Владимир Васильев - С тобой все ясно (дневник Эдика Градова)

С потолка стали медленно падать снежинки, постепенно превращаясь в математические знаки - равенства, скобки, корни квадратные и кубические... Начинался сон, похожий на бред.

Как ни странно, я помню этот сон-кошмар от начала до конца. Там все перемешалось!

Афанасий Андронович, одетый в подобие скафандра из треугольников, приказал прогреть моторы и обернулся ко мне.

- Высаживаемся на этой планете. Видишь, она совсем лысая. Ты будешь дикобразом, что-то вроде лунохода, понял?

Я ничего не понял, но переспрашивать не стал.

Надо мной раскрылся разноцветный купол парашюта.

- Он летит балдеть с нами? - басом спросили снизу, из расщелины.

- Как бы не так! Он объявил нам войну, - прокричали в ответ.

- Подымите мне веки! - приказал бас. - Я хочу посмотреть на этого шкета. Так, ясно... Сбить. С одного раза. Усекли?

Я никак не мог понять, откуда говорят, где враги.

В колчане, за спиной, оказались раскаленные иголки, и я стал пулять ими в расщелину.

Рядом погасили парашюты еще двое. Я думал, что это Андрей и Боря. Обрадовался, обернулся. Одного я сразу узнал, по бакенбардам и смуглой коже. Другой...

Ну да, это был Володя Куликов.

- Ближний бой, слышишь? - советовал мне один секундант, Володя.

- Пистолетов пара, две пули... больше ничего, - подсказывал Пушкин.

Дуэль. Дуэль. Дуэль.

Но тут из расщелины, как из вулкана, вылетел объятый пламенем кусок скалы и раздробил мне челюсть.

Кровь текла и текла не останавливаясь. И кто-то кричал басом:

- Бейте его, у него гемофилия!..

Потом был берег моря. Из прозрачной полутьмы выплыло невозмутимое лицо Рахметова.

- Закурим, Федя, - предложил он и пожаловался. - Никак не могу бросить. Силы воли не хватает.

- А что у вас в дипломатке? - спросил я.

- Сигареты. Все свое с собой ношу... Скажи честно, Федя, ты меня уважаешь?

- Не Федя я, не Федя!

- А кто? - удивился он. - Разве не ты влепил мне снежком в нос?

Я точно знал, что я не Федя, но никак не мог вспомнить, кто же, как меня зовут. Ужасно мешал шум, нарастающий, как рев моторов при взлете.

- Это море волнуется, - объяснил Рахметов. - Считай: раз, два, три... А будет еще и двенадцать баллов. Выдержишь?

И тут налетела туча, все закружилось, повалил снег.

Любочка крикнула:

- Здорово, да?

Было здорово. Мы с ней играли. Надо было поймать снежинку и рассмотреть, пока она не успела растаять.

Любочка все время выигрывала: ее руки были холоднее.

- Почему у тебя руки такие холодные? - крикнул я.

И услышал голос мамы (уже наяву):

- У тебя температура, сынок.

- Мама, ты беспокоилась?

Голоса у меня почти не было, но она услышала, поняла.

- Места себе не находила. Но теперь все хорошо.

Постарайся заснуть...

Я хотел сказать, что догадывался о ее тревоге, потому что материнское сердце - вещун. Но у меня не было сил.

Томка где-то раздобыла кота, которого мы назвали Шейк. Пока я выздоравливал, он меня всего замурлыкал. Такая нежная животная, ужас! А дрессировке не поддается.

И вторая зверюга моя ластится и мурлычет. Кормит меня, все норовит погладить и утешает: "До свадьбы заживет"...

- Эдя, - говорит вчера, - давай я не буду тебя больше называть "Бредя съел медведя"?

- Давай, - говорю. Может, она тоже решила от прозвищ отказаться?

Но бдительности не теряю. От нее всего жди.

Какой был праздник! Не могу заснуть. Все вспоминается вчерашний счастливый день. День Советской Армди.

Около полудня под окнами прогорнил Федя. Стоят под салютом мои пионеры - человек десять. Строгие, торжественные, только что от Вечного огня.

Орлята!

Ввалились в комнату - аж стены стали розовыми.

От галстуков, от удовольствия.

- Стою в почетном карауле, - рассказывает Федя, - рука устала, дрожит. А тут бабушка какая-то подходит, уставилась на меня, что-то шепчет. Не могу ж я перед ней опозориться! Держу салют из последних сил. А бабушка вдруг земной поклон...

- Не тебе же она кланялась - Вечному огню, - уточняет кто-то.

- А я дядечку видела, офицера, - делится Света. - Инвалид, с палкой. Вся грудь в орденах! А в глазах слезы...

- Мы хорошо стояли, Эдик, - уверяет Антропкина. - Каждому, кто заступал на пост, напоминали:

"Смотри, чтоб Володе Куликову не было стыдно за нас..."

Благодарю их. Умницы. Правда, я ожидал, что добровольцев (мы только таких в почетный караул брали) будет больше...

- Так здесь только представители! - ликует Антропкина. - А там весь отряд был. До единого человека!

- Ну да? - не верю я.

- А Федя сказал, если кто не придет, то он морду набьет, - радостно сообщила Света (если б я не отказался от кличек, назвал бы ее Света Живой Уголок).

- Федя, ты меня любишь? - опросил я возмущенно. Он знает, что это значит.

- А мы тебя все любим. - Нагло так смотрит мне в глаза. - Ты только выздоравливай.

- Да, - засуетилась Антропкина. - Тебе от Любочки привет и вот...

Записка!

Так я рад был им, а тут еле дождался, пока уйдут.

Выдумал, что голова болит. Не хотел при них читать.

Внимание, записка! Вклею ее тут, на видном месте.

"Эдушка, когда же ты появишься? Тут у нас хорошая творческая группа собирается - готовить вечер к 8 Марта. Одни юноши. Тебя очень не хватает.

С праздником! Л.".

Меня очень не хватает? Меня очень не хватает...

Меня очень не хватает! Я носился по комнате, прыгал на диване, а Шейк, наверное, подумал, что это я из-за него так развеселился, и стал со мной играть.

- Выздоровел? - Мама заглянула в мою комнату.

- Знаешь, мамочка, как-то нас привели в барокамеру... Ну, в кабинет к директору. И там Андрей сказал: "Может, у нас вообще не хватает?.." А вот я сейчас понял, что я нормальный. И радуюсь.

- Радуешься, как ненормальный, - улыбнулась мама. - Там два агента тебя спрашивают. Отстреливаться не будешь?

- Бросай оружие! Входи по одному!

Я запускал в них подушками. Но они вошли с поднятыми руками. Щадят больного.

После долгого перерыва состоялось тайное заседание "Группы АБЭ". Я предложил принять в наши ряды Романа. Боря не возражает. Андрей пока против. Ладно, подождем. Второе дело - наших девочек надо порадовать. Танками, пушками, ракетами, которыми они задарили нас к празднику, можно было бы до зубов вооружить целый полк, а то и дивизию. Конечно, это намек, что, кроме Мужского, есть еще и Другой День в году...

Только бесшумно испарились агенты, звонок в дверь.

Открываю.

- Здравствуйте, Ангелина Ивановна! Что он там еще натворил? - спрашиваю.

- Ну, раз шутишь, значит, все в порядке. Нет, нет, - говорит она моей маме, - я на минутку. Просто беспокоилась, вот и заглянула...

Бестолковая голова, ничего в людях не понимаю.

Никогда бы не поверил, что грозный наш классный руководитель, кроме команд, подобных реву тепловозного гудка, может негромко и застенчиво молвить: "Просто беспокоилась, вот и заглянула..."

И еще была гостья.

- Если ты насчет химии, то я догоню, - говорю, - Мне Боря помогает.

- Да ты хоть бы предложил девочке сесть, - упрекает мама.

- Садись, девочка. В ногах правды нет. - Тут я вспомнил про записку. А верно, что меня там не хватает? Или уже забыли, что есть такой на свете?

Анюта здорово краснеет. Без всяких переходов, порозовений там каких-нибудь. Словно лакмус в кислоте.

Раз - и сразу пунцовая. Наверное, тонкая кожа. Но отливает кровь от лица постепенно, вот и образуются белые пятна, как маленькие Антарктиды...

- А чего это ты подходила ко мне на ОСЕННЕМ БАЛУ? - вдруг вспомнил я. У меня бывает так: ни с того ни с сего вдруг задаю дурацкие вопросы.

- Не помню, давно было, - сразу ответила Анюта.

До чего люблю, когда она краснеет! - У тебя щека не болит? - Она подошла совсем близко. - Можно дотронуться?

- Вот еще! - Я отпрянул. И, подумав, спросил; - А тебе в ноябре не хотелось до моей лысины дотронуться?

- Ничуть. А откуда ты знаешь?

- Как там литературная общественность поживает? - Я перевел на другое. Мне так захотелось взять ее за руку, что я ужаснулся: а как же Любочка?

- Наверное, и тебя будут выдвигать в Любимцы за второе полугодие, оживилась она. - Женьшень сказал, что у тебя самое интересное вольное сочинение за эту четверть и самое лучшее по Толстому.

- Ну нет, я буду голосовать за Сидорова. И сам его выдвину.

На прощание Анюта подарила мне книгу "Болдинская осень". Откуда она знает, что я в Пушкина влюбился?

- Роману привет, - перед самой дверью сказал я. - Пусть заглянет.

Она кивнула и побежала вниз, легко прыгая через ступеньку.

- Кто это? - спросила мама.

- Одна девочка, - объяснил я. - А что?

- Да так. - Мама посмотрела мне в глаза. - Красивая девочка.

Это Левская красивая? Никогда бы не сказал.

Ну, фигурка. Ну, походка. Ну, ножки. Ну... Стоп. А то я стану настоящим циником.

Плохо быть больным, но до чего хорошо - выздоравливающим! Все к тебе ходят, всё тебе дарят.

Сколько там натикало? Ого! Второй час. А не пора ли тебе, Эдушка, на боковую? Спокойной ночи.