Эмма Выгодская - Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»)
«Нет, это не годится», — подумал Хуан Гиль.
Он решил сам заняться своим пленником.
Сначала он потолкался на базаре, навёл справки, расспросил о паше, о пленнике Сервантесе. Хуан узнал не много.
О паше говорить боялись, а о Мигеле Сервантесе уже немногие помнили.
Только один старый араб на базаре рассказал Хуану, что Сервантес, однорукий пленник, сидит в Змеиной яме уже больше полугода, что паша жесток и что срок его правления, слава аллаху, скоро кончается.
Хуан Гиль пошёл прямо к паше и предложил ему триста шестьдесят червонцев за Мигеля.
— Тысячу! — сказал паша. — Тысячу червонцев, ни аспры меньше.
— Зачем он тебе, Гассан-Ага? — сказал Хуан. — Он болен и бессилен. Твой срок кончается, ты скоро уедешь, не возьмёшь же ты его с собою?
— Ты подал мне счастливую мысль, — сказал паша. — Я возьму однорукого с собою в Стамбул.
Хуан смутился. Если паша увезёт Сервантеса в Константинополь, выкуп сделается почти невозможным.
«Он требует тысячу, — сжал зубы Хуан. — Хорошо, я достану ему тысячу».
И он пошёл по всем купцам и богатым людям Алжира и просто по базарам — собирать деньги для выкупа Сервантеса.
Сервантес сидел в своём подземелье и не знал ни о чём.
На десятый, а может быть двенадцатый, месяц его заточения дверь мазморры растворилась шире обычного, и гнусавый голос Юсуфа сказал:
— Выходи!
Сервантес не мог подняться. Его вывели. Он осматривался и не понимал. Его ослепил дневной свет, от вольного воздуха закружилась голова и подогнулись ноги.
— Иди, — толкнули его и повели.
Он смотрел вокруг, не понимая. Его вели крытым переулком Бетеки, потом мимо мечети налево, по каменным ступенькам, кривым горным переулком вниз…
«Да это же дорога в порт», — смутно сообразил Сервантес.
Но куда и зачем его ведут, он не знал.
Глава двадцать седьмая
Свобода
В порту было людно. Толпа готовилась провожать пашу. Паша, наконец, уезжал, сделав полгорода нищим, разорив страну, обезлюдив окрестные селения. Срок его правления кончился.
В одном из закоулков порта двое монахов мрачно переговаривались, прислонившись спинами к наглухо запертой двери чьей-то лавки.
— Кто поверит, отец Бланко, что этот самый паша был венецианским мальчишкой на рыбном рынке? — вздыхал румяный монах.
Второй, бледный, молчал, пожёвывая губы.
— Каких он почестей добился, каких богатств! — продолжал первый. — Галеры, полные товаров, золото, дворцы, невольники!
Второй молчал, словно заснул.
— Прогадали мы с тобой, Бланко. Простыми монахами остались.
Бланко промычал что-то непонятное.
— Да и ты, отец Бланко, много ли выиграл здесь, в Алжире? Что ты получил за то, что предал этого безрукого пленника, Сервантеса? Кувшин с оливковым маслом да один червонец золотом?
Бланко замычал громче.
— Не догадались мы с тобой, Бланко, сразу же, как попали сюда, перейти в мусульманскую веру. Ездили бы мы сейчас на конях с белыми попонами, как этот проныра-венецианец.
Бланко горестно вздохнул.
— Гляди, гляди! — вдруг прервал себя румяный. — Вот он идёт, тот самый Сервантес. Гляди, его ведут на галеру самого Гассана! Паша берёт его с собой! Не вернуться ему больше на родину. А вот и сам паша, погляди!..
У Сервантеса всё ещё кружилась голова от непривычки к воздуху. Он тупо дал снять с себя одну цепь и надеть другую, конец которой был крепко вделан в дерево скамейки.
«Это галера паши», — сообразил Сервантес, разглядев знамёна разукрашенной галеры. Значит, его увозят в Стамбул… В Стамбул не ходят испанские корабли, из Стамбула никогда не возвращаются пленники. Стамбул — это рабство до конца дней. Он так же тупо смотрел на берег и видел, как силигдары, телохранители паши, оттесняют толпу; янычары, подняв копья, склоняют колени… На белом арабском коне, на вышитых золотом подушках паша медленно плывёт через толпу и милостиво отвечает на приветствия.
Потом Сервантес увидел, как, тесня других, хромой монах пробрался к самому паше и пошёл вровень с его конём. Паша, не останавливаясь, замедлил ход и чуть-чуть повернул голову к монаху. Монах убеждал в чём-то пашу и протягивал ему туго набитую сумку. Паша отрицательно мотнул головой и опять ускорил ход коня. Но монах не отставал от него; он, прихрамывая, шёл у самого стремени, что-то ещё кричал паше и протянул ему плотную вчетверо сложенную бумагу.
— Обязательство, — слышали ближайшие в толпе, — обязательство всю недостающую сумму в годовой срок выплатить в полноценном испанском золоте!
Паша развернул бумагу, улыбнулся и закивал головой. Он взял сумку из рук монаха и сделал знак силигдару. Силигдар подъехал к самой галере и что-то крикнул надсмотрщику. Надсмотрщик схватил ключ, разомкнул кольцо на ноге Сервантеса, и цепь упала. Сервантес был свободен.
Глава двадцать восьмая
Родина
Двор на время переехал в Бадахос, и в Мадриде было тихо.
На окраинной улице, в бедном доме на берегу грязного Мансанареса, Мигель Сервантес нашёл свою семью. Раньше времени поседевшая, трясущаяся мать вышла к нему навстречу. Андреа показала Мигелю руки, покрытые ранами, — она стирала бельё в доме у сеньора Альвареса, чтобы не умереть с голоду.
Отец давно умер. Луиса ушла в монастырь.
— Где Родриго? — спросил Мигель.
— Родриго ушёл с войсками Фигероя в Португалию.
Мигель ходил по городу. В Мадриде было тихо. Идальго, не уехавшие с двором, бродили по улицам. Идальго так же легко хватались за шпаги, как когда-то, в дни юности Мигеля, и так же охотно клялись пречистой девой и сердцем Иисуса. Но живой дух давно отлетел от старой Испании. У людей были растерянные лица — идальго не было места в своей собственной стране.
— Что делает наш добрый король Филипп? — спросил Сервантес.
— Наш добрый король Филипп строит Эскориал, — ответили ему.
Девятнадцатый год Филипп строил Эскориал.
Среди чёрных Гвадаррамских гор, на голом, открытом ветрам каменном плато, из одинаковых тёмно-серых гранитных глыб выкладывался огромный прямоугольник и вписанный в него круг — дворец и внутренняя церковь Филиппа. Филипп строил резиденцию для себя и огромную усыпальницу для королей Габсбургской династии.
Два лучших архитектора Испании чертили планы. Итальянские художники расписывали стены. Золото, мрамор, бронза и порфир из всех двадцати подвластных Филиппу стран стекались сюда, в резиденцию монарха.
Филипп отвергал проекты архитекторов и сам чертил планы. Свою резиденцию он строил в форме гробницы, — по образцу надгробной плиты святого Лоренцо, — гробницы больше ста метров высоты, с тысяча сто одним окном по линии фасада.
Любыми средствами добывая деньги, Филипп закабалил всю страну. Крестьяне бежали от налогов в города. Крестьянские поля не обрабатывались и пустели. На кострах инквизиции трещали кости мятежных горожан. Шайки голодных людей слонялись по большим дорогам.
Такой нашёл свою Испанию Мигель Сервантес, когда вернулся домой из алжирского плена.
Надо было искать заработок. Сервантесу нечем было жить.
Левая рука у него давно бездействовала, зато правая ещё могла держать и кортик и шпагу. Родина не приготовила Сервантесу ни места, ни хлеба. Оставалось одно: солдатская служба. Мигель снова надел кожаную безрукавку солдата и плечом к плечу с братом Родриго проделал весь португальский поход.
Он был в Лиссабоне, принял участие в экспедиции на Азорские острова; по пояс в воде, рядом с Родриго, шёл морем на штурм Азорской крепости.
Родриго Сервантес на этот раз получил повышение: он вернулся из похода в чине альфереса.
Мигель привёз домой две новые колотые раны, одну огнестрельную и двести реалов, скоплённых из солдатского жалованья.
В тридцати километрах от Мадрида, в одном дне пути, есть маленький, тихий городок Эскивиас — город оливок и винных погребов. Здесь поселился Мигель Сервантес, увечный воин короля Филиппа. Он повесил на стену, на медный гвоздик, свой старый солдатский меч и шпагу рядом. Он разложил листки своей «Филены». Настала пора сменить меч на перо.
Глава двадцать девятая
«Знатная турчанка»
В мадридском театре ставилась новая комедия «Знатная турчанка». Это была история испанской девушки, Каталины Овиедо, попавшей в плен к туркам. Публика с волнением следила за ходом действия. История была подлинная. В зале среди зрителей были люди, лично знавшие родителей девушки. Каталину захватили в плен маленькой девочкой при переезде по морю из Малаги в Оран. Пират Морато продал её в Тетуан богатому мавру. Десяти лет отроду Каталина была уже замечательной красавицей. Её заперли в гарем к самому константинопольскому султану. Сторож, христианин Рустан, долго скрывал Каталину от глаз султана. Рустана предали. Каталина стала женой султана, знатной турчанкой. Но тайно она осталась верна своей стране и спасла многих несчастных испанцев, пленников султана.
