Александр Каменский - Мой друг Кирочка

Когда я пришёл в школу, учительница Мария Васильевна взглянула на меня с удивлением:

— Что с тобой, Гриша?

Я ее сперва не понял и сказал:

— Со мной учебники, Мария Васильевна. Мария Васильевна рассмеялась:

— Я тебя не об учебниках спрашиваю. Ты нездоров сегодня?

— Нет, я здоров.

Я ничего не сказал, учительнице про Романа Полканыча.

А когда меня вызвали к доске, я вдруг забыл таблицу умножения и не смог решить простую задачку. Вообще в тот день я нигде не находил себе места.

А потом, когда я пришёл домой, бабушка совсем доняла меня. Она сказала:

— Не вернётся теперь наш Полканыч.

Я рассердился и даже не стал есть горячие жареные пирожки. Я очень скучал о своём друге.

— Не горюй, Грибок, — говорила потом бабушка, — Ромчик любит тебя, и помнит тебя. Мне кажется, что он сейчас где-нибудь в конуре строит планы, как бы снова улизнуть домой.

— Ах, как это было бы хорошо! — вздохнул я.

Мама тоже хотела видеть Ромчика, и только папа очень сердился на него.

Но Ромчик не посчитался с папой и через три дня опять появился в нашем доме, с обрывком верёвки на шее.

Жалобно скуля, Роман Полканыч покорно валялся у наших ног, словно просил прощения за свои старые проделки.

— Пусть живёт твой Роман Полканыч, — смеялся папа, — пусть живёт у нас. Мы отдаем его в дальние края, а он всё-таки находят путь к дому и возвращается обратно.

— Спасибо, папа, — воскликнул я и со всех ног кинулся на улицу. За мной, смешно косолапя, с радостным лаем бежал Роман Полканыч.

Мне показалось, что теперь Ромчик особенно меня полюбил: он не отставал от меня ни на шаг. Я на реку, и он на реку, я к товарищам, и он со мной! Мне даже казалось, что Роман Полканыч лаял: «Рад, рад, рад».

Однажды вечером, возвратившись с работы, папа сообщил новость:

— Ну, друзья мои, скоро, в путь-дороженьку!

— Куда? — в один голос спросили мама, бабушка и, конечно, я.

— Километров за двести, в город Оханск, что на берегу Камы стоит. Мне поручили большую работу — руководить отправкой леса для новостроек.

Я, конечно, обрадовался. Очень уж хотелось поплавать на плоту, поудить на Каме рыбу. Ведь у нас река мелкая, да и рыбы мало. А я и удить люблю и уху есть тоже. Особенно из котелка на берегу.

Но больше всего мне хотелось познакомиться с людьми которые на плотах работают. Сплавщики-то, наверняка, на всех реках побывали и всё знают. Вот хорошо бы с ними поплавать по Каме, по Волге, города посмотреть… Не сидеть же мне всю жизнь с бабушкой да её сказки про Жар-птицу и серого волка слушать. И школа в Оханске, наверное, не то, что у нас, — большая, каменная, да и ребят больше. Там у меня много новых друзей будет. Здесь у меня, конечно, тоже есть друзья, но очень уж я обижаюсь на Пашку Щукина, мы с ним не сошлись характерами.

С того дня, как папа сказал, что мы уезжаем в Оханск, я сидел как на иголках, всё бегал из угла в угол: даже на улицу к ребятам выходить не хотелось.

Целые две недели прошло, а мы всё ещё не ехали. И я даже перестал верить, что мы поедем. Но вот папа сказал:

— Складывайте багаж, послезавтра едем.

— А Ромчик? — полюбопытствовал я.

— А с Ромчиком, Грибок, придётся расстаться: в такую даль с собой собак не берут. Мы его подарим нашему соседу Петру Петровичу. Хорошо?

— Хорошо, — храбро заявил я, но, забравшись на печку, заплакал.

Ночью я спал очень плохо. Жалко, оставлять здесь Ромчика одного.

Утром нашей квартиры было не узнать: стены голые, печальные, а на полу ящики, зашитые в половики и рогожи, пузатые узлы. Мама и бабушка укладывают в корзину продукты на дорогу, завязывают чемоданы.

А Ромчик весело прыгает по комнате и виляет хвостиком. Кажется, хочет крикнуть: «Едем! Едем! Вот хорошо-то!»

А бабушка сердитая такая, на Ромчика не глядит, а только ворчит:

— Вот привязался пёс-непоседа, путается тут под ногами… А я ведь вижу: жалко ей Ромчлка, она у меня хоть и ворчит, а добрая и ласковая.

Я с грустью смотрел, как играли Ромчик и Пуська. Роман Полканыч рычал и делал вид, что хочет разорвать Пуську на мелкие кусочки, а Пуська, подняв шёрстку на спинке, лениво отмахивалась белой лапкой. «Хорошо Пуське, — думал я, — она поедет на пароходе в город Оханск, а Ромчик останется здесь у бухгалтера Петра Петровича. Счастливая Пуська!».

Днём к нашему дому подъехала автомашина.

— Ну, грузиться начнём, — сказал папа, и работа закипела. Усатый шофёр в поношенном солдатском костюме помогал складывать багаж. Ромчик всё время крутился у машины и весело лаял. Папа сказал маме:

— Напомни Петру Петровичу, чтобы не забыл запереть собаку в своей комнате, пока мы не отчалим от берега. А то она от нас не отстанет. У пса такой уж характер, знаю я его!..

Мама кивнула головой, и папа с шофёром уселись в кабину. Машина тронулась, и за ней с тревожным лаем, задрав свой хвост, помчался Роман Полканыч. Вдруг он остановился и повернул голову в нашу сторону. «Ну, что же вы задерживаетесь?»— казалось, говорил его взгляд.

Я вое время подбегал к маме и смотрел на её ручные часы. Очень хотелось знать, когда машина придёт обратно. Папа сказал, что от нашего поселка до пристани езды часа два, но прошло уже три, а машины всё не было.

Но вот вдали на дороге заклубилась пыль, и показалась грузовая автомашина. Может, не наша? Но это была та самая машина, которая увезла на пристань наш багаж, и шофёр был тот же усатый человек. Шофёр всё время шутил и почему-то называл меня «пехотой».

— Ну, пехота, — говорил усатый, — сто верст прошла и ещё охота?

— Охота! — соглашался я, понимая, что шофёр шутит. Помогая старшим выносить вещи из квартиры, я всё время думал, что мама забудет выполнить наказ папы, но она не забыла.

— Петр Петрович! — постучала она к соседу, — возьмите Ромчика да простимся.

Дверь распахнулась, и вышел Пётр Петрович в короткой чёрной жилетке, в глубоких рыжих галошах.

— Счастливого пути, Зинаида Степановна, счастливого, значит, плавания в вашей жизни! — сказал он улыбаясь и протянул маме худую длинную руку. — Давайте сюда вашего Ромчика, сохраню его как память о добрых соседях.

Пётр Петрович нагнулся, чтобы схватить Ромчика, но Роман Полканыч, словно почуяв недоброе, быстро юркнул за подол бабушкиной юбки.

— Ах ты, с понятием, видать: чует, что разлучить его с хозяевами собираюсь, — улыбнулся Петр Петрович и беспомощно развел своими длинными руками.

Тогда мама взяла дрожащего Ромчика на руки и втолкнула его в комнату Петра Петровича. Дверь за ним сразу захлопнулась.

…По дороге к пристани я всё время оглядывался назад: не бежит ли Роман Полканыч?

Вот и пристань. Спускаясь под гору, я заметил папу. Он сидел на опрокинутой вверх дном лодке и махал нам шляпой. Я заметил, что бабушка всё время отстаёт от нас с мамой, и крикнул ей, чтобы поторапливалась. Но бабушка сердито отмахнулась от меня.

— Иди, иди… не указывай старухе… Видишь, Пуська из корзины голову высовывает, видно, с Ромчиком твоим разлучаться не хочет… Иди, иди!

Я взглянул на корзину, и верно: Пуська пыталась сорвать лапками платок, которым бабушка прикрыла дорожную квартиру нашей кошки. Тогда мне стало так жалко Ромчика, что я, не оглядываясь, стремглав побежал к пристани.

Но вот раздался первый протяжный гудок, и пассажиры дружно двинулись по мосткам на пароход.

Наша бабушка боялась, что её столкнут в воду, и поэтому папа решил немножко подождать. Когда мы взошли на мостки, раздался второй гудок.

Вот и третий гудок. Матросы стали убирать мостки.

— Куда! Куда! П-шёл! П-шёл! В-вон отсюда-а-а! — закричали матросы.

Я оглянулся: на кого это они так грозно покрикивают. И остолбенел: по мосткам стрелой летел Роман Полканыч! Не успели матросы я глазом моргнуть, как Ромчик очутился на пароходе. Он юркнул под ноги пассажиров и исчез — ищи его! Я не выдержал и закричал:

— Ура! Ура! Ура! Ромчик с нами едет! Тут папа наклонился ко мне и спросил:

— Что ты сказал? Какой Ромчик? Ты что, Грибок?

— Ромчик прибежал! — ликовал я и бросился искать своего друга. Но поди-ка найди его в такой густой толпе! Я уж начал подумывать: не обознался ли я? Может, это был не Ромчик?

Мы — папа, мама, бабушка и я, — удобно устроились возле багажа и раскрыли корзинку с едой, чтобы закусить после всех хлопот и огорчений, как вдруг увидели Романа Полканыча, самого настоящего Романа Полканыча! Он медленно полз к нам на животе, жалобно скуля. Глазки его моргали, он плакал от радости, что нашёл нас. Я крикнул на весь пароход:

— Ромчик! Сюда! Сюда!

Роман Полканыч метнулся ко мне на колени. Дрожа всем телом, он спрятал свой мокрый холодный нос мне под мышку и поскуливал точно маленький щенок.

А папа даже в затылке почесал:

— Ну я пёс, ну и пёс, чудо, а не пёс! Как же это он вырвался от Петра Петровича? Ума не приложу! Делать нечего — пусть едет!