Лев Кассиль - Кондуит и Швамбрания (Книга 1, Кондуит)
РЕФОРМА ЕДИНИЦЫ
В учительской повесили новый портрет: волосы ершиком, отвороченные уголки стоячего воротничка, как крылышки херувима... Александр Федорович Керенский. На специальном молебне учителя присягали Временному правительству. Общую молитву всех классов отменили. По утрам, перед уроками, стали читать прямо в классе коротенькую молитву. Затем либеральный новый директор решился на смелый шаг: он отменил отметки. - Все эти единицы, двойки, пятерки с минусом непедагогичны, - распинался Ромашов перед родительским комитетом. Отныне учителя не ставили в наши дневники и тетради единиц и пятерок. Вместо единицы писалось "плохо", вместо двойки - "неудовлетворительно". Тройку заменяло "удовлетворительно". "Хорошо" означало прежнюю четверку, а "отлично" стоило пятерки. Потом, чтобы не утратить прежних "плюсов" и "минусов", стали писать "очень хорошо", "не вполне удовлетворительно", "почти отлично" и так далее. А латинист Тараканиус, очень недовольный реформой, поставил однажды Биндюгу за письменную уже нечто необъяснимое: "совсем плохо с двумя минусами". Так и за четверть вывел. - Если принять "плохо" за единицу, - высчитывал Биндюг, - то у меня по латыни отметка за четверть такая, что простым глазом и не углядишь. Черт его знает, чему это равно. Хорошо, если нуль. А вдруг еще меньше?..
ПРОТЕЖЕ ДАМСКОГО КОМИТЕТА
Двор дома, в котором мы жили, принадлежал большому хлебному банку. Под навесом всегда пахтала воздух веялка. На парусине росли золотые дюны пшеницы, и широкоплечие весы передергивали железными плечами, как человек, которому хочется незаметно почесать спину. Целый день на дворе бабы длинными иглами чинили мешки. Бабы пели очень печальные песни про любовь и разлуку. Одна из мешочниц поступила кухаркой к банковскому служащему. У кухарки был сын Аркаша. Он учился в начальном училище. Ар-каша был мал ростом и веснушчат. Лицо его было похоже на парусину с рассыпанной пшеницей. Он был очень способный мальчонка и страстно хотел учиться. В городе существовал благотворительный дамский комитет. Хозяйка Аркашиной матери состояла в этом комитете. По ее настоянию комитет принял участие в способном мальчугане, и Аркаша Портянко, сдав без сучка и задоринки экзамен, был принят бесплат-ным учеником в наш класс. Я очень дружил с серьезным и ласковым Аркашей. Он не был тихоней, но все его безобидные шалости, веселые шутки резко отличались от дикого озорства одноклассников. Учился он отлично и каждую четверть года приносил на кухню к матери табели, туго набитые пятерками. В каждой клеточке, как в дольках стручка, сидели похожие друг на друга пятерки. Даже число пропущенных уроков обычно равнялось пяти. Внизу стояло: "Подпись родителей". С великой гордостью, пачкая табель масляными пальцами, подписывалась кухарка. "Перасковия Портянк", - выводила она и трепетно, словно свечу перед иконой, ставила точку.
ПЛЮС МИНУС ЛЮСЯ
Весь класс знал, что Аркаша Портянко влюблен. На классной доске писали неоспоримую формулу его любви: "Аркаша+ Люся=!!" Люся была дочерью богатой председательницы сердобольного дамского комитета. Мать Аркаши, узнав об этом, качала головой: - Ишь каку симпатию себе нашел!.. Кывалер... Наказание! Но Люсе очень нравился Аркаша. Он приходил в беседку, и там они читали вдвоем интересные книжки. Солнце, просочившись сквозь листву, осыпало их кружочками своего теплого конфетти. Однажды Ар-каша принес Люсе букет ландышей. На рождестве у Люси была елка. Люся пригласила Аркашу, не спросясь у матери. Вычистив и выгладив свой мундирчик, отправился Аркаша на елку. Он вошел в ярко освещенный подъезд и уже предвкушал радости вечера, как вдруг мать Люси, высокая дама, испуганно зашумев шелком, выросла передним. Она очень растревожилась, увидев у себя на балу кухаркиного сына.
- Приходи как-нибудь в другой раз, мальчик, - сладко заговорила она, - и приходи со двора. Люсе сейчас некогда. У нее гости. Вот тебе и твоей маме гостинцы. С этого вечера Аркаша больше не виделся с Люсей. Скучал он очень сильно. Осунулся и учиться стал хуже. Потом, в феврале, на Троицкой площади полный господин в хорошей шубе горячо говорил собравшемуся народу, что теперь нет больше бар, господ и рабов, а все равны. Аркаша поверил ему, решив, что раз сам господин говорит, что господ нет, значит, это уж верно. И Аркаша решил написать Люсе. Вот это письмо. Я нашел его через несколько лет в кондуите вместе с засушенными стебельками ландыша.
ПИСЬМО
"Многоуважаемая, дорогая, милая Люся! Так как ввиду того, что теперь переворот царского режима, то все равны и свобода. Баринов и господ больше нет, и никто никакого полного права не имеет меня оскорбить с елки по шеям, как на первый день. А я за вами очень скучаю, Люсенька, золотая, так что похудел, мама говорит, даже. И на каток не хожу, потому что не хочу, а не потому вовсе, что, как Ли-зарский говорит: это оттого, что смотреть обидно, как я с Люськой катаюсь. Съел, говорит, гриб? Видал миндал? Ну и пусть бреш... (зачеркнуто) лжет. Совсем и не завидно ни капельки. Ему вот наклали, как монархисту (значит, за царя), он и злится. А теперь, милая Люсенька, мы с вами можем быть как будто брат и сестра, если, конечно, захотите. Революция потому что, и мы теперь равные. Хотя вы, конечно, лучше в сто раз. До чего мне ужасно без вас плохо, не дай бог... Честное слово, если не верите. Вот сидишь, уроки зубришь, а все про вас мечтаешь и даже во сне видишь. Ну до того ясно, как вправду. И в диктовке раз попалось слово стремлюся, я и перенес с большого "Л": стрем-Люся... А вы с Петькой Ли-зарским все время, который у меня задачу всю сдул, а после хвалится. И ходит с вами под ручку. Хотя я не завидую. Так только немного довольно странно, что вы такие умные, Люся, красивенькая, хорошая и развитая, а с монархистом ходите под ручку. Ведь теперь свобода, равенство и братство, и вас не заругают со мной. А за Петьку я на вас серчать не буду. Потому что тогда был царь и триста лет самодержавие. И ничего хорошего в жизни я не видел с мамой, только переворот вот и вы, миленькая Люся... Сроду так не плакал, как тогда, на первый день. Я не стерпел и написал, хотя это против гордости. Если вы меня не забыли и хотите опять сначала, то напишите записку. Я с радости до неба подскакну. Я посылаю вам ландыш, это из того букетика... Ваш Портянко Аркадий, ученик 3-го класса. Простите, что помарки. Пожалуйста, разорвите это письмо".
ВЕСЕЛЫЙ МОНОХОРДОВ
Учитель алгебры носил странную фамилию - Монохордов. У него были неописуемо рыжие волосы и толстые бегемотовы щеки. "Рыжий баргамот" - так звали мы его. Монохордов отличался непонятной, зловещей и неистребимой веселостью. Он вечно хихикал. - Хи-хи-хи! - заливался он тоненьким смехом. - Хи-хи-хи... Вы ничего не знаете. Здесь, хи-хи-хи... плюс, а не минус... хи-хи-хи... Вот я вам, хи-хи-хи... поставил... хи-хи... единицу. На уроке алгебры Аркаша, спрятав письмо под партой, еще раз перечитывал его. Увлекшись, он не заметил, как подкравшийся Монохордов запустил руку в парту. Аркаша рванулся, но было уже поздно; толстые пальцы, покрытые рыжими волосами, держали письмо. - Ха-ха-ха! - восторгался рыжий педагог. - Письмецо! Х-хи... незапечатанное. Интересно, интересно... хи-хи... ознакомиться... чем вы занимаетесь на моих... хи-хи... уроках! - Отдайте, пожалуйста, мое письмо! - дрожа всем телом, крикнул Аркаша. - Нет... хи-хи... извините. Это... хи.. мой трофей... Рыжее хихиканье наполняло -класс. Монохордов забрался на кафедру и погрузился в чтение. У доски томился забытый ученик с белыми от мела пальцами. Педагог читал. - Хи-хи-хи... занятно... - залился он, кончая чтение. - Любопытно... Послание... хи-хи... даме сердца. Могу в назидание... хи-хи-хи... прочесть вслух. - Читайте! Читайте! - обрадованно заревел класс, заглушая просьбы побледневшего Аркаши. И, останавливаясь, чтобы выхихикаться, Монохордов прочел с кафедры вслух письмо Люсе. Все, с начала до конца. Класс гоготал. Помертвелый Аркаша сидел как оплеванный.
ЛАНДЫШ В КОНДУИТЕ
- Рановато, Портянко, начинаете, - смеялся учитель. - Хи-хи... рановато... Аркаша знал, что все равно нельзя уже послать это опоганенное письмо. Все большие слова, теперь осмеянные, казались ему самому действительно глупыми. Но жгучая обида подхлестнула его. - Прошу вас, отдайте мне письмо, Кирьяк Га-лактионович, - тихо сказал он нехорошим голосом. И класс разом перестал смеяться. - Нет, - ухмылялся Монохордов, - это мы в жур-нальчик... хи-хи... Тогда Аркаша стал буйствовать. - Вы не смеете, - взвизгнул он, топая ногами, - не смеете! Чужое письмо... Это - как украсть. - Вон сейчас же из класса! - заорал Монохордов, тряся налившимися щеками. - Не забывай, что ты бесплатный... Вылетишь... хи-хи... как воздушный шар. Высохший ландыш легко и слабо хрустнул в захлопнутом журнале. Аркашку долго отчитывал директор Ромашов. - Мерзавец, - нежно и мягко журил он, - как же ты смеешь со старшими так говорить? Выгоню тебя, шалопая этакого. На каторгу пойдешь, подлец, Что вздумал, нахал! А? Аркашке напомнили, что он бесплатный, что учится он милостью добрых людей, что революция тут ни при чем. Прежде всего должен быть порядок, и он, Аркашка, вылетит в первую голову, если порядок, этот будет нарушен. Аркашку записали в кондуит. После уроков он сидел два часа без обеда. Из всего Аркашка понял только одно: мир по-прежнему еще делится на платных и бесплатных.
