Елена Чудинова - Лилея
— И то твоя правда!
Потолок остановился и сделался выше. Между тем щипало уже не только персты, но уши, шею, икры ног.
— Давайте, несите другую, как бы, не ровен час, не приметил кто!
— Ни тебе, ни нам такого не надо.
Сердце стучало мучительно и тяжко, но как не приметила она, когда биение его возобновилось?
— Убрались, слава Богу!
Прорезавший грудь вздох был вострее ножа, Елена не сумела удержать стона.
— Ох, пронесли черти ворованный узел! — Женщина всплеснула руками, наклоняясь над Еленой. Немолодое лицо ее в сером чепце казалось смугло, или то играл полумрак? — Еще б немного и дело раскрылось! Шевелись, небось, сейчас тело быстро оттает. Экая ж ты злая жить, милая, а вить не скажешь нипочем! Хлипкая да прозрачная, а вперед подруг оклемалась!
— Ну уж и вперед! — Весело прозвучал голос Кати, еще чуть тусклый, но исполненный бодрости.
Нелли с трудом приподнялася на локте с каменного полу, прямо на который ее и опустили подкупленные сторожа. Катя уже стояла на коленях, силясь встать на ноги. Параша лежала недвижимо.
— А с волосьями-то обошлось, а? Нето б ходить вам обеим с голыми головами!
— А почему нам, не тебе?
— Бабы на рынке говорили, им только светлые волоса нужны, в моде у них парики белокурые, как у волков овечьи шкуры!
— Катька, так ты знала про волоса?!
— Вестимо, знала! Чего раньше времени-то огорчать?
— Ну, уж этого я тебе по гроб жизни не забуду, — Нелли расхохоталась, хотя от смеха больно ломило в ребрах.
ГЛАВА XIII
— Эх, поясница моя не даст на кровать ее переложить, — подосадовала женщина, склоняясь над Парашей. — Да и вы слабые обеи. Вставайте с полу-то, вставайте, на камнях валяться — хворей набираться. Я уж не отважилась синим молодчикам велеть вас получше уложить, хоть и дурни, да мало ли.
— И то чуть не догадался один, — Нелли, присев, оглядывалась по сторонам.
Множество убогих жилищ довелось ей повидать за недели странствий, но это чем-то отличалось от прочих. В большом камине с нечищеной сто лет решеткою булькал на крюке котел, это и был единственный свет в комнате, где уже начало темнеть. Впрочем, днем едва ль было тут много светлей, чем ночью: два забранных сероватой слюдою окошка казались слишком уж малы, а с третьего, в коем пластинки давно повылетели из своих свинцовых рамок, ставень, похоже, не снимался никогда. Единственную, широченную, кровать украшал темный бархатный полог, даже в игре сполохов неверного пламени устрашающе драный и пыльный. Не хотела б Нелли его разглядывать при ярком свете.
— Да ты уж, Кандилехо, могла б поболе зелья налить. Тютелька в тютельку пришлось, без запаса.
— Да побоялась, матушка Мадлон, так оно и вовсе можно не оттаять. — Катя, к вящему изумлению Нелли, говорила по-французски, хотя и произносила дурно. — Что-то Прасковья долго не очухается, а?
— Не бось, будет жива. Всяк по-своему такое питье выносит. К тому ж вы бабы рожавшие, а она девка.
— Катька, а у тебя вправду дети есть? — Нелли поднимала руки, сгибала ноги, разминая тело, выгоняя остатки незримых иголочек. — И откуда, ты, добрая женщина, знаешь, что есть у меня сын? Что я замужняя, а Прасковья нет, это понятно, по кольцу да по убору.
— Прям тебе, по убору! — фыркнула Катя вместо той, кого назвала Мадлон. Та, меж тем, наклонилась вновь над Парашей с чашкою и тряпицей в руках. — Дети у меня есть, но мало, трое.
— Мало?! Мы ж еще молодые!
— Двадцать два года, не такая уж молодость. У других по пятеро бывает. Старший, Янко, маленькой барон цыганский.
— Будет бароном после твоего мужа? — Нелли, в отличье от совершенно успокоившейся Кати, наблюдала исподволь, как Мадлон отирает Парашино лицо мокрым полотном. Какое ж оно бледное!
— Зачем будет? Он уж сейчас барон.
— Ты разве тоже вдова? — голос Нелли упал.
— Нет же, — отмахнулась Катя. — У нас все по-другому, тебе объяснять — только запутывать. — Про Филиппушку лучше скажи.
— Не могу теперь, — сквозь зубы проговорила Нелли. — Лучше меньше сейчас вспоминать, ужо после погорюю. Мне сейчас Романа надобно найти да отобрать у них, у синих.
— Роман, твой сын?
— Платон мой сын, дома остался, ну не дома, неважно. А Роман брат, девять годов ему о прошлой неделе сравнялось, уж ты не застала.
— Девять годов? Так вот она, тень двойная на луне! Я-то в толк взять не могла все годы! — Катя покрутила головою по плечам. — Ох, задеревенела вся, мочи нет!
Параша еле слышно застонала.
— Ну, Бог троицу любит, — довольно заметила Мадлон. — Есть у меня славное винцо, пополам с водицей напьетесь, вовсе ладно будет. Слышишь, златовласая моя, все ладно с твоей подружкой! А ты, Кандилехо, чай, вовсе отошла?
— Ты знаешь ее цыганское имя? — Да, в первый раз Нелли не показалось, женщина вправду обращалась к Кате по-свойски.
— А сама я кто, по-твоему, златовласая?
На цыганку женщина ну никак не походила: серый чепец, серый передник, все самого грубого полотна, темное платье винного цвету, ни ленточки, ни колечка. Не непременно надобно цыганке быть в цыганском наряде, да только та же Катя, еще почитая себя крестьянкою, страх как любила все красное. К яркому любовь у цыган в крови.
— Цыганку и единственный цветочек выдаст, — усмехнулась Мадлон, верно поняв изучающий взгляд Елены. — Не веришь? Глянь!
Из почерневшей глиняной вазы, украшавшей каминную доску, женщина вытянула желтый цветок. Что за цветок, Бог весть, верно местный, вовсе невзрачный. Мадлон поднесла цветочек к своему унылому воротнику-стоечке… И невзрачное лицо ее вмиг переменилось от соседства с невзрачным растеньем. Словно вдвое выросли ресницы, брови дрогнули, будто изготовившиеся к полету крылья, желтые искорки засверкали в черноте глаз, словно кувшинки в омуте, темные губы капризно изогнулись…
— Нещасные мы женщины, цыганки, без украшений никак нам нельзя, — Мадлон засмеялась, а вослед за ней и Катя.
— Вот уж верно, в строгом наряде в тебе цыганки не признать, — согласилась Нелли. — Только из чего иметь столь безобидный секрет?
— Кабы я знала о том раньше, так не осталась бы одна сейчас, — Катя сделалась сумрачна. — Я здесь была три дни тому, а люди мои остановились в трактире. Пятеро молодцов со мною было, каждый на все руки. А к утру ни один не пришел. Патруль синий проходил, увидали, что цыганы сидят себе вино попивают, тут уж и перестреляли всех, прямо на заднем дворе.
— Но отчего… — Сердце Нелли упало: пять человек через нее погибли. — Дворян они убивают, а цыганы при чем?
— Не знаю, — Катя стиснула зубы.
— Дело простое, милые, — Мадлон усмехнулась. — Всяк изверг любит, чтоб за границу пределов его власти люд только с оружьем на войну ходил. А как человек без войны к соседям пойдет, ну увидит, что им живется веселей? А цыганы народ вольный, границ-пределов для них нету. С цыганами молва летит, извергам это не любо. Чаще всего в шпионстве обвинят, ну да вина всегда сыщется, была б охота. Я тут давно живу, вся улица знает, кто я. Да только соседи не донесут, боятся черного глазу, цыганского сглазу. А я, как синие власть забрали, хожу серой мышью. Ах, знала бы, упредила!
— Знать бы, где упасть, соломки подстелить, — возразила по-русски Параша, вроде бы понявшая речь Мадлон. — Я чаю, с Катькою молодцы знали, на что шли, без обиды умерли. Ох, мука-то мученическая лежать с деревянными устами, когда вокруг языками рожь молотят!
— Очнулась!! — разом закричали Нелли и Катя.
Мадлон меж тем уже развела водою розовое вино, при чем на всех трех у нее нашлась только одна оловянная кружка. Впрочем, с малолетства друг к дружке привычные, они и не думали брезговать, пустив убогую чару по кругу. Вино, вопреки уверениям, оказалось так себе, но силы подкрепляло замечательно.
— Что покойники меня корить воротятся, я и не боюсь, — Катя отерла ладонью губы. — Правду Парашка говорит, ехать сюда звала, да не упрашивала. Только одни-то мы как сладим, хотелось бы знать.
— В детстве сладили одни одинешеньки, — нахмурилась Нелли.
— Одинешеньки, как Федотка-сиротка, — усмехнулась Параша. — А батюшка, а Филипп Антоныч, а народ с Алтая?
— Так те не враз подоспели, — заспорила Нелли, сделавши еще один глоток — такой большой, что кольнуло в груди. — Может и теперь кто по дороге-то поможет! Я о другом речь веду — мы сами решили, что нам, трем, делать надобно. И теперь должны решить за себя, а там что Бог даст.
— Экой жмудский язык-то чудной, — заметила Мадлон, наполняя водою кружку вновь.
— Да не жмудь они, говорила ж я, русские, — отозвалась Катя на дурном своем французском. Положительно, Нелли уж сама смешалась, кто кого понимал и как.
— А, из Варшавы, — Мадлон, верно, впрямь почитала свое вино хорошим, коль скоро наливала придирчиво отмеривая.
