Затми меня, если сможешь - Кристина Вуд
В воздухе раздается скрип дверей, который повторяется буквально через каждые пару минут, а сквозь закрытые веки время от времени просачивается ядовитый серебристый свет флуоресцентных ламп.
Меня сильно потряхивает, но я все еще ощущаю, как в суматохе меня везут на каталке в неизвестном направлении. Тело будто отказывается слушаться. Я физически не могу пошевелиться и складывается ощущение, что невыносимая острая боль парализовала все конечности.
Все, о чем я думаю сейчас — пронзительная боль и то, когда же она закончится, чтобы я, наконец, обрела покой.
* * *
Я прилагаю титанические усилия, чтобы сделать очередной вдох.
Грудная клетка болезненно сокращается, а мышцы во всем теле никак не могут расслабиться от бесконечного напряжения. Кожа липкая и холодная, а кости болезненно ноют с такой силой, будто меня переехал целый батальон танков.
Губы разучились шевелиться, теперь они припухли от бесконечного застоя с небольшими корочками засохшей кожи. Во рту пересохло настолько, что мне с непосильным трудом удается сглотнуть слюну лишь с третьего раза. Нос и рот обрамляет что-то наподобие кислородной маски, благодаря которой каждый мой тяжкий вдох сопровождается соответствующим шумом.
Вокруг тишина. Я нахожусь в вакуумном пространстве, но в течении нескольких секунд слух постепенно улавливает раздражающий датчик.
Сбоку что-то пищит.
Спустя мгновение я осознаю, что эта штука — кардиомонитор — с точностью отображает мой пульс. Медленный, мгновениями едва уловимый писк.
Не могу пошевелиться.
Я напрягаюсь еще больше. Тело отзывается какой-то невероятной ноющей болью в мышцах и во всех существующих костях. Спустя пару минут мне удается пошевелить подушечками пальцев, они отзываются едва заметным острым покалыванием, будто в каждый палец пытаются вонзить тысячи игл.
Тело полностью онемело. Сколько я лежу? Несколько часов, дней, недель?
Чувствительность постепенно доходит и до локтей. Я начинаю ощущать какие-то покалывания… будто иглы в венах. Нет, это не покалывание. Это настоящие медицинские иглы, вероятно, что-то наподобие системы.
Я однозначно нахожусь в корпорации.
Все повторяется снова и снова, как и три месяца назад. Прямо сейчас я открою глаза и столкнусь со знакомыми стенами госпиталя «Нью сентори».
Но тут я сталкиваюсь с новой проблемой — раскрыть слипшиеся веки оказывается непосильной задачей. Секунда, две, три, и мои зрачки улавливают едва просачивающийся свет. Сначала он имеет красноватый оттенок, но затем постепенно превращается в полноценный ослепляющий свет. Ядовитое освещение серебристых флуоресцентных ламп внезапно ударяет в глаза, и с непривычки я резко сжимаю веки, отчего глаза говорят мне спасибо.
Постепенно, раз за разом я привыкаю к пронзительному освещению и, наконец, мне удается полноценно раскрыть веки. Несколько раз моргаю, чтобы сбить прозрачную пелену на зрачках, и тут же наталкиваюсь на зоркие глазки камер, которыми усыпан каждый угол помещения. Глубоко внутри они едва заметно мелькают красным, продолжая записывать каждое мое движение.
Перевожу голову в сторону, она отзывается чертовски острой болью в затылке. Сглатываю, ощущая, как боль постепенно стихает, и рассматриваю кардиомонитор, отображающий учащенный пульс. Когда начинаю постепенно оглядывать помещение, в котором нахожусь неопределенное количество времени — датчик начинает учащенно громко пищать, действуя мне на нервы. Он полностью отображает мое состояние и сдает с потрохами.
Меня поместили в помещение с прозрачными стеклами вместо привычных бетонных стен. По ту сторону стекла мимо моей палаты снуют люди в белоснежных халатах с непроницаемыми лицами и бумагами в руках. Они абсолютно не обращают никакого внимания на тот факт, что я пришла в себя.
У меня перехватывает дыхание.
Я откидываю кислородную маску с лица и не глядя бросаю ее на пол. Затем очередь доходит до двух игл, намертво воткнутых в вены на обеих руках: некоторое время они свободно парят в воздухе и со звоном ударяются об медицинский штатив.
Пытаюсь привстать с койки, опираясь на локти, но внутри что-то болезненно сжимается, и я падаю обратно, затылком сталкиваясь с жесткой подушкой. Проглатывая ругательства, вертящиеся на кончике языка, я собираю все силы в кулак и руками отталкиваюсь от неудобного матраца. Спустя несколько секунд с горем пополам усаживаюсь на кровати. Еще спустя мгновение я с силой вытаскиваю ноги из-под одеяла, и теперь они свисают с кровати, свободно болтаясь в воздухе. Правая нога тут же болезненно отзывается в бедре, отчего я с силой сдерживаю нервный крик.
Мельком оглядываю тело. Меня облачили в традиционный белоснежный комбинезон с термоконтролем и ненавистным символом на груди — серебряным треугольником, внутри которого скрещены английские буквы N и C. Серебристая ткань треугольника имеет светоотражающие элементы, поэтому под различными преломлениями флуоресцентного освещения она то загорается, то затухает.
На ногах отсутствует обувь. Ступни встречаются с прохладой белоснежной плитки, вылизанной до идеальной, практически стерильной чистотой. Когда начинаю ощущать полноценную землю под ногами — окружающий меня мир внезапно опрокидывается, но как только я облокачиваюсь об матрац, тотчас же становится на место.
Правое бедро по-прежнему отзывается тупой и ноющей болью. Болью, которую я прежде не испытывала. Она разрастается по ноге лишь в те моменты, когда я наступаю на нее, нагружая всем своим телом.
Черта с два, мне сейчас не до боли. Поэтому я крепко стискиваю зубы, ожидая, когда она все же утихнет и перестанет изнывать от нагрузки.
Позади что-то падает.
Отлично, до меня доносятся хоть какие-то звуки кроме противного и непрерывного писка кардиомонитора. Я оборачиваюсь и сталкиваюсь с растерянным взглядом незнакомого молодого парня в традиционном белом халате «Нью сентори». Он осторожно поднимает планшет с несколькими закрепленными бумагами, продолжая рассматривать меня недоуменным взглядом, будто видит в моем обличии очередной мерзопакостный труп. Его пальцы плотно сжимают концы бумаги, брови хмуро сведены на переносице, образуя толстую морщину, а пронзительные голубые глаза напрочь прикованы ко мне. Свободной рукой он поправляет идеально выглаженный ворот белоснежной рубашки, затем без особой на то надобности трогает синий галстук на шее. Пока его голубые глаза пристально изучают мое тело, он нервно зарывается рукой в коротко подстриженные каштановые волосы, слегка взъерошивая концы.
Он стоит практически вплотную к прозрачному стеклу, разделяющему мою палату и весь остальной мир. А я гадаю, для чего они заперли меня в этой стеклянной колбе, словно какую-то зверушку. Для опытов или развлечения ради?
Они готовились к тому, чтобы запереть меня…
Мимо проходящая женщина в идентичном белом халате подходит к рассеянному парню и слегка задевает его плечом. Тот резко вздрагивает,
