Юрий Сотник - Ясновидящая, или Эта ужасная улица
– Наш отэц – балшой спэциалист, – вставил Зураб.
Русудан пояснила, в какой области их отец является специалистом, но Леша пропустил это мимо ушей. Он все думал о том, как бы подвести беседу к тому, что говорят о нем старшие ребята. Занятый своими мыслями, Леша спросил Русудан, где они жили в Москве до переезда сюда. Русудан назвала какую-то улицу, после чего снова наступило молчание. И вдруг Зураб заговорил возбужденно, отчетливо, сильно повысив голос:
– А совсэм нэдавно мы на даче жили. Скажи, Русудан, да? – При этом он странно, как показалось Леше, взглянул на сестру, а та посмотрела на Зураба очень значительно и тоже заговорила громче прежнего:
– Да, на даче жили. На станции Турист по Савеловской дороге. А сейчас папа поссорился с хозяйкой тетей Пашей, и мы уехали. Хотели до конца августа жить, а теперь уехали. Зураб, да?
– Почему поссорились? – спросил Леша, все еще думая о своем.
– Патаму, что хозяйка тета Паша меня оклевэтала, – сказал Зураб.
Вот к такому заявлению Леша проявил уже некоторый интерес.
– Как это оклеветала?
– Она сказала, что Зураб огурцы у нее на огороде воровал, – пояснила Русудан, а Зураб продолжал еще горячее:
– Я ей говорю, этой тетэ Паше: "Зачем мнэ ваши огурцы, у моего отца хватит дэнег, чтобы сколько захотим огурцов купить", а она говорыт: "Нэт, ты воровал, на тебе еще желтая рубашка была".
– А у Зураба никакой желтой рубашки совсем нет, – подхватила Русико. – Отец сказал тете Паше: "Никогда в роду Григошвили воров не было, и я не позволю на своего сына клеветать". А потом сказал маме: "Собирай вещи, я за машиной поеду". И мы уехали.
Зураб прижал руку к сердцу и уставился маленькими черными глазками на Лешу.
– Ну, скажи, пожалуйста: это харашо, когда на человэка клевэщут? Я у нее ни одного агурца нэ трогал, ни одной морковки нэ взял!
– Ну, подло, конечно, – ответил Леша.
И тут опять воцарилось молчание. Брат и сестра поняли, что они слишком увлеклись рассказом о нанесенной Зурабу обиде и забыли о главном. Леша заметил, что Русудан переглядывается с братом, а Матильда очень настороженно поглядывает то на Зураба, то на Русудан. И вот Зураб снова уставился на Лешу маленькими глазками и проговорил сочувственно, почему-то понизив голос:
– Говорат, на тэбя тоже клевэщут.
– Почему клевещут? – не понял Леша.
– Говорят, что ты в колонии малолетних сидел, – сказала Русудан.
Леша опять-таки ничего не понял.
– В каких малолетних? – спросил он.
– Н-ну... прэступников, – пояснил Зураб.
Очень трудно рассказать о том, что почувствовал Леша, услышав такую новость. На некоторое время он впал в состояние какого-то оцепенения. Он посмотрел на своих собеседников и увидел, что все трое смотрят на него и ждут ответа в каком-то сильном напряжении: Зураб – плотно сжав губы и не спуская с Леши неподвижных глаз, Русико, наоборот, приоткрыв рот, а Матильда – прикусив нижними зубами верхнюю губу. Все это было так неожиданно, что Леша не сразу понял, какое это может иметь для него значение, но внутренний голос ему подсказал, что этим нельзя пренебрегать...
– А... а откуда вам это известно? – осторожно спросил он.
– Так... Люди говорат. Матильда, скажи!
Матильда почувствовала себя очень неловко.
– Ну, вообще... Ну, вообще ходят такие слухи... Но ведь мало ли чего болтают... Болтают, например, что ты в колонии был... За то, что...
Почему Леша попал в колонию, Матильда так и не осмелилась выговорить. За нее это сделала Русудан:
– За то, что ты человека ножом колол.
Леша почувствовал, как у него остановилось дыхание от этих слов. Что же это происходит? Кто это выдумал про него такое? А может быть, никто ничего не выдумывал, просто спутал его с кем-то? Может, это Мишка Огурцов в колонии побывал? А может, еще кто-нибудь, кого он еще не видел?
Зураб неотрывно смотрел на Лешу маленькими острыми глазками. Ведь он обещал девчонкам по лицу определить, соврет ли Тараскин или нет.
– На тебя клевэщут, да? – спросил он.
"Так что же делать? – лихорадочно думал Леша. – Пожалуй, глупо говорить, что клевещут, и такой козырь из рук выпускать. В конце концов, могут же оказаться в одном дворе двое таких".
– Клевэщут? – настаивал Зураб, разглядывая Лешино лицо.
И Леша решился. Он оглянулся по сторонам и понизил голос.
– Честно? – спросил он, в упор глядя на Зураба.
Зураб молча кивнул. Обе девчонки словно окаменели.
– А никому не скажете?
– Никому, – сказал Зураб, а девчонки молча помотали головой.
– Было такое дело, – почти прошептал Леша и добавил: – Только, смотрите, никому!
Тут он увидел, что Матильда вдруг плюхнулась на скамейку рядом с ним, откинув голову на спинку, и впала в какое-то полуобморочное состояние: рот у нее был приоткрыт, глаза слегка закатились, но длинные ресницы довольно часто моргали.
Зураб и Русудан смотрели на Лешу молча и, как ему показалось, с глубочайшим почтением. Но вот Русудан нарушила молчание.
– Скажи, пожалуйста, – очень осторожно спросила она, – ты правда из ревности Тамар поколол?
"Ну и ну!" – мелькнуло у Леши в голове, но он тут же придумал, как избежать дальнейших вопросов. Он встал, сунул пальцы в карманчики джинсов и, прищурившись, посмотрел на Русудан.
– Знаешь... Я не очень люблю, когда суются в мои личные дела.
Он неторопливо зашагал к своему подъезду, но по дороге остановился и взглянул через плечо на Русудан.
– И вообще, не доросла ты еще, чтобы такими вещами интересоваться.
Хотя Зураб, Матильда и Русико пообещали молчать о разговоре с Тараскиным, Леша надеялся, что это обещание будет нарушено. Так оно и оказалось. Уже во второй половине дня Оле и Мише было доложено, что вчерашний рассказ Матильды о трагической Лешиной любви – чистейшая правда. Тут уж Миша не стал иронизировать насчет правдоподобности этой истории.
Матильда в качестве свидетелей привлекла Зураба и Русико, и те сказали, что Леша при них подтвердил факт своего пребывания в колонии. Правда, по их словам, Тараскин не подтвердил, что он из ревности ударил ножом Тамару, однако он этого и не отрицал, так что тут можно было не сомневаться.
Подошли Красилины. Они не слышали вчерашнего рассказа Матильды, и ей пришлось его повторить. Представляя Зураба и Русудан старшим ребятам, Матильда попутно рассказала, как здорово они вчера отколотили Демьяна, как Русудан чуть не убила его, треснув тазом по голове, и как их папа заявил, что подобным делам он своих детей сам учит. Оба Григошвили подтвердили это, но Зураб заметил, что он сам мог бы управиться с Демьяном и что, по его мнению, неприлично, когда девочки ввязываются в драку. Тут подошел сам Демьян и мирно, как со старыми знакомыми, поздоровался со своими вчерашними противниками.
– Вон! Этот смотрит сюда, – вдруг заметил Федя.
Все оглянулись и увидели в лоджии Лешу.
– Ой! Вот теперь нам будет! – пробормотала Матильда и отошла в сторонку, чтобы не быть заподозренной в разглашении Лешиной тайны.
Тараскин удалился в комнату, и все разбрелись в разные стороны двора.
Это были очень тяжелые часы для Миши Огурцова. Как видно, сердце Оли Закатовой было окончательно покорено "неполноценным" (иначе он теперь за глаза Тараскина не называл).
Миша предложил Оле пойти к нему, послушать новые диски, но та предпочла "дышать свежим воздухом". И вот теперь она слонялась по двору, он слонялся за ней, в тоске и злости наблюдая, как его Не Такая Как Все поглядывает на лоджию Тараскина, да еще старается – совершенно безуспешно – делать это незаметно для Миши.
Тут же прогуливались Красилины. Обе пары временами сходились, обменивались несколькими фразами, просто так, чтобы скрыть взаимную антипатию, потом снова расходились в разные концы двора.
История Тараскина и неверной Тамары Красилиных поразила, но совсем по-другому, чем Олю и Мишу. В их местах тоже бывали случаи поножовщины и даже стрельбы из дробовиков, но все это, как правило, было связано с пьянкой. Но ведь Лешка, по словам Матильды, расправился с Тамарой, будучи в трезвом уме и здравой памяти!
– Во, Федька, где оно, средневековье-то! – говорила вполголоса Нюра. – Вот тут оно, в самой Москве. Вот, например, когда твоя Танька с Гришкой в кино ходить стала, ты хоть разочек о ноже подумал?
Федя отрицательно мотнул головой, а Нюра продолжала:
– А помнишь, как Никанор Иванович с Альбиной Петровной обошелся? Так... Погоревал маленько, а потом сказал: "Насильно мил не будешь" – и отпустил с богом. А тут... Тут этот... прямо феодализм какой-то!
– Да чо феодализм! – лениво возразил Федя. – Просто в голове у него это самое... – И он приложил указательный палец к виску.
Помолчав, Нюра заметила:
– Чокнутый он или не чокнутый, а, видать, твоя краля сохнет по нему. Заметил, как она на его балкон пялится?
