Джек и Джилл - Луиза Мэй Олкотт
После непродолжительного отсутствия войдя в Птичью комнату, миссис Мино застала такую картину: щеки, лбы и носы Джека и Джилл были сплошь обклеены разноцветными марками, что придавало обоим весьма экзотический вид.
— Ну и во что вы теперь играете? — полюбопытствовала она. — В диких индейцев? Или в письма, которым пришлось путешествовать по всему миру, прежде чем они дошли до адресата?
Миссис Мино рассмеялась. Зрелище было тем более уморительным, что, оформленные таким диким образом, лица обоих хранили серьезное и крайне сосредоточенное выражение. Да и как могло быть иначе, если на тот момент их целиком и полностью поглотило изучение редкой марки, в подлинности которой Джек вдруг усомнился.
— Нет, мама, мы ни во что не играем, — с неохотой отрываясь от своего занятия, принялся объяснять он. — Просто нам так удобнее. Во-первых, марки на кроватях не затеряются. А во-вторых, я сразу вижу, какие из них на лице у Джилл, а она без труда разыщет те, что понадобятся мне в какой-то момент, на моем. Эй, Джилл, — с тревогой глянул он на лицо подруги, — куда задевалась моя Новая Гранада? [29] Она очень редкая. Не хотелось бы мне потерять ее.
— Отлепи ее от своего носа, — прыснула девочка. — Сам ведь туда наклеил свою Гранаду, потому что мой нос показался тебе для нее недостаточно крупным.
Джилл принялась осторожно снимать с широкой переносицы своего друга большой оранжевый квадрат. Процесс оказался весьма болезненным. Клей основательно прихватился, и, пока девочка отлепляла марку, Джек морщился.
— Ну да. Теперь вспомнил, — покивал он, помещая Гранаду в кляссер. — У тебя на носу Малый Боливар. [30] Пусть пока там повисит. А я забираю с твоей щеки Эльзас и Лотарингию тысяча восемьсот семидесятого года, [31] — принялся он отлеплять марки от ее лица.
Джилл, в отличие от него, переносила этот процесс стоически и, вместо того чтобы ойкать и морщиться, улыбалась, поглядывая на огонь в очаге и воображая себя миссионером, несущим свет и истину аборигенам какой-нибудь дикой страны, которые в ответ поджаривают его на костре. «Вот не буду кричать, пусть щеке и больно, — твердо решила она. — Настоящие миссионеры всегда встречают страдания стойко и весело».
— Недурное собрание получается из романских марок, — чуть погодя с удовольствием поглядел на почти заполненную страницу кляссера «язычник» Джек, отрывая ото лба подруги очередную марку. — Корейская тоже очень красивая. Можно сказать, жемчужина моей коллекции. — И, перелистнув кляссер, он продемонстрировал страницу, которую целиком отвел для одной-единственной крупной синей марки.
— Не пойму, отчего марка мыса Доброй Надежды напечатана в форме пирамиды? [32] — озадачилась Джилл. — Пирамиды же в Египте. А вот Сандвичевы острова [33] выглядят здорово с черными головами королей и королев, — продолжила она, потому что это вполне соответствовало ее миссионерскому настроению.
— На марке Турции изображен полумесяц со звездой. [34] На марке Австралии — лебеди. [35] А на Испанской — две женщины за решеткой, [36] — разглядывал другие марки Джек. — Фрэнк говорит: решетка — это из-за того, что испанцы так обращаются со своими женщинами, но, по-моему, он просто шутит. Мне, в общем-то, больше всего по душе честные добрые Соединенные Штаты. Здесь все ясно и без выкрутасов. На зеленых — портрет Вашингтона, на синих, за один цент, — старины Франклина, [37] и я их предпочитаю всем этим надутым королям с королевами. — Демократичный Джек презрительно хлопнул ладонью по марке с очередной венценосной особой.
— А почему на австрийской марке Меркурий? [38] У них что, военные носят такие шлемы? — спросила Джилл и, зажав в зубах кисточку, принялась нарезать новую порцию хлястиков.
— Шлемы с шишаками, как у древних римлян, носят не австрийцы, а пруссаки, — откликнулся Джек. — Они отлично воюют и всегда побеждают. Зато у австрийцев форма красивее. А Меркурий, наверное, потому, что он считается богом почты. Вот теперь его и помещают на марки.
— Кстати, о древних римлянах, — послышался из другой части комнаты голос Фрэнка, который все это время что-то писал за большим столом. — Кто-то вроде бы уже несколько дней собирается латынь повторять. Я как раз только что справился с сочинением, и у меня есть еще немного времени до того, как мы с Гасом пойдем гулять. Так что я могу позаниматься с тобой. Давай-ка, лентяй. Возьми себя в руки.
— Да я, в общем, не хочу до следующей недели учиться, — поморщился младший брат при одной мысли о нелюбимом предмете. — Можешь сам корпеть над своими древними греками и римлянами, а от меня отстань пока.
Фрэнк помрачнел. Цезарь и Ксенофонт [39] ему нравились, и он не собирался попускать такому пренебрежительному отношению к ним. Действия его были быстры и четки. Не успели наши больные даже ойкнуть, как он ловко завладел всеми марками, клеем и кисточкой, лежавшими на прикроватном столике Джилл, со словами:
— Придется вам, молодой человек, прекратить свое увлекательное занятие, пока не уделите времени уроку. Ты сам просил меня позаниматься с тобой. Вот и изволь. Берись-ка за книгу.
Тон Фрэнка не допускал возражений, а Джек диктатуры не выносил. Самое же сильное бешенство у него вызывали приказы в тех случаях, когда ему самому было ясно, что им следует подчиниться. Гнев вынуждал его либо выбежать в сад, либо хотя бы как следует покружить по комнате. Лишь после этого он успокаивался и наконец принимал как должное то, что от него требовали. Но за время болезни Джек распустился. Лишенный привычных способов дать выход раздражению, он привык выплескивать его, кидаясь вещами. Вот и сейчас ему захотелось было швырнуть ненавистный том Цезаря в ярко горящий огонь очага. С трудом удержавшись от этого, он довольно спокойно, хоть и ворчливо, ответил брату:
— Да, я, конечно, просил тебя, но пока не готов, так что не надо на меня наседать. Урок у меня не выучен, но мучиться я из-за этого не собираюсь. Так что займись спокойно своими делами, а мне верни мои вещи.
— Верну, — кивнул Фрэнк. — По одной марке за каждый выученный урок. Ни на каких других условиях ты обратно их не получишь.
С этими словами он запихнул сокровища брата в карман, подхватил с пола резиновые сапоги и, размахивая ими, словно дубинками, которыми с удовольствием отходил бы кое-кого за лень, направился к двери.
Тут-то терпение Джека и лопнуло.
— Да подавись ты этими марками, а заодно и своим проклятым Цезарем! — проорал он и, схватив ненавистную книгу, с силой швырнул
