Витаутас Петкявичюс - Великий охотник Микас Пупкус

- Что за наглая ложь! - возмутился я. - Что за бесстыдный обман!

- Ничего подобного, никакой это не обман, лекции предназначены для местных пастухов: чем больше мы их настращаем, тем меньше они зайцев съедят.

Опять этот отвратительный фон Фасоль испортил мне настроение. На острове я было отошел: снова увидел зеленый трехлистный клевер, пожевал кисленький листок заячьей капусты, насладился сочной морковкой, а тут опять он со своей дурацкой жадностью...

"Ну погоди!" - злился я молчком. Ходил по полям, нюхал душистые цветы, настоящие, не искусственные, и злился.

- Послушай, чужеземец, зачем ты траву в нос суешь? - спросил меня один из заячьих пастухов, прилетевший на небольшом вертолете.

- Нюхаю, бестолочь, нюхаю.

- А что это значит?

- Ничего. Она пахнет.

Он пожал плечами:

- Я одно знаю - она несъедобна.

А второй, увидев, как я делаю гимнастику, подлетел ко мне поближе и спросил в упор:

- Что это ты делаешь?

- Спортом занимаюсь.

- А зачем это нужно?

- Чтоб здоровее быть.

- Шутки шутишь. Зачем руками размахивать? Пусть машины работают, у них здоровья больше...

Всему они удивлялись, но больше всего Чюпкусу.

- А почему у твоего зайца такие вислые уши? - спрашивали меня и взрослые и дети.

- Ему на шею нужно повязать капроновый бант, - предлагали девочки.

- Из такого длинного хвоста замечательный кнут можно сделать, зайцев гонять, - с завистью говорили пастухи, не видавшие на своем острове никаких зверей, кроме зайцев.

Так гостил я на Заячьем острове, наслаждаясь живой природой. И вдруг налетел страшный ураган. Он повалил огромные электрические столбы, перепутал провода и унес все это в широкое море.

Остров остался без электричества. Остановились машины, не летали вертолеты, люди, не умея зарядить карманные аккумуляторы, перестали слышать, двигаться, потом говорить, а в конце концов и думать.

Не работало радио, телеграф и телевизоры. Никто не производил искусственной пищи, капель, микстур и пилюль. Над островом навис голод, потому что жители Заячьего острова без электричества не могли даже под ногтями почистить.

А ураган свирепствовал, и помощи ждать было неоткуда. Удрученный Гасбер пришел ко мне посоветоваться. Он совсем ослаб от голода и не мог произнести больше двух слов, только показывал пальцами на рот и повизгивал, как молочный поросенок.

Но что я один мог поделать? Ломал-ломал я голову, пока, наконец, нашел выход. Отобрал десять самых сильных пастухов, приказал им прежде всего снять с головы стеклянные колпаки и поглубже вдыхать живительный горьковатый ураганный ветер. Ничего, немного приободрились. Тогда я поймал зайца, сварил вкусную похлебку, покормил их и мигом поставил на ноги. Затем распорядился набрать острых камней, разбросать на полях, а когда ветер стих, посыпал камни сухим мелкокрошенным табаком. А такого табака, как мой, поискать! Я семена в самой Чубуркии раздобыл, полынным отваром смачивал, соком дурмана кропил, рядом с мятой-рутой хранил, под багульником сушил, с чесноком растирал, оттого и дух у табачка такой, что не только зайцы, но и безносые островитяне за версту чуяли.

Посыпали мы табачной крошкой острые камни и ждем, что будет. Вот к одному камню подскакал выкрашенный в голубой цвет зайчишка, стал осторожно принюхиваться. Видно, понравилось, и он нюхнул всей ноздрей. Что тут приключилось! У косого дух занялся, слезы брызнули, и принялся он чихать. Чихал-чихал, изнемог вконец, на последнем чохе ка-ак брякнется головой об камень - и с ног долой. Камень - вдребезги, а зайчишка замертво свалился... Не успел я этого ободрать, слышу, у другого камня косой чихает. Третий в камне дырку носом продолбил, но и сам голову сложил. Всем работы хватало, зато зайчатины - хоть завались. Мои пастухи носятся, свежуют зайцев, огонь разжигают, работают, аж пар валит... Так на острове никто с голоду и не погиб.

А когда исправили электролинии и машины снова начали выпускать пилюли и микстуры, никто уже не хотел их и в рот брать. Люди окрепли, стали видеть без биноклей, слышать без усилителей, друг с другом нормально разговаривать и нахваливать зайчатину, и жареную на костре, и вареную в воде. На прощанье подарил я жителям Заячьего острова семена своего табачка и объяснил, как трут добывать, как высекать искры из огнива, как чертову траву растить, как чубуки вырезать и трубки обкуривать. Понравилось это дело людям. Они меня прямо-таки на руках носили. А на приказы его превосходительства Гасбера фон Фасоля никто никакого внимания не обращал.

А когда он помчался в Перлон за подкреплением, не забыв прихватить и меня, я вдоволь поиздевался над его бессильной яростью и всю дорогу дразнил:

- Оляля, Гасби, если поймал слона за задние ноги, а он брыкается, лучше не держи, отпусти, а то, чего доброго, землетрясение начнется...

Он молчал и тайком от меня лечился от малокровия жареной зайчатиной.

Спасибо!

На здоровье!

- Эх, кабы печку да на коня, а меня на печку - хорош был бы я наездник!

КОНЬ - ПОБЕДИТЕЛЬ КУРОПАТОК

Мы уже пролетели половину пути, когда ни с того ни с сего моторы нашей летающей лохани раскашлялись, расчихались, будто нанюхались табачка моего.

"Магнит действует", - подумал я и на всякий случай сел с Чюпкусом поближе к выходу.

Испуганные летчики роздали нам парашюты и велели спасаться, кто как может. Ждать было нечего, схватил я песика под мышку и ринулся вниз головой в люк. Досчитал до трех, дернул кольцо, парашют раскрыл надо мной пестрый гриб, покачался-покачался и приземлился на самой окраине этой диковинной страны.

Здесь, за высокими горами, которые ни птице перелететь, ни зверю одолеть, в тесном ущелье ютилось охотничье хозяйство, где разводили куропаток. Несколько сот усердных и послушных работников с утра до вечера лазили по склонам, скармливая прожорливым куропаткам перловую крупу, пичкали их рисом и маком, а сами только и ели, что таблетки искусственного хлеба.

С помощью этих терпеливых трудяг я разыскал Гасбера, висевшего на выступе скалы, и кое-как, общими силами, мы стащили его на землю. И снова несчастье! Падая, он разбил свой стеклянный скафандр, разорвал костюм, потерял документы и государственную печать. Совсем расстроился полковник, запричитал:

- Как мне теперь узнать, сколько за день я воздуха употребил?..

- А ты дыши по ночам, - посоветовал я, но он продолжал жаловаться.

- Замерз я. Ветер сквозь прорехи в рубаху задувает, того и гляди унесет...

- А ты разденься, голого не унесет, - учил я полковника, но он продолжал ныть.

- Пешком я ходить не могу, сразу устану.

- А ты на четвереньках.

- Машину мне! Полк слуг сюда! Я с места не стронусь, пока не будет выполнен приказ.

- Мы думали с тобой по-хорошему столковаться, - ответили ему рабочие куропаточьего хозяйства, - да, видно, ничего не получится. Раз ты такой нетерпеливый, пеняй на себя, - и они позвали надсмотрщика разбираться с полковником, а сами продолжали заниматься делом.

Надсмотрщик посмотрел на нас подозрительно и заорал в мегафон:

- Документы!

- Я министр, я начальник охоты, - хорохорился Гасбер.

- Документы!! - не слушал его чиновник.

- Это ты предъяви документы! Я доверенное лицо президента Гасбер Посоль фон Фасоль. Это моя затея, я для собственного удовольствия устроил здесь куропатник!

- Видели мы таких, - равнодушно проворчал надсмотрщик. - И еще не таких видели. Его превосходительство Гасбер пешком не ходит и дырявых штанов не носит. А где твое разрешение, горлопан?

- Я сам пропуска подписываю.

- Так чего ждешь? Возьми да подпиши.

- У меня нет ни бумаги, ни печати.

- Значит, никакой ты не полковник. - Надсмотрщик подозвал рабочих, велел им нацепить на шею Гасберу сито с крупой и приставить его к работе.

Как ни артачился, как ни ярился его превосходительство, ничего поделать не смог.

- Видал, какой барин выискался. Жрать захочешь - спеси-то поубавится, отрубил надсмотрщик и улетел в долину.

Жалко было смотреть на его превосходительство господина начальника, как он на четвереньках карабкался по склонам, непривычными к работе пальцами рассыпал крупу, - больше себе за шиворот, чем на землю, поливал траву потом и клял на чем свет стоит свою затею с куропатником. Над его головой кружили стаи куропаток, садились ему на плечи, на лысую, как куриное яйцо, голову, а которые понахальнее, те старались долбануть клювом в темечко или другое чувствительное место.

Приглядевшись, я увидел, что никакие это не куропатки, а искусственные птицы - перекрашенные на фабрике вороны, которым не слишком усердные Гасберовы подданные лишь слегка укоротили клювы и выпестрили оперение.

- Оляля, Гасби, а не твое ли это изобретение? - спросил я полковника.

Он не ответил, продолжая ругаться:

- Прохвосты, болваны, нахалы!

- На тебя насмотрелись.

- Я - начальник. А они не смеют!