Алексей Пантелеев - Ленька Пантелеев
- Благодарю вас, - говорит она растроганно. - Вы очень любезны. Но ведь вам одному там все равно ничего не найти... Может быть, если вам не трудно, вы проводите меня? Все-таки мне будет не так страшно...
- Пожалуйста. Идемте, - говорит белокурый, поднимаясь с ящика.
...Мать уходит.
Ленька остается один, и в первый раз за этот день ему становится по-настоящему страшно. Чтобы не думать о матери, он старается внимательно слушать, о чем говорят вокруг. Но то, что он слышит, нисколько не умаляет его страха.
- Господа! Совершенно исключительные новости, - объявляет кто-то у входа в подвал. - Я только что был на улице и своими глазами видел последнюю сводку. Оказывается, восстанием охвачен не только Ярославль. Идут бои в Петрограде, в Москве, во многих городах Поволжья!
- Не может быть!..
- Я же вам говорю, своими глазами видел.
- А вы что, собственно говоря, восстание в Москве видели или сообщение об этом?
- Да... сообщение...
- Ведь вот Фомы неверные, - бормочет Ленькин сосед-бородач. Радоваться надо, а они - "чепуха" да "не может быть"...
- А что на улицах?
- На улицах еще не совсем спокойно. Постреливают. Но, по всей видимости, сопротивление большевиков уже сломлено.
- Да, да, сломлено, сломлено, - бубнит Ленькин сосед, и опять у Леньки появляется желание схватить этого человека за бороду.
Минуты идут, а мать не возвращается.
За Ленькиной спиной кто-то взволнованным, дрожащим и даже всхлипывающим голосом говорит:
- Простите, но это гадко! Это ужасно! Я не могу забыть. У меня до сих пор в глазах эта сцена!..
- На войне, как на войне, уважаемый!
- Извините! Нет, извините! Это не война. Это называется иначе. Это убийство из-за угла.
- Ну, знаете, советовал бы вам все-таки выражаться поосторожнее!.. Проявление патриотических чувств народных масс называть убийством!..
- Да, да! И повторю, милостивый государь... Я старый русский интеллигент, старый земский деятель, ни малейших симпатий к большевикам не питал и не питаю, но я должен вам сказать, что это - убийство, подлое, гнусное, грязное убийство...
- Простите, о чем там речь? - спрашивает кто-то.
- Да видите ли, с председателем Ярославского исполкома Закгеймом не очень, так сказать, гуманно поступили. Казнили на улице без суда и следствия.
- Да... Казнили... Но как, как? Выволокли из квартиры на улицу, полуодетого, и зонтиками, зонтиками - по голове, по спине, по лицу... Молодые женщины, дамы, интеллигентные, миловидные...
- Эй, вы! В пенсне! Довольно вам разводить истерику! - кричит кто-то из дальнего угла.
Ленька сидит с ногами на ящике, ежится, кутается в мамино пальто и, зажмурившись, представляет себе эту страшную картину: полуодетого, сонного человека выталкивают, выволакивают на улицу, и нарядные дамы бьют и насмерть забивают его летними кружевными зонтиками...
Бородатый Ленькин сосед расстегнул саквояж, расстелил на коленях салфетку и с аппетитом, не спеша поедает толстые бутерброды, макает в бумажку с солью облупленные крутые яйца, пьет из бутылки молоко. Ленька уже давно хочет есть, но почему-то на эти бутерброды, яйца и молоко он смотрит с отвращением.
"Мама!.. Где же мама? Куда она пропала?"
И словно в ответ на этот вопль его души, где-то в дальнем углу подвала раздается знакомый глухой и встревоженный голос:
- Лешенька! Сынок! Мальчик! Где ты?..
- Здесь я!.. Мамочка, мама!.. - кричит он и чувствует, что голос его срывается...
Александра Сергеевна с трудом проталкивается к нему. В руках у нее одеяло, подушки и крохотный узелок с вещами.
- Почему ты так долго? - бормочет Ленька. - Где ты была? Я уж думал...
- Ты думал, маленький, что меня убили? Нет, мой дорогой, слава богу, как видишь, я жива. Но, представь себе, какой ужас, - пока мы с тобой сидели тут, нас дочиста обокрали!..
- Кто?!
- Откуда же я знаю, кто? Нашлись какие-то бессовестные, бессердечные люди, которые воспользовались несчастьем ближних и унесли буквально все, что было в номере. Осталась только всякая мелочь на туалете - гребенка, пудреница... немножко провизии... Да в шкафу я разыскала, на счастье, твои штанишки и сандалии.
- А шинель?
- Я же говорю тебе, - ничего нет: ни шинели, ни фуражки, ни моих калош, ни чемодана...
- Эх, народ! - смеется Ленькин сосед, заворачивая в салфетку остатки завтрака и пустую бутылку из-под молока. - Ловко работают! Молодцы ребята!
- Постойте, это что же значит? - говорит кто-то. - У меня же в номере все вещи остались!
- Боже мой! А у меня полтора пуда крупчатки и вот такая банка прекрасного вологодского масла!
Среди обитателей подвала поднимается паника. Многие устремляются наверх в надежде спасти хоть что-нибудь из оставленного имущества.
- Мама, - говорит Ленька, - а где же этот... клетчатый, с которым ты ходила?
- Ты спрашиваешь о молодом человеке, который провожал меня наверх? говорит Александра Сергеевна почему-то очень громко, как будто для того, чтобы ее услышали и другие, а не только Ленька. - Он сказал, что идет в город - разыскивать своего дядю. Его дядя - владелец писчебумажного магазина - где-то, кажется, на Казанском бульваре.
- Дядя... Магазин, - бормочет, прислушиваясь, бородач. - Я бы такого племянника за дверь выставил. Нахал этакий! А еще, оказывается, из приличной семьи юноша...
В узелке, который принесла из номера Александра Сергеевна, кроме Ленькиных штанов и сандалий оказалось несколько бутербродов, остатки нянькиных "яблочников" и "куличиков" и порядочный кусок шпика. Ленька оделся, то есть напялил на голые ноги форменные брюки и сандалии; Александра Сергеевна накрыла на стол, то есть расстелила на одном из ящиков скомканный лист газетной бумаги, и оба они с удовольствием поели.
- Там страшно? - спрашивал Ленька, набивая рот сухим картофельным яблочником и показывая головой наверх.
- Нет, в общем, не так уж страшно.
- Ну да! - как будто даже огорчился Ленька.
- В Петрограде бывало и пострашнее.
- Пули свистят?
- Мне, мой дорогой, было не до пуль.
Через некоторое время Ленька почувствовал необходимость сходить туда, где ему уже давно следовало побывать.
- Хорошо. Сейчас. Я провожу тебя, - сказала Александра Сергеевна, укладывая в узелок жалкие остатки завтрака.
- Не надо. Я сам, - сказал, покраснев, Ленька.
- Ты заблудишься.
- Ну, вот... Что я, маленький? Ты объясни только, как пройти.
- Да и объяснять нечего. Это совсем близко. Сразу на лестнице, на второй площадке. На двери увидишь два ноля. Но только, умоляю тебя, пожалуйста, сразу же возвращайся!
Ленька обещал не задерживаться, запахнулся в мамино пальто и, шлепая сандалиями, стал пробираться к выходу.
...В помещении с двумя нолями на дверях он действительно не задержался дольше, чем требовалось. Но когда он вышел на площадку, увидел ведущую наверх лестницу и пробивающийся откуда-то дневной свет, искушение поглядеть хоть одним глазом на то, что делается в гостинице и в городе, овладело им с такой силой, что он начисто забыл все обещания, данные матери.
"Только чуть-чуть погляжу и сразу вниз", - сказал он себе и, подобрав по-женски полы пальто, через две ступеньки на третью побежал наверх.
Ему пришлось пробежать три или четыре лестничных марша, прежде чем он очутился в длинном гостиничном коридоре, по обе стороны которого бесконечной чередой тянулись маленькие, желтые, похожие одна на другую двери. Над каждой из них висела белая табличка с номером. Некоторые двери были приоткрыты или распахнуты настежь, и оттуда струился тусклый сумеречный свет. Посмотрев по сторонам, Ленька прислушался и осторожно заглянул в одну из комнат. Там никого не было. В разбитое окно дул свежий волжский ветер. Вся комната была засыпана битым стеклом и штукатуркой. Платяной шкаф был раскрыт, на полу у дверей валялась железная платяная вешалка. На столе посреди комнаты стояла недопитая бутылка "Боржома", открытая коробка анчоусов, две рюмки, стакан, лежала скомканная салфетка.
Чувствуя, как бьется его сердце и как противно хрустит под ногами стекло, Ленька на цыпочках вошел в комнату, приблизился к окну и выглянул на улицу.
Пушки под окном уже не было. Солнечный вечерний свет заливал улицу, площадь, золотил яркую зелень бульвара, горел на осколках стекла и на белых китайских вазах в разбитой вдребезги витрине магазина "Сиу". Площадь была пуста, лишь несколько штатских с винтовками за плечами лениво похаживали взад и вперед у подъезда углового дома... Было тихо, только навострив уши, Ленька расслышал отдаленные винтовочные и пулеметные выстрелы. Действительно, в Петрограде было гораздо страшнее и куда интереснее.
...Слегка разочарованный, он вернулся в коридор и хотел уже идти к лестнице, как вдруг дверь соседнего номера открылась и оттуда - с большим медным чайником в руке - вышел молодой человек в клетчатой куртке.
