Петр Уржумский - Мудьюг — Остров Смерти
— А затем, Нинуся, чтобы отнять нашу землю, прогнать нашу и поставить свою власть, и чтобы лес, конечно, от нас увозить даром. Я ведь говорил вам про лес-то. Вот они на него зубы и точили.
— Разве точат зубы? — усомнился Вовка.
Тут вмешалась в разговор тетя Оля.
— Ты, Саша, рассказывай им проще. Ребятишки многого не понимают, а ты, того и гляди, начнешь — интервенция, оккупация, изоляция — я ведь знаю тебя! У тебя с языка не сходят мудреные слова.
— С языка сходит… Кто это сходит? — спросил Юрик.
— Ну, ну, не придираться, ребятишки! — остановил дядя Саша. — Я знаю, вы хитрый народец. Рады поддедюлить!
— Поддедюлить, — повторил Коля Сайкин, — я такого слова что-то не слыхал.
— А это значит — поддеть, подковырнуть, немножко посмеяться. Понял теперь?
И дядя Саша потрепал Колю Сайкина по подбородку.
Ну и хитрый советский народ пошел!
— Да ты рассказывай, папа, дальше. Рассказывай!
— Ребята, слушайте организованно и не перебивайте, — стал вводить порядок Сережа.
Все затихли.
— А дальше было вот как. Начну снова и по порядку: 1 августа 18 года, рано утром, над островом Мудьюг появился неприятельский гидроплан[1] и стал раскидывать листовки. Мы их читали. Иностранцы писали, что идут спасать Россию от большевиков, чтобы мы сдались им. Обещали все нам дать. А если не сдадимся, то нас обещали повесить.
— Дудки, — думаем мы. — Мы не воробьи и нас на мякине-то не обманешь. А нужно вам сказать, ребятишки, что к этому времени мы подналадили несколько батарей: были у нас две батареи по четыре орудия в каждой.
— А большие, дядя Саша, у вас пушки были? Далеко стреляли?
— Шестидюймовые были пушки. Была и третья батарея, ставили четвертую, да не успели. Не успели мы замаскировать батареи.
— Как это замаскировать?
— А спрятать, чтобы ни с корабля, ни с аэроплана их не было видно. Не успели мы. Понял? А все из-за того, что в нашей команде были изменники-белогвардейцы.
Когда аэроплан набросал нам разных дурацких бумажек, он улетел. Мы стали смотреть в море, не видно ли кораблей. Но их не было нигде. Видели только вдали туман. Все-таки мы стали на вагонетках подвозить снаряды к орудиям. Думаем, — аэропланы летали неспроста. А сзади наших батарей были склады, где хранился порох, снаряды.
— А царские белые, папа, были за кого: за нас или за французов? — переспросил Юрик.
— А они, милок, были за то, чтобы мы сдались без боя. Когда царские белые увидели, что мы хотим воевать, они убежали с острова. Нас, рабочих, оставили одних. Ждали мы кораблей до половины дня. А когда туман разошелся, далеко-далеко на море увидали эскадру — шел крейсер, от него дым тянулся длинной полосой, вокруг крейсера вертелись три миноносца[2] и шел еще транспорт, на котором везли гидросамолеты.
Когда мы увидели неприятеля, сейчас же направили на них орудия. Спросили по телефону штаб в Архангельске, — стрелять или нет. Нам ответили, что мы первые не должны стрелять.
Кругом была измена!
Смотрим, — а к берегу на полном ходу идет крейсер. Мы дали ему сигнал: «Остановись, а то будем стрелять».
— Ну и что же? — не вытерпел Алеша Черногоров.
— Послушался он нас и остановился. Бросил в море якорь. А в это время над нами опять залетали самолеты — целых шесть штук.
И все-то они у нас высмотрели.
Пока мы спорили да митинги устраивали, крейсер поднял якорь и еще быстрее пошел назад.
— Ну — думаем мы — испугался он нас! А он отошел немного, повернулся к нам боком — да как бабахнет в нас из всех своих бортовых орудий! Только песок вокруг нас столбом взвился! Мы скорее к орудиям. Видим, что опоздали. Доверились напрасно. Скоро и мы дали залп. Один снаряд попал на палубу. А в это время ихние аэропланы из пулеметов давай косить нас сверху, поливать нас свинцовым дождичком. Прямо терпенья никакого не стало! Один снаряд с крейсера перелетел через батарею и попал в пороховой погреб. Тот взорвался. Командир Петренко в это время сбежал.
— Плохи наши дела! — думаем мы. Много у нас убитых стало. Скоро сообщили нам, что на остров высадился десант и обходят нас с тыла, со спины, значит. Тогда нам делать было нечего — мы взорвали все орудия, подожгли остальные пороховые погреба и дали тягу.
— Какую тягу, папа?
— Ну, значит, отступили. Так вот, ребятишки, и достался остров Мудьюг англичанам и французам. Было это 1 августа 1918 г., а на другой день иностранные белогвардейцы и заняли город Архангельск. Ничего нам нельзя было поделать. Много у нас было изменников, белогвардейцев, а нас, большевиков, тогда было еще мало.
— А почему, папа, Мудьюг — Остров Смерти?
— Об этом другой раз, ребятишки, расскажу, а сейчас вам надо итти по домам. Спать пора. Приходите завтра, я вам расскажу.
— Только организованно приходите — все в одно время, без шуму и так далее.
— И так далее! — хором подхватили ребятишки.
И дядя Саша оперся на свою клюку. Оперся на нее и пересел к письменному столу за работу.
Мальчики гурьбой стали прощаться. Совали дяде Саше свои маленькие ручонки. И даже озорники Вовка и Алеша Черногоров были тихими. Они в это время обдумывали, как это моряки стреляют из пушек и плавают по морям.
II. За каменной стеной тюрьмы
На другой день все собрались дружно, как по команде.
Тетя Оля дивилась, почему это нет ни шуму, ни возни.
А когда она вошла в комнату, то увидала, что мальчики смотрят на карту, тычут пальцами туда, где маленьким кружочком обозначен город Архангельск, а выше рваной тряпкой нарисовано Белое море.
Юрин папа пришел поздно, — у него опять было заседание.
Увидев ребятишек, он вспомнил, что обещал кое-что рассказать.
Наскоро пообедав, он уселся в угол, отставил от себя деревянную клюшку, помолчал, как бы раздумывая.
— Ну что же ты, папа! — начал поторапливать его Юрик.
— О чем же мне рассказать вам, ребятишки?
— А разве ты забыл? О вчерашнем! О вчерашнем!
— Об острове! Об острове!!
— О тюрьме! Как сидел ты, дядя Саша, в тюрьме! — заговорили все разом.
Юрин папа поморщился. Не хотелось ему говорить о тюрьме. Тяжело было вспоминать.
Но все же, как бы нехотя, начал:
— И влетало же нам, большевикам, ребятишки, в этой белой архангельской тюрьме! Страшно вспомнить!
— А ты все рассказывай, папа, не утаивай, — не унимался Юрик, которого хлебом не корми, лишь бы ему слушать, как воевали красные и белые.
— Как только белые забрали Архангельск, как только высадились в город англичане да французы, пошли ловить они нашего брата-рабочих. Начались аресты.
По городу после 12 часов ночи не разрешалось ходить. Собрания можно было устраивать с разрешения белых офицеров. А если не послушаться, то штраф 5000 рублей или тюрьма.
Ну и накопилось нас в тюрьме столько, что некуда стало сажать других.
Сидим это мы, бывало, один возле другого и некуда шагу ступить. Одежда серая, арестантская. Вшей, ребятишки, накопилось у нас так много, что вам бы не сосчитать их вместе с вашими учителем.
— Ну-у? — удивился Вовка и почесал затылок.
— А вы их били, дядя Шура? — спросил юриного папу Алеша Черногоров.
— Не только, милок, били, но и в печке жгли. Ой, как они трещат!
— У меня тоже есть! — неожиданно сделал заявление Лева Пассер и гордо посмотрел на окружающих.
Все смеялись, а громче всех смеялся юрин папа.
— Смотрите на него, — какой молодец! — громко засмеялся юрин папа и потрепал Левку.
Когда смех утих, юрин папа вытер платком глаза, на которых выступили слезы, и продолжал:
— Если вы будете драться с белыми да попадете к ним в плен, в тюрьму, тогда и вы накормите их вшей, а пока слушайте, что я вам скажу дальше.
Самое противное в тюрьме — это параша.
— Знаю, знаю, кто это такое! — закричала Нинуся Рыбинская. — Это девочка, которая живет против нашей квартиры!..
Мальчики недоуменно поглядывали друг на друга, не зная, что ответить юриному папе. Они догадывались, что Ниночка ошиблась… в тюрьме никаких маленьких девочек не было.
— Это, братишечки мои, не девочка, а большая кадушка, а почему ее назвали парашей, я и сам не знаю.
И вот, когда у арестанта заболит живот, его не пускают выйти в коридор, в уборную, или там, скажем, во двор, а заставляют оправляться в той же комнате.
Поняли теперь?
Мальчики кивнули головой в знак согласия, а Ниночка удивленно раскрыла рот.
— От этой параши идет такой запах… Ну это и запах, скажу я вам! Куда сильнее, чем у вас, когда вы долго шалите и не открываете форточки.
— Ы-ы-ы… — промычал Алеша Черногоров, ткнув пальцем в живот озорнику Вовке, как будто юрин папа говорил именно про них.
— От этой параши голова кружится. В камере грязь, пыль, плевки. Спали на нарах, на полу, под нарами…
