Фрида Вигдорова - Семейное счастье
И вот однажды они шли втроем по лесу и Леша рассказывал сестре и Поливанову про последний футбольный матч.
- Дмитрий Александрович, - сказал Леша, - все-таки напрасно вы болеете за "Динамо", вот ЦДКА...
Поливанов молчал. Леша взглянул на него и вдруг понял, что Дмитрий Александрович и думать забыл про матч и что наплевать ему и на "Динамо" и на Лешу. Он смотрел на Сашу. Как смотрел!
У Леши даже сердце екнуло. Он отвернулся и умолк. И Поливанов этого даже не заметил. Саша сказала:
- Я тоже болею за ЦДКА. И только тогда Дмитрий Александрович опомнился и произнес:
- Что?
И всем троим стало неловко. Леша шел и думал: когда это случилось? И почему он прежде ничего не замечал? Так что! это он, Леша, предал Андрея? Ввел в дом невесть кого. Потому, что Поливанов, лживый, неискренний, купил его, как мальчишку, притворялся другом, приглашал в Дом кино, а самому была нужна только Саша. Он, Леша, видит Поливанова насквозь, а вот видят ли остальные? Саша, родители, тетки? Он должен вмешаться и всех предостеречь. Только одно и слышно: порядочный человек...
Любит ребенка... Любит ребенка? Вранье, вранье, вранье! Просто подлизывается к Сашке. И к родителям подлизывается. Когда Леша хлопотал об училище, Поливанов говорил:
"Останешься недоучкой. Кончай десять классов и иди в любое училище, никто не задержит". Вот как он подлизывался, неискренний человек. И почему Леша тогда этого не понял?
Мало того, уезжая из Москвы, он сказал Поливанову: "Поручаю вам Сашу. Она тут без меня с тоски пропадет". Дурак, вот дурак! А теперь тетки говорят: "серьезные намерения, нашла свою судьбу". При Саше говорить боятся, а при нем, при Леше, распустились: "Дмитрий Александрович?
Интеллигентный, культурный, обаятельный". Да уж, обаятельный! Ему на теток наплевать, Леша твердо знает: наплевать! А как он с ними разговаривает? Обаятельно! До чего же их легко купить! Слепые они, что ли? И только мужская половина семьи - отец и Леша - сохраняет трезвость.
- Как ни говорите, богема! - вздыхал Константин Артемьевич. - Он, конечно, милый человек - ваш Поливанов, но люди искусства не считают себя ответственными за полет своих чувств. У иного першит в левой ноздре, а он уверяет, что умирает досрочно от любви.
Ну, а Саша? На третий день после своего приезда Леша спросил:
- Ты что, не влюбиться ли собралась?
- Дурак! - вспыхнув, сказала Саша и запустила в него книгой.
Вот вам и весь ответ. Но Леше полегчало. Нет, - думал он. Это тетки выдумывают, Саша за Поливанова не пойдет! Она любит Андрея. И будет любить всегда.
И вот Леша стоит в вестибюле кинофабрики в Лиховом переулке. Он мнет в руке кепку, ищет глазами друга их семьи оператора Поливанова.
Дверь за Лешиными плечами хлопает, Лешу толкают. Он высокий парнишка, но его почему-то никто не замечает. Эх, зачем он пришел в штатском!
Почему они все такие довольные? - думает Леша. У них такой вид, будто они самые главные на земле. Когда Леша еще учился в своей 14й школе, он не любил соседнюю, 42ю. Он считал, что там много "типов" - что это значило, не мог бы объяснить даже он сам. Так вот, сейчас Леше казалось, что на кинофабрике тоже множество "типов".
Мимо Леши пробежала молоденькая девушка. Красивая и разодетая, как в кинокартине, она обдала его запахом духов. Она тоже плевать хотела на Лешу. Она тоже была "тип". Через плечо у нее висел фотоаппарат, новенький "ФЭД", и это тоже оскорбило Лешу. Люди кружились, сталкивались, перекликались, шутили им одним понятными шутками. Они как будто говорили: "Мы творим искусство. А тут ходят всякие". "Всякие" - это был Леша.
Леша был здесь не первый раз. И раньше ему тут очень нравилось. Роскошную фразу о том, что "искусство облагораживает человека", и остроумнейшую шутку "Кланяйся тете Уте", которую все они повторяли, Леша унес именно отсюда. И красивые девушки с киноаппаратами тоже очень ему нравились. В школе, бывало, он любил говорить ребятам небрежно: "Поливанов меня познакомил вчера с одной..." Поливанов! Вот что ему не нравилось.
- Вы наверх? Скажите, пожалуйста, Поливанову, что его ждут насчет грузовика... - сказал он Лузину, молодому человеку в куртке, блестевшей от обилия молний. Главную молнию от подбородка до живота он то опускал, то поднимал, и казалось, что он делает себе харакири..., Лузин - это был помощник Поливанова - взлетел по лестнице, сверкнув резиновыми пятками, и Леша услышал его голос. Он кричал:
- Эй, Поливанов, тебя шурин дожидается! Шурин? У Леши отчего-то стало сухо во рту.
Почти тотчас же на лестнице показался Дмитрий Александрович.
- А, ты уже здесь? Вот и прекрасно! Ну, как дома?
- Дмитрий Александрович, - сказал Леша, бледнея, скажите, пожалуйста, что такое шурин?
Шурин? Погоди, погоди... Тесть, свекор, деверь... Я всегда путаю. Постой. Шурин это что-то вроде деверя. Ах да, точно: шурин это брат жены.
Горло у Леши похолодело, как будто он сразу проглотил три порции мороженого. Мороженое катилось вниз, замораживая все на своем пути. Вот оно!
- Брат жены? А разве Саша вам жена?
- Нет, сказал Поливанов. - Что за странный вопрос? Будто оглохнув и, будто не слыша, ослепнув от ярости, Леша кричал:
- Нет, ты скажи - она кто, жена тебе?
- Что-то я не помню, Леша, когда мы пили на брудершафт!
- Плевал я на брудершафт! Я давно уже вижу, давно понимаю, что ты задумал. Тебе кажется, если мне семнадцать, так я не понимаю? Не понимаю, да? Все понимаю! Как ты смеешь? А ты знаешь, как она Андрея любила? А ты знаешь, как Андрей погиб? Он был герой! А ты...
Леша не заметил, как в вестибюле стало тихо. Все замерли, прислушиваясь.
- Мальчишка. Дурак, - сказал Поливанов тихо. - Замолчи сейчас же!
Сам не понимая, как это получилось, ужасаясь тому, что делает, Леша замахнулся и ударил Поливанова в грудь.
- Вот тебе за брата!
Рука поднялась для ответа и опустилась, не ударив. Поливанов круто повернулся и пошел прочь.
Поливанов шел из студии, задыхаясь от гнева. Что за шалая семья? думал он. И брат шалый, и сестра шалая!
"Уходите!" - вдруг послышался ему Сашин голос, и он сжал кулаки. Да, не ходить туда, не ходить - вот и все! Что в ней? Зачем это мне? И нехороша она совсем... Умна? Да и не умна! Какое-то глупое ребячество, наивность какая-то не по возрасту. Ведь как-никак у нее ребенок. А ведет она себя так, словно думает, будто детей приносят аисты. Так что же, что? Ничего! И стоило ему сказать это слово, как вся она предстала вдруг перед ним. Ему стало жалко ее, и страшно за нее, и он понял, что не надо ни о чем себя спрашивать - ни о том, умна ли она, добра ли, красива. Сквозь боль и обиду он вдруг увидел ее. Вот она наклоняется к больному ребенку и говорит: "Сейчас, сейчас, дорогой, сейчас они уйдут". Вот сидит в кино, подняв лицо к экрану. Он увидел ее полудетское взволнованное лицо и услышал голос: "Если она умрет, так уж лучше уйдемте..."
"Она не умрет!" - отвечал он, сам еще не зная, что будет дальше.
Никогда он не был в такой зависимости от другого человека, и эта зависимость от ее взгляда, от улыбки мучила, тяготила его.
Как же это случилось? Когда? - спрашивал он себя - и не мог ответить.
Наверно, Сашу можно обнять за плечи. Если холодно, стянуть с ее озябших рук варежки и погреть их своим дыханием. Наверно, Сашу можно поцеловать. Целовал же он других женщин! Но то, что было с другими малостью, с ней казалось немыслимо. Он даже вообразить не мог, что наклоняется к этому лицу и целует. Он только один раз поцеловал ее руку, один-единственный раз, когда она навещала его, больного. Вдруг он вспомнил Лешу и безобразную сцену на кинофабрике. Как найти в себе силы, чтоб пройти мимо этого? Не заметить и снова постучаться в ту дверь?
"Уходите!" - снова послышался ему Сашин голос, и он скрипнул зубами. Да, не ходить туда, не ходить.
- Не постучусь! Уйду! - сказал он себе. Поливанов знал, что он сейчас сделает. Спустился к Трубной, пошарил в карманах, отыскал гривенник и подошел к Телефону-автомату. Он едва дождался, пока освободится телефон. Какая-то женщина, стоя в будке, кричала:
- Я тебя не про салат спрашиваю! Салат - особая статья! Я про тесто! А подсолнечного? Сколько подсолнечного?
Поливанов слушал все это и думал: "Бог ты мой, что она говорит? И зачем она только живет на свете?"
- Привет Танечке! - кричала женщина в телефонной будке. До скорого! Есть такое дело!
Она вышла... Поливанов с ненавистью взглянул на ее полное, распаренное от жары лицо, вошел в будку и набрал номер.
- Митя! Где вы пропадали? Как вам не стыдно? - услышал он обрадованный женский голос.
- Я хочу вас видеть, - сказал Поливанов. - Сегодня. Да. Сейчас же. Хорошо. У "Националя". Не опаздывайте! Какие гости? Пошлите всех к черту! Я вас жду. И он ждал у входа в "Националь". Он говорил, почти заклинал: "Скорее, скорее, да где же ты?" - как будто собирался совершить единственный в жизни шаг, единственный и непоправимый.
Она пришла не с той стороны, откуда он ждал ее. Высокая, стройная, ничуть на Сашу не похожая - черноволосая и черноглазая. Он кинулся к ней, поцеловал ее руки. Она взглянула на него, тронутая и удивленная.
