухости все же целая наука. И неплохо бы еще что-то почитать из Вольтера, Руссо при случае.
Падал снег. Начинается новая неделя. Пора по домам. Иронично смотрел им вслед старый заиндевевший тополь, которому они уже и ветки обрубили и столбом корявым сделали. Боевые ребята.
***
– Мальчик, ты брал билет?
На меня уставились недоверчивые глаза кондуктора. Я молча кивнул головой. Она успокоенная отвернулась. Наступила приятная автобусная тишина, спокойная и разбавленная слегка шуршанием шин по асфальту да гулом мотора. Но недолго. Уже через минуту снова резанул слух ее нехороший резкий окрик:
– Гражданин, а билет кто брать будет, а?
Я, прижатый, стою у окна. Рассматриваю проносящиеся мимо старые, по легенде приписанные самой Екатерине березы. Автобус приятно покачивает. Не люблю людей недоверчивых, людей злых. Они видят в человеке только плохое. И этим только оскорбляют человека. А кондуктор еще и своим подозрением, недоверчивостью. Может, просто это болезнь их, профессиональная?
Автобус резко тормознул. Мне кто-то какой-то палкой уткнулся в спину. Неприятно. И кто-то крикнул:
–Товарищ кондуктор! Автобус – то не резиновый, наверно?
–Ты молчи! Залез сам-то, небось? Другим- то тоже надо ехать.
В этом автобусе я езжу на учебу в техникум каждый день. Но я видимо от природы оптимист и такой спокойный. Мне никак не надоедает трястись 45 минут до самой конечной остановки маршрута у стадиона 1 мая, где и находится мой авиационный техникум, трястись, в автобусе, битком набитом людьми. Так до самой конечной и едешь иногда прижатый в окну, к креслу, или еще хуже к самой двери, толкающей тебя в плечо при каждой очередной остановке, и когда твою спину толкают в глубь автобуса чьи – то руки, в последней попытке протиснуть меня внутрь, в толпу, чтобы залезть на мое место в эту немыслимо узкое пространство между автобусной дверью и пассажирами.
