Радий Погодин - Дверь
Софья спросила, оборотясь к Петрову.
- Тебе нужна шапка? - И сама на этот вопрос ответила: - Конечно нужна. Пойдешь с Эразмом в ателье. Я туда позвоню.
- Спасибо, Мальвиночка! - ревел в трубку Эразм. - Я тебе привезу японского растворимого супа из водорослей с улитками.
- Ешь сам, - Софья поморщилась. - Я из парной говядины супы варю.
Петрову Эразм сказал:
- Ну твоя Василиса строга. Наверно, умна. Наверно, ты ее не ласкаешь. Ты, старик, огрубел. Я приду, проведу с тобой семинар.
С Эразмом Петров познакомился в детстве - можно сказать, в раннем детстве.
Все в то утро дрожало от солнца и от прищуривания. От земли поднимался запах мокрых после дождя плитняковых панелей. С Невы ветер нес запах рыбы.
И вот Петров... Он идет вдоль потрескавшейся желтой стены и заглядывает в окна. Окна начинаются на уровне его колен и все завешены тюлем. Прикоснувшись к тюлю лицом, Петров различает сквозь дырочки половики на полу, железные кровати с подзорами, на кроватях подушки с прошвами, на оттоманках подушки с аппликациями - в основном крупные маки. А в одном окне занавеска подвязана ленточкой к оконной ручке и прямо перед Петровым, грузно обвисая на расширяющейся кверху подпорке, красуется куст помидоров с плодами полупрозрачными и глянцевыми, как нефрит.
Петров, ошалевший от такого чуда (в окнах он всегда видел герань, туберозы, столетник), отрывает самый маленький плодик и, ощущая ладонью его теплую гладкость, прячет в карман. А сердце где-то у горла, хоть он и не маленький уже, а уже школьник. А душа его - словно скомканный лист бумаги.
Кто-то больно берет его за плечо. Душа его расправляется и не мешает дышать. Сердце становится на место. И уже все понятно. Он вытаскивает помидор из кармана и поворачивается отдать: если отдать, то и воровство само по себе теряет силу. Его держит за плечо высокий крепкий мужчина, очень мускулистый, у мужчины даже лоб мускулистый и лоснящаяся бугроватая кожа.
- Ну, - говорит мужчина. - В пикет или к родителям?
- Вот, возьмите. - Петров протягивает помидор.
- Пусть у тебя побудет, и не вздумай выбросить. Это плод жизни, мичуринский образец, а ты его украл. Куда пойдем? Лучше в пикет, а?
- В пикет, - соглашается Петров. - Мама на репетиции. Дома одна тетя Нина.
- Вот мы с тетей Ниной и побеседуем о твоем поведении. Воспитывают, понимаете ли, воров. Нужно сообщить в школу. В то время как вся страна надрывается...
Петров ведет мужчину домой. Ему кажется, что этот мужчина имеет прямое отношение к уголовному розыску, он такой костяной, мускулистый, и голос у него как по радио. Мысленно он называет мужчину "сотрудник".
И тете Нине объясняет тихо, но твердо:
- Тетя Нина, познакомьтесь. Вот. Из уголовного розыска. Я украл помидор. - И вытаскивает помидор из кармана.
Тетя Нина берет помидор с его ладони.
- В наше время за помидор могли оттаскать за уши, но не тащили к родителям.
- Так можно ведь и в милицию отвести, - говорит сотрудник, играя мускулами. - Мне по дороге. Заодно и в школу загляну. Потом доказывай, где и что украл: один помидор с окна или пять кило с прилавка.
- Да, - соглашается тетя Нина. - Вы большой педагог. - Она оглядывает сотрудника щурясь и просит его зайти. Сажает его за стол в кухне и предлагает чай. Сотрудник соглашается выпить чашечку. Спрашивает:
- Ну а папаша где?
- Мы сейчас без папаши живем, - говорит тетя Нина с ухмылкой. Сотрудник расслабляется. А тетя Нина предлагает своему племяннику Саше пойти погулять.
- Будь осторожнее, - говорит она. - Не приведи кого-нибудь еще.
Сотрудник смеется.
- Да уж. Это нам нежелательно.
Петров выходит на улицу. Стоит у стены дома возле парадной. Там есть скамейка, изрезанная ножами, исколотая гвоздями, прожженная прожигательными стеклами. Но он не садится. Стоит. Плитняковая панель излучает тепло. Она в ржавых пятнах. Мухи жужжат. Петров прочитал, что если бы потомству мухи, народившемуся в течение лета, удалось выжить всему целиком, то оно могло бы вытянуться в линию от Земли до Луны. Это Петрова не поражает. Он стоит долго. Ноги ею дрожат от неподвижности.
Мимо, не заметив его, проходит сотрудник. Он полон какого-то необъяснимого самодовольства. Ляжкам его тесно в брюках. Затылок его побрит высоко. Он фиолетовый. И в этот фиолетовый мускулистый затылок с хрустом впивается кусок чугуна величиной с ириску. Сотрудник пробегает два шага по мостовой, выгибается в пояснице, проводит пальцами по затылку пальцы окрашиваются кровью. Он оборачивается, видит Петрова, но на него не смотрит, заостряется взглядом где-то правее. Рот его похож на сомкнутые плоскогубцы.
Справа от Петрова из подворотни раздается крик:
- Шакал! Гиена! Черт! - В подворотне стоит Эразм Полувякин. В руках у него рогатка, растянутая на всю возможность противогазной резины.
- Отпусти рогатку, сопляк, - говорит мужчина, глаза у него от удара мутные.
Петрову больше не хочется называть его сотрудником.
- Открывай рот шире, хиазмод. Приблизишься - глаз вон. Пошел отсюда, шакал.
И мужик попятился.
- Ладно, - пробормотал. - Я тебя, сучонок, поймаю. Я с тебя шкуру сдеру, как с воблы. - И уходит, вытирая затылок платком.
Эразм запихивает рогатку за пояс.
Учатся они с Петровым в одном классе, живут в одном доме, но не дружат - можно даже сказать, не знакомы. Петров Саша - робкий, интеллигентный. Эразм - оторви да брось, хотя предок у него из церковных сановников. Эразм - крупный. Коротко стриженная башка запятнана йодом.
- Это шакал, - говорит Эразм. - Гиена. Падальщик. Поймает какого-нибудь пацана и тянет его к родителям. И вымогает. Ему даже деньги дают.
Из парадной выходит тетя Нина, решительная и деловая.
- Что с тобой, Сашенька?
Петров поворачивается и бежит, спотыкаясь на неровностях тротуара.
Эразм бежит за ним. Далеко от дома, когда оба устали и бежать нету сил, Эразм говорит:
- Бутерброд хочешь с лярдом и сахарным песком? У меня есть.
Эразм Полувякин пришел к ним на другой день. Принес японского супу и целую сетку мороженого морского окуня. Из сетки текло на пол. Эразм ходил по квартире с сеткой в руках и говорил:
- Обуржуазились. Пора на переделку. - Потом, спохватившись, обнял Петрова, притиснул к крепкому, как мешок муки, животу. - Привет, старик. Устроим обед "Пир водяных". Отсекай рыбкам головы, жарь. Я же супчику заварю.
У окушков голова в полтела. Глаза - как сорванные с водочных бутылок пробки.
Выпили.
Хлеб был свеж. Суп приятен. Жареная рыба вкусна.
Софья пришла. Убрала со стола водку.
- Мальвина! - закричал Эразм. - А пить?
- Чайку попьете. Александр, Анна звонила. Просит, чтобы ты у нее пожил. Она уезжает с семьей на курорт. Гульдена не с кем оставить. Поезжай прямо сейчас. Поможешь им грузиться.
- А шапка? - спросил Эразм.
- Насчет шапки я говорила. Спросите Аллу Михайловну. - Софья написала Эразму адрес. - Не вздумай ее Виолеттой назвать.
Эразм долго крепко ее обнимал, целовал рыбными губами в прическу и в щеки. А она кричала:
- Эразм, ты хулиганишь. Слушай ты, черт, только к Анне сейчас не ходи. Ты испортишь им весь отпуск. Ты у них будешь стоять в глазах, как кошмар. Им будет казаться, что диваны заляпаны шашлыками, на коврах рыбьи внутренности, в ванной вялится лещ, а на Босхе стоит сковородка с жареной колбасой.
- Не беспокойся, Сивиллочка, - сказал Полувякин, распрямляясь в монументальной позе. - Я тебя не подведу.
С Петровым он все же пошел к его дочке Анне, говоря:
- Уважение к дорогим папиным друзьям есть не что иное, как проявление любви к самому папе.
А Софья на всякий случай позвонила Анне, сказала, что у Полувякина руки в жареной рыбе и в карманах рыбий суп. И Полувякин Эразм, по извиву судьбы морской доктор, по призванию психоаналитик и диагност-маммолог, был встречен зятем. Зять сказал ему с любезной улыбкой в стальных глазах:
- Эразм Андреевич, рад познакомиться. Только сегодня говорили о вас случайно, конечно, - с начальником пароходства. Он мой большой друг. Влиятельный человек. "Жаль, - сетует, - Полувякину надоело плавать".
- Это как понимать? - спросил Эразм Полувякин. - Чтобы я дальше кухни ни ногой? Или и на кухню тоже?
- Фу, - сказала Анна. - Дядя Эразм, от тебя пахнет соленой треской. Говорят, ты был на Филиппинах?
А внук Петрова Антоша смотрел на Эразма, о котором, конечно, был много наслышан, выпучив глаза, что противоречило, как мы узнаем, его заданию на лето.
- Алигото! - сказал внук Антоша.
Эразм Полувякин вытащил из кармана пакет с японским растворимым супом, отдал ему. Воскликнул:
- Банзай! - и ушел, пообещав не посещать более этот гостеприимный дом.
Прихожая у Анны была заставлена дорожными сумками, кофрами и мешками с едой, одеждой и спортивным снаряжением.
- Поможешь нам снести вещи в машину, - сказала Анна отцу. Голос у нее был Софьин, категоричность Софьина, но интонации как бы размытые наверное, в каком-то большом смысле ей было на все наплевать. - Поживешь с Гульденом. Мама не может. Ей отсюда на работу далеко ездить. Нужно рано ложиться. А как же Аркашкины шлюхи? Кто им будет пепельницы подставлять?
