Владимир Киселев - Девочка и птицелет
Коля сказал, что я неправильно отняла и что поэтому результат у меня получился неверный.
- Так, - сказал Климент Ефремович. - Нужно быть внимательней. Дай дневник.
Я дала дневник, и он мне все-таки поставил четверку. Я много раз замечала, что Климент Ефремович ко мне несправедлив. Но в хорошую сторону. Он мне всегда завышает отметки. Другому бы он поставил тройку.
Я не знаю, почему он так ко мне относится, но я много раз замечала, что обычно глаза у него усталые и какие-то отрешенные, какие-то погруженные в себя, а когда он посмотрит на меня, глаза у него всегда веселеют. Но вот то, что Коля первым поднял руку, это уже, по-моему, просто свинство. Подумаешь отличник... Если бы он ошибся, я бы так не сделала.
На переменке Коля вышел из класса вместе с Леной, а когда я тоже вышла в коридор, то услышала, что Лена оживленно и громко говорит Коле:
- Нет, нет... Совсем не так. И "гуд найт" и "гуд бай" при прощании обязательно нужно произносить с восходящим тоном. Если их произносить, как ты и некоторые другие, с нисходящим тоном, то это у англичан считается очень грубо и невежливо и обозначает "идите вон, а я с вами больше не хочу разговаривать"...
Следующий урок у нас английский, мы этого не учили, и я по правде не знаю, чем отличается восходящий тон от нисходящего.
"Ну что ж, ладно", - решила я и стала разыскивать Сережу, чтобы привести в исполнение план, подсказанный мне "Томом Сойером".
- Оля, - сказал Сережа, - а я тебя как раз ищу. Пошли в медпункт. Поможешь мне. Подержишь меня за ноги.
- Зачем за ноги?
- Ну, пока мне будут капли в нос закапывать. А то я сам не удержу стойку на руках.
Мы пошли в медпункт, и наша докторша, вместо того чтобы выставить нас за дверь, сначала посмеялась, а потом действительно согласилась закапать Сереже нос в положении вниз головой, заметив при этом, что так капли в самом деле не вытекут из носа и попадут, куда им нужно.
Сережа вышел из медпункта на руках. За дверью его ждала восторженная толпа пятиклассников во главе с Женькой Ивановым. Я еще не видела, чтобы человека так обожали, как пятиклассники Сережу. Они смотрят на него, как на бога. Если бы Сережа вздумал, они бы его носили на руках. Никто так не ценит смешного и не нуждается так в смешном, как пятиклассники.
- Послушай, Сережа, - сказала я. - Может, ты пересядешь за мою парту?
Сережа посмотрел на меня очень понимающими, очень умными и даже сочувственными глазами, но сейчас же скорчил шутовскую физиономию и ответил:
- Сначала мне следовало бы поступить в секцию бокса, потому что драка с Самшитиком - не шутка. Но я никогда не забуду, как ты со мной поделилась последним бутербродом, и поэтому готов для тебя на все.
Позавчера я на переменке только развернула и положила на парту бутерброд, чтобы съесть его, как Сережа незаметно стащил мой бутерброд и съел его сам.
На следующем уроке была русская литература. Хорошие ребята учатся в нашем классе. Все сделали вид, что в том, что Сережа пересел за мою парту, нет ничего особенного. И даже Елизавета Карловна сделала вид, что ничего не заметила. Хотя этого я уж никак не ожидала. Елизавета Карловна не любит, чтобы ученики в ее классе меняли места без ее разрешения.
Елизавета Карловна рассказывала нам о формах поэзии и о белом нерифмованном стихе, который требует от поэта еще большего мастерства, чем рифмованный стих. В пример она приводила лермонтовскую "Песню о купце Калашникове".
- Можно вопрос? - сказал Сережа и поднял руку.
- Какой вопрос? - спросила недовольно Елизавета Карловна.
- Я не знаю, как поэтам, а мне очень легко сочинять белые стихи, сказал Сережа. - Я могу переложить в белые стихи любую газетную статью или даже учебник.
- Что за чепуха! - сердито посмотрела на Сережу учительница и, как всегда, поморщив нос, передвинула чуть выше очки.
- Пожалуйста, - сказал Сережа, раскрыл учебник литературы и стал читать с огромным пафосом, повышая голос на концах строк:
Художественная лите'ра
Тура', живо'пись, музыка',
Театр, кино, танцы, архите
Ктура', зодче'ство, скульптура',
Все это ра'зличные виды
Искусства. Художественна'
Я литера'тура состо'ит
Из произве'дений, напи'
Санны'х писателями - по'э
Тами', прозаиками, дра'...
Все сидели совершенно огорошенные не столько самими стихами, сколько горячностью, с которой их произносил Сережа, а кто-то даже подвывал от удовольствия.
- Хватит, хватит, - сказала Елизавета Карловна, но Сережа, как поэт в порыве вдохновения, в позе Пушкина со знаменитой картины "Пушкин выступает в Лицее", продолжал:
Мату'ргами. В эти'х прои'зве
Дени'ях, как и в дру'гих ви
Дах искусства', в художестве'нной
Форме' в обра'зах отра...
- Хватит, - сказала Елизавета Карловна. - Мы уже насладились твоими стихами. Садись.
И, когда Сережа сел, она продолжала:
- Вот, ребята, Сережа привел очень яркий пример к тому, что я говорила. Как видите, одной перестановкой ударений нельзя сделать стихов из прозы. Однако, если бы он не импровизировал, а подготовился как следует дома, ему, возможно, удалось бы даже зарифмовать между собой строки, которые он нам читал. Но и от этого они не стали бы более поэтическими. Как я вам объясняла, поэзия это не ритм и не рифма, а прежде всего мышление образами.
Елизавета Карловна продолжала урок, но я отвлеклась и некоторое время не слышала того, что она говорила, потому что задумалась о ее словах. Я совсем не понимаю, что значит "мышление образами". По-моему, все люди мыслят образами. Даже при решении арифметических задач. Даже цифры можно себе представить в виде образов. И я начала складывать в голове сказку о цифрах.
Когда-то королевство цифр,
Своих соседей покорив,
На зависть и на страх врагам,
Тра-та-та-там, тра-та-та-там...
Царящею, держащей власть
Династия 1 была.
Царь, выступая, гордо нес
Свой длинный, тонкий, острый нос.
Его министр первый - 2.
Он, говорили, голова.
И вправду, голова его
Министра больше самого.
Но шел слушок из уст в уста,
Что голова его пуста.
Затем что-то такое про 3 и 4, а потом:
Богаты страшно 5 и 6
Имений, фабрик их не счесть.
Тот и другой вперед песет
С огромной важностью живот.
Из 7 надо будет сделать военного.
А 8, 9 - те купцы,
В их магазинах леденцы,
Автомобили "кадиллак",
Идут отлично их дела.
А нуль мы сделаем ученым.
Толстым и добрым ученым.
Профессор - старый толстый нуль.
Старик боится свиста пуль,
Автомобилей, лошадей,
Дам, жаб, мальчишек и т. д.
"И т. д." или иначе "и так далее", как любит говорить мой родной отец.
Я подумала о том, что нужно будет написать в Новосибирск письмо. Написать, чтобы отец прислал мне свою фотографию и фотографию своих детей, раз уж они мне какие-то родственники. Что я живу очень хорошо, и увлекаюсь химией, и всем довольна.
И еще я подумала, что если бы за моей партой сидел Коля, то я бы ему шепнула: "Я решила написать письмо своему отцу в Новосибирск", а он бы не удивился, кивнул головой и тихо ответил: "Ну что ж, напиши". А Сереже я этого не могла сказать.
А потом уже я подумала, что из меня никогда не будет хорошей ученицы, потому что, пока я все это думала, урок закончился, а я почти ничего не слышала и не запомнила.
После уроков Коля, Витя, Сережа и Лена, как ни в чем не бывало, пошли вместе домой, и моя выдумка с "Томом Сойером" ничего не дала, а я осталась в школе, чтобы повидаться с Евгенией Лаврентьевной.
Мне всегда нужна теория. Когда мне было четыре года (я хорошо помню, в четыре года меня отдали в детский сад), я услышала от соседской девочки, что вода состоит из газов, из водорода, который так называется потому, что родит воду, и кислорода. Если их соединить и пропустить хоть маленькую искорку, раздастся взрыв и получится капля воды.
Я тогда же сложила для себя теорию, что тучи состоят из газа, я даже знала, что белые - это водород, а черные - кислород, и что когда между ними проходит искра - молния, то раздается взрыв - гром и падают капли воды.
Я была настолько уверена в правильности этой своей теории, что узнала, как получается дождь на самом деле значительно позже, чем нормальные дети, кажется, только в четвертом или пятом классе, когда нам рассказывали об этом в школе.
Сейчас у меня новая теория, и я хотела посоветоваться о ней с Евгенией Лаврентьевной.
Я долго ждала за дверью, пока уйдут ученики из разных классов, которые после уроков всегда остаются в лаборатории, задают Евгении Лаврентьевне вопросы, проводят опыты, которые их интересуют.
Наконец они стали выходить, но Евгения Лаврентьевна вышла вместе с ними. Однако, когда она увидела меня, она спросила: "Ты ко мне, Оля?" - и вернулась в лабораторию. А я за ней.
- Что у тебя такое? - спросила Евгения Лаврентьевна чуть ворчливо, но на часы не посмотрела. Она никогда не смотрит на часы, если разговаривает с ребятами.
