Марк Твен - Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник)
Я не знаю, что он хотел этим сказать, а он не объяснил; я думаю, это просто был один из его вывертов, – он их пускал в ход иногда, если видел, что его прижали к стене, – но я пропустил его мимо ушей. Мы довольно-таки остро высмеяли слабое место рассказа – и он ничего не мог поделать против этого маленького факта. Это огорчало его, как и всякого бы огорчило, хотя он старался не показывать вида.
Глава VIII
Караван, оказавшийся мертвым. – Осмотр погибших. – Ящичек, захваченный нами на память. – Мираж и жажда.
Мы позавтракали рано утром и стали смотреть вниз, на пустыню; погода была прекрасная и прохладная, хотя мы летели невысоко над землей. После захода солнца в пустыне приходится спускаться все ниже и ниже, потому что очень быстро становится холодно, и к рассвету вы оказываетесь близко от земли.
Мы следили за тенью шара, скользившей по песку, а время от времени осматривали пустыню, не заметим ли чего, а там опять следили за тенью, как вдруг увидели почти прямо под нами множество людей и верблюдов, лежавших на земле совершенно спокойно, будто спавших.
Мы застопорили машину, подались немного назад и остановились как раз над ними, и тут увидели, что все они мертвы. Мороз пробежал у нас по коже. Мы затихли и стали говорить шепотом, как на похоронах. Мы тихонько спустились вниз, остановились, а затем я и Том слезли на землю и очутились среди трупов. Тут были мужчины, женщины и дети. Они высохли на солнце, кожа их потемнела и сморщилась, как у мумий, которых рисуют в книжках. Но все-таки они выглядели, поверите ли, совсем как живые люди, точно заснули. Иные лежали навзничь, раскинув руки, иные на боку, иные ничком, совсем натурально, только зубы были оскалены больше, чем обыкновенно. Двое или трое сидели, в том числе одна женщина; голова ее поникла, а ребенок лежал у нее на коленях. Один человек сидел, обхватив руками колени и уставившись мертвыми глазами на молодую девушку, которая лежала перед ним. Он казался в таком отчаянии, что жалко было смотреть. Тишина кругом была такая, что и представить себе трудно. Прямые черные волосы этого человека свешивались по щекам, и когда ветерок шевелил их, я вздрагивал, так как мне казалось, что он трясет головой.
Некоторые из людей и животных были полузасыпаны песком, но большинство нет, так как слой песка здесь был тонкий, а под ним твердый щебень. Одежда их почти истлела, так что тела лежали полуобнаженные, и когда мы дотрагивались до какого-нибудь лоскута, он расползался от прикосновения, как паутина. Том сказал, что, по его мнению, они лежат здесь уже много лет.
Возле некоторых мужчин валялись заржавленные ружья, у других были сабли и длинные пистолеты в серебряной оправе, заткнутые за шали, служившие поясами. Все верблюды были навьючены, но вьюки порвались и истлели и груз рассыпался. Мы решили, что сабли вряд ли могут понадобиться мертвым, и взяли по одной, также несколько пистолетов. Кроме того, мы захватили маленький ящичек, потому что он был с очень красивой и нарядной отделкой; затем хотели было похоронить мертвых, но не могли придумать способа, как это сделать; засыпать песком было бесполезно, потому что ветер наверно сдул бы его опять. Мы попробовали было похоронить ту бедную девушку, прикрыв ее сначала шалями из тюка, но когда начали засыпать ее песком, волосы на голове мужчины снова зашевелились и мы испугались и остановились; похоже было, будто он пытается нам сказать, чтобы мы не зарывали ее, что он хочет ее видеть. Я думаю, что он любил ее и чувствовал бы себя слишком одиноким.
Тогда мы взобрались в лодку и полетели дальше, и скоро черное пятно на песке исчезло из виду и мы навеки расстались с этими несчастными. Мы дивились и рассуждали, и старались сообразить, как они попали сюда и что случилось с ними, но не могли догадаться. Сначала мы решили, что они, вероятно, сбились с пути и блуждали, пока у них не вышли съестные припасы и вода, а затем умерли от голода и жажды; но Том сказал, что ни дикие звери, ни коршуны не тронули их, а потому эта догадка не годится. Так что наконец мы бросили со ображать и решили не думать больше об этом, потому что это нагоняло на нас тоску.
Затем мы открыли ящичек, и в нем оказалась целая куча драгоценностей и несколько маленьких покрывал, таких же, какие были на мертвых женщинах, с бахромой из каких-то странных золотых монет, неизвестных нам. Мы сомневались, не следует ли нам вернуться, разыскать мертвых и положить ящичек обратно; но Том обдумал это и сказал, что нет, не следует: в этой стране множество воров, и они придут в то место и украдут, а на нас будет грех, что мы ввели их в искушение. Потому мы полетели дальше, но я жалел, что мы не забрали всех вещей, какие там были: тогда бы уж вовсе не осталось искушения.
Мы провели два часа в этом пекле внизу, и нас томила страшная жажда, когда мы взобрались в лодку. Мы бросились прямо к воде, но она оказалась испорченной и горькой и, кроме того, так нагрелась, что почти обжигала рот. Мы не могли пить ее. Это была вода Миссисипи, лучшая в мире. Мы взболтали осевший ил, думая, не поможет ли это; но нет, ил оказался нисколько не лучше воды.
Ну, нас не так чтобы уж очень томила жажда, пока мы возились с теми погибшими людьми, но затем мы ее почувствовали, а когда увидели, что нам нечего пить, то это уж стала не просто жажда – она обуяла нас впятеро сильнее, чем четверть минуты тому назад. Скоро нам пришлось разинуть рты и дышать, как собаки.
Том сказал, что нам следует внимательно осматривать окрестности, потому что если мы не найдем оазиса, то страшно сказать, что с нами будет. Так мы и сделали. Мы все время смотрели в зрительные трубки, пока руки у нас не затекли до того, что не могли больше держать их. Два часа, три часа, – все глаза проглядели, и ничего, кроме песка, песка, песка, и дрожащая мгла над ним. Ужас, ужас! Только тот испытал настоящую муку, кто долго томился жаждой и был уверен при этом, что так и не найдет воды напиться. Я, наконец, не мог уже больше смотреть на эту раскаленную степь; я лег на ларь и махнул рукой на все.
Но вдруг Том закричал, и я увидел воду. Большое светлое озеро, а вокруг него дремали пальмы и отражались в воде так нежно и деликатно, как только можно себе представить. Ничего красивее я никогда не видывал. Оно было далеко, но это ничего не значило для нас; мы пустили шар со скоростью ста миль и рассчитали, что через семь минут будем у озера; но оно оставалось все на одном и том же расстоянии от нас – мы как будто не могли к нему приблизиться; да, сэр, все так же далеко и такое же светлое, точно мечта, но мы не могли приблизиться к нему; а потом оно вдруг пропало.
Том вытаращил глаза и говорит:
– Ребята, это был мираж!
Сказал он это словно бы с радостью. Я не видел, чему тут радоваться.
– Может быть, – говорю. – Мне дела нет до его названия: я желал бы знать, куда оно девалось?
Джим трясся всем телом и так перепугался, что не мог говорить, а то бы и он спросил о том же.
Том сказал:
– Ты видишь?
– Да, вижу; но куда же оно пропало?
Он посмотрел на меня и говорит:
– Как это куда пропало, Гек Финн? Разве ты не знаешь, что такое мираж?
– Нет, не знаю. Что это такое?
– Это только воображение. На деле ничего нет.
Я даже рассердился, услышав такую болтовню, и говорю:
– Зачем ты болтаешь такую чепуху, Том Сойер? Ведь я видел озеро.
– Да, тебе казалось.
– Ничего мне не казалось, я видел.
– А я тебе говорю, что ты не видал, потому что озера там не было.
Джим испугался, слушая такие речи, и тоже впутался и взмолился так жалобно:
– Господин Том, пожалуйста, не говорите такие слова в такое ужасное время. Вы рисковаете и себя погубить, и нас погубить. Там было ожеро – я его видал так хорошо, как видаю вас и Гека сейчас.
Я подхватил:
– Ну да, он сам его видел! Он же первый и заметил. Что ты на это скажешь?
– Да, господин Том, так и есть – вы не могите спорить. Мы все видели – жначит, докажывает, что оно было.
– Доказывает! Как оно может доказывать?
– Так, как на суде и везде, господин Том. Один человек бывает пьяный, или спросонок, или плут и могит делать ошибку; и два человека, бывает, могут; но я говорю, видите, когда три человека видели, пьяные или трежвые, то это так и есть. Тогда и спорить нечего и вы сами жнаете, господин Том.
– Ничего подобного я не знаю. Сорок миллионов людей видели, что солнце переходит с одного края неба на другой каждый день. Так, по-твоему, это доказывает, что оно в самом деле переходит?
– Ражумеется, переходит. И кроме того, это не нужно бывает докажывать. Никто в ждравом уме не сумневается в этом. Вон оно – идет по небу, как всегда ходило.
Том повернулся ко мне и говорит:
– А ты как думаешь – солнце неподвижно?
– Том Сойер, зачем ты задаешь такие дурацкие вопросы? Всякий, кто не слеп, видит, что оно движется.
– Ну, – говорит он, – нечего сказать, весело блуждать по поднебесью в компании двух тупоголовых скотов, которые знают не больше, чем университетский профессор триста или четыреста лет тому назад. Впрочем, Гек Финн, в те времена были папы, знавшие не больше, чем ты.
