Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш
Я сидел и ждал, пока совсем не стемнело. Церковные часы пробили семь, но ни один из моих друзей не появился. Я был страшно измучен и голодом, и холодом, и напрасным ожиданием. Что будет со мной, если они совсем не придут? До сих пор меня поддерживала надежда увидеться с друзьями. Теперь, когда эта надежда исчезла, я чувствовал себя совершенно одиноким и беспомощным. Все, что я сделал, все, что я выстрадал в этот день, оказалось напрасным. Куда мне теперь деться, за что приняться? Уж не вернуться ли, пожалуй, домой?
Когда эта мысль в первый раз пришла мне в голову, я прогнал ее как совершенно нелепую. Но чем больше времени проходило, чем быстрее таяла надежда увидеться с моими единственными друзьями, тем чаще и настойчивее возвращалась она. Наконец, я уже не мог думать ни о чем другом.
Да в сущности, чего мне так бояться возвращения домой? Я уже больше девяти месяцев не видел никого из своих, может быть, они обрадуются мне, может быть, в худшем случае, дело ограничится тем, что отец прочтет мне хорошую нотацию. Теперь я уже не такой маленький мальчик, каким был, когда бежал из дома, я знал, как искать работы, за какую работу взяться, так что я не буду в тягость своему семейству.
Однако прежде чем идти в переулок Фрайнгпен, я побродил немного около Арок, затем добежал до рынка, посмотрел, не там ли Рипстон и Моульди, и, только не найдя их нигде, решился направиться к Тернмилльской улице. Я шел бодро, нигде не останавливаясь и ни на кого не обращая внимания. Но когда я дошел до Смитфилда, шаги мои стали замедляться, а подходя к переулку Фрайнгпен, я и совсем остановился. Не опасно ли так прямо подойти к отцу? В это время дня он обычно бывает в трактире. Подождать разве, пока он выйдет оттуда? Он всегда добрее, когда немножко выпьет.
Я остановился напротив переулка и стал поджидать отца. Он всегда возвращался домой в одиннадцатом часу, а теперь было только десять. Я ждал терпеливо, и мысль о том, как меня встретит отец, что он мне скажет, даже мешала мне чувствовать голод и холод. Но время шло, а отца все не было. Я решился, наконец, дойти до трактира, куда всегда заходил отец, и посмотреть, там ли он. Осторожно подкравшись, я стал смотреть в щели трактирной двери.
Я мог видеть очень немногое, но зато услышал страшный шум. Несколько голосов кричали, бранились, хохотали, и я различал голос мистера Пигота, хозяина заведения, и какой-то ирландки. Вдруг раздался сильный вопль и топот ног около самой двери; едва успел я посторониться, как дверь распахнулась и из нее вытолкали женщину. Платье этой женщины было все изорвано и испачкано, рыжие волосы всклочены, губы разбиты, а на руках она держала ребенка, завернутого в какие-то грязные тряпицы.
Я тотчас же узнал ее: это была миссис Бёрк с моей бедной маленькой сестрицей Полли. Миссис Бёрк была, видимо, сильно пьяна, она чуть не упала, когда ее вытолкали из распивочной, но, несколько оправившись, опять бросилась к дверям и принялась колотить в них кулаком, браниться и кричать. Мужчина, вытолкнувший ее за дверь, появился на пороге и замахнулся, чтобы снова ударить ее, но его руку удержал хозяин заведения.
– Полно вам дурить, Джим Бализет, – сказал мистер Пигот, – я не позволю вам бесчинствовать, можете бить ее дома, коли хотите, но не здесь!
Джим Бализет! Он назвал этого пьяного, грязного человека Джим Бализет. Неужели же это отец мой? Я привык всегда видеть отца одетым опрятно, даже щеголевато. Бывало, возвращаясь с работы, он всегда тщательно умывался и не выходил из дома иначе, как в чистой рубашке, в крепкой фланелевой куртке и с шелковой косынкой на шее. А тот, кого мистер Пигот назвал Джимом Бализетом, был человек с немытым, опухшим лицом, с заплывшими глазами, с небритой, щетинистой бородой, с волосами, давно не видевшими гребенки. На нем была страшно грязная рубашка и старая, совсем изломанная шляпа. Он стоял посреди улицы, браня самыми гадкими словами миссис Бёрк и грозя ей кулаком.
Отец, вероятно, до полусмерти избил бы мачеху, если бы его не удерживал мистер Пигот и несколько человек, выскочивших за ними следом. Им удалось, наконец, частью насильно, частью убеждениями увести его назад в распивочную. Миссис Бёрк нисколько не угомонилась, она продолжала бросаться к дверям, выкрикивая разные ругательства. Наконец подошел полицейский; он бесцеремонно загнал ее в Фрайнгпенский переулок и втолкнул в дверь нашего дома.
Что мне было делать? Идти за миссис Бёрк было, конечно, глупо. Я никогда не рассчитывал на ласковый прием с ее стороны, а соваться ей на глаза, когда она находилась в таком состоянии, было уж совсем нелепо. Я очень жалел малютку Полли, но меня утешило то, что она по крайней мере жива и не изуродована по моей милости. Подойти к отцу?
Я часто прежде видел его пьяным, но никогда он не был до такой степени пьян и свиреп. Однако куда же мне деться? Я умирал от голода. Я не смел вернуться в работный дом, в Арках мне нечего было делать без моих друзей Рипстона и Моульди. Я был совершенно одинок в целом мире. «А может быть, – подумал я, – отец сжалится надо мной? Прежде миссис Бёрк восстанавливала его против меня. Теперь, когда он с ней поссорился, он, может быть, примет меня назло ей?» С этими малоутешительными мыслями я опять пробрался к распивочной. Там драка кончилась и началось пение. Я слышал, как запел отец, я узнал его голос, и мне показалось, что он поет с большим чувством. Дождавшись конца песни, я робко вошел в комнату. Там было много народу, и я сразу не увидел отца. Только оглядевшись хорошенько, я заметил, что он сидит, положив обе руки на стол и склонив на них голову.
– Эй ты, «работный дом», чего тебе? – спросил у меня слуга.
– Я пришел сюда к отцу, он вон там! – ответил я, указывая на отца.
– А как зовут твоего отца, мальчик?
– Джим Бализет!
– А, я так и думал, а тебя сразу узнал, – сказал скорняк, живший в нашем переулке. – Джим, проснись-ка! Смотри, твой мальчик вернулся! – обратился он к отцу, слегка расталкивая его.
– Врешь, не тронь меня! – проворчал отец, не поднимая головы.
– Поговори с ним, маленький Джим, он узнает твой голос.
– Это я, отец, – проговорил я, дотрагиваясь до его локтя дрожащей рукой, – я пришел назад.
Отец медленно поднял голову и устремил на меня такой свирепый взгляд, что я отступил на два шага. Он несколько минут смотрел на меня таким образом, и я уже начал надеяться, что гнев его исчезнет, как вдруг он, не говоря ни слова, бросился на меня, схватил меня за ворот рубашки и куртки так, что кулак его сильно сдавил мне горло, и опрокинул меня на скамейку.
– А, попался, негодяй! Попался мне! – проговорил он, отстегивая другой рукой страшный ременный пояс.
– Что вы делаете, Джим? Джим, ведь вы его задавите! Оставьте его, Джим! Можно ли так обращаться с ребенком! – вступились за меня присутствовавшие.
– Мой сын, что хочу, то с ним и делаю! – закричал отец.
Он остановился на мгновение, должно быть, соображая, как удобнее положить меня для порки; затем приподнял меня за шиворот и бросил на стол лицом вниз. Тут он, должно быть, в первый раз заметил странность моего костюма.
– Это что у тебя за наряд такой? – спросил он, захватив в руку мои панталоны.
– Это, должно быть, тюремное платье, – заметил кто-то, – и стрижка тюремная.
– Нет, это не тюрьма, – сказал слуга, – это работный дом!
– Да, это работный дом, – подхватил я. – Мне дали это платье, когда я заболел горячкой и попал в работный дом!
Я думал этими словами смягчить гнев отца, но вышло наоборот. Он отскочил от стола с отвращением и, обращаясь к окружающим, проговорил слезливым голосом:
– Вот, вы говорите, чтобы я отпустил его, а знаете ли вы, что сделал этот мальчишка? Он сбежал из дому, чуть не убив моего другого ребенка, он нищенствовал, он опозорил меня, он был в работном доме. Слышите ли вы? В работном доме! И чтобы я его принял обратно? Да ни за что на свете! Я его до смерти изобью!
– Только, пожалуйста, не в моем доме! – воскликнул мистер Пигот, ловя на лету ремень, который отец уже занес надо мной.
Он хотел выхватить ремень, но другой конец его был крепко обмотан вокруг руки отца. Между ними завязалась драка, и, воспользовавшись этим, я незаметно соскользнул со стола на пол.
– Зовите полицию! – кричал хозяин.
– Зовите, кого хотите! Никто не помешает мне расправиться с этим негодяем!
Дверь распивочной приотворилась, в нее заглядывало с полдюжины голов любопытных прохожих, привлеченных шумом. Я запрятался под стол и едва смел выглядывать оттуда. Добродушный слуга наклонился и оттащил меня к двери. Все присутствовавшие были до того заняты дракой отца с мистером Пиготом, что не обращали на меня внимания.
– Беги скорее и радуйся, что так дешево отделался! – сказал слуга, выталкивая меня на улицу и запирая за мной дверь.
Глава XVII. Я знакомлюсь с двумя джентльменами, которые обирают меня бессовестнейшим образом
«Радуйся, что так дешево отделался!» – сказал спасший меня слуга. Радоваться чему? Хотел бы я знать! Я был самый несчастный мальчик на свете: я не имел ни угла, ни друга, ни куска хлеба, чтобы утолить свой голод, ни даже одежды, так как платье, надетое на мне, мне не принадлежало и страшно стесняло мою свободу. Все мои надежды и планы разрушились. Я спасся от опасности, но это вовсе не утешало меня. Я чувствовал такое уныние, что не мог даже бежать. Мне было так худо, что если бы я услышал, как отец догоняет меня, размахивая ремнем, я не прибавил бы шагу.
