Януш Корчак - Дневник
Повышенный интерес сменяется раздражением. Наконец съемку перестают замечать. Через неделю, через месяц. Впрочем, я это зря пишу. Наверное, так все делают - иначе и быть не может.
Воспитатель, который не знает этого, просто безграмотен и кретин, если не понимает.
В будущем каждый воспитатель станет стенографом и кинооператором.
А парлограф, а радио?
А эпохальные эксперименты Павлова(1)? ------(1) Павлов И.П. (1849 - 1936) - известный русский физиолог. ------
А тот садовник, который путем скрещивания или особого ухода получает розы без шипов и "груши на вербе"?
Силуэт человека у нас уже есть - а быть может, и фотография? Быть может, уже немногого не хватает? Нужен лишь способный и добросовестный ретушер?
Не отказывай, если ребенок просит повторить ему сказку еще и еще.
Для некоторой группы детей, быть может, более многочисленной, чем мы думаем, представление должно состоять из одного лишь многократно повторяемого номера.
Один слушатель - часто многочисленная и благодарная аудитория. Не потеряешь время напрасно.
Старые няньки и печники - часто лучшие педагоги, чем дипломированная воспитательница.
Ведь и взрослые кричат "бис"!
Бис!
Одна и та же без конца повторяемая сказка - словно соната, словно любимый сонет, словно скульптура, без которой тебе день не в день, сер и бесцветен.
Картинные галереи знают маньяков одного экспоната.
Мой - "Святой Иоанн" Мурильо(1) из Венского музея и две скульптуры Рыгера(2): "Ремесло" и "Искусство" в Кракове. ------(1) Мурильо Бартоломе Эстебан (1617 - 1682) - испанский живописец. (2) Рыгер Теодор (1841 - 1913) - польский скульптор. ------
Прежде чем человек вконец погрязнет и смирится с нечистоплотностью переживаний, он защищается... страдает... стыдится, что он иной, ниже толпы; а может быть, лишь с болью чувствует, что одинок и чужой в жизни?
(...)
День начался со взвешивания. Май дал большое падение. Прошлые месяцы текущего года неплохи, и май еще не вселяет тревогу. Но до нового урожая осталось еще в лучшем случае два месяца. Это наверняка. А ограничения властей и дополнительные разъяснения, скопление народа должны ухудшить положение.
Час субботнего взвешивания детей - это час сильных ощущений.
После завтрака - школьное заседание.
Завтрак сам по себе тоже работа. После моего грубого письма к одному сановному лицу мы получили относительно недурное подкрепление в виде колбас, даже ветчины, даже сотни пирожных.
Никогда до этого не было хорошо, ибо хотя и немного пришлось "на нос", а эффект был.
А потом даже приятная неожиданность в виде двухсот килограммов картошки.
Имеются письменные отзывы. Но вот загвоздка. Мимолетная дипломатическая победа, легко доставшаяся уступка не должны будить оптимистических надежд и усыплять бдительность.
Персоны попробуют отыграться - как этого избежать? Откуда ждать грозы? Какие и когда соберутся невидимые омы, вольты и неоны и образуют молнию или вихрь из пустыни?
Мучительное: "Хорошо я сделал или плохо?" - мрачный аккомпанемент беззаботного детского завтрака.
После завтрака, наскоро, `a la fourshette - уборная (про запас, а значит, и это через силу) и собрание, а на нем - план летней работы школы, отпуска и заместительства.
Было бы удобно так, как в прошлом году. Но трудность в том, что многое переменилось: по-другому спальня, много ребят прибыло и убыло, новые перемещения по работе, да что говорить - многое по-другому. А ведь хотелось бы лучше.
После собрания - газета и судебные приговоры. Вкрались злоупотребления. Не каждому хочется слушать битый час про то, кто хорошо хозяйничал, а кто плохо, чего прибыло, а чего убыло и что надо ждать и что надо делать. Для новичков газета явится откровением.
Но старожилы знают, что так или эдак, но им не услышать главного, самого для них главного. Их не касается, и они не слушают; раз можно избавить себя от выслушивания - почему не избавить?
Сразу после газеты, для меня мучительной, ибо я разумно смиряюсь и умело не вижу того, чего удобнее не замечать, если не хочешь насильно, а нельзя убеждением - длинный разговор с одной дамой, предлагавшей своего протеже. Такая беседа - серьезное испытание, требующее осторожности, любезности, решительности - ошалеть можно. Но об этом как-нибудь в другой раз. Гонг на обед.
Чем этот субботний обед отличается от остальных - не могу рассказать обстоятельно и тоже предпочитаю отложить.
На сегодня у меня запланированы лишь три адреса, три визита. С виду легко!
1. Навестить одного моего "болельщика" после перенесенной им болезни.
2. Почти рядом в доме разговор о дрожжах для ребят.
3. Неподалеку встреча реэмигрантов с Востока, людей милых и благожелательных, к которым и я расположен.
Так-так.
Первый визит - это продолжение утреннего спора о школе.
И - не застал дома.
"Прошу принять запоздалое поздравление. Я хотел раньше, но не мог".
Мучают мысли - так их много!
Этот пожилой человек, странный и нетипичный, в качестве учителя средней школы. Что я о нем знаю? Ни одного длительного разговора, а может, вообще ни одного за весь год.
Не было времени? Лгу. (Слипаются глаза. Не могу. Ей-ей, не могу. Проснусь и закончу.
...Привет тебе, прекрасная ночная тишина.)
(...)
Каждый зажиточный человек должен помогать семье. Семья - это братья и сестры его жены, их братья, сестры, старики родители, дети. Пособия от пяти до пятидесяти злотых - и так с утра и до позднего вечера.
Если кто-нибудь умирает с голоду, он найдет семью, которая признает родство и обеспечит двухразовое питание; два-три дня он счастлив, не дольше недели, а после просит рубашку, башмаки, человеческое жилье, немного угля, а после хочет лечиться сам, лечить жену, детей - наконец, не желает быть нищим, требует работу, хочет постоянное место.
Иначе и быть не может, но все это вызывает такую злость и нежелание помогать, боязнь и отвращение, что добрый и впечатлительный человек делается врагом семьи, людей, самого себя.
Я хотел бы уж ничего не иметь, чтобы они видели, что у меня ничего нет, и всему б конец.
С обхода я вернулся совсем разбитый. Семь посещений, бесед, лестниц, расспросов. Результаты: пятьдесят злотых и обещание складчины, по пяти злотых в месяц. Можно тут содержать двести человек?!
Ложусь спать в одежде. Первый жаркий день. Не могу заснуть, а в девять часов вечера так называемое воспитательное заседание. Иногда кто-нибудь загорится и тут же на попятную (не стоит). Иногда какое-нибудь робкое замечание (только так, для вида). Церемония длится час. Проформа соблюдена: с девяти до десяти. Ясно, сгущаю краски...
(...)
Пожалуй, это я впервые забыл, что живу в десятом семилетии жизни, 7x9 = 63.
С величайшей тревогой я ждал 2x7. Быть может, именно тогда я услышал про это в первый раз.
Цыганская семерка, семь дней недели. Почему не победная десятка оных времен (число пальцев)?
Помню любопытство, с которым я ждал, чтобы пробило двенадцать часов ночи. Должна была наступить эта перемена.
Был там какой-то скандал с гермафродиткой. Я не уверен, было ли это именно тогда. Не знаю, боялся ли я, что могу проснуться девочкой. Случись так, я решил скрыть этот факт любой ценой.
Гепнер(1) - 7х10, а я - 7x9. Если я прослежу свою жизнь, седьмой год принес сознание моей ценности. Я есть. Я вешу. Значу. Меня видят. Я смогу. Я буду. ------(1) Гепнер Адам (Абрам) (1872 - 1943) - польский общественный деятель и филантроп. ------
Четырнадцать лет. Гляжу. Наблюдаю. Вижу... Глаза у меня должны были открыться. И они открылись. Первые мысли о реформах воспитания. Читаю. Первые тревоги, беспокойства. То путешествия и романтические приключения, то тихая семейная жизнь, дружба (любовь) со Стасем. Основная мечта из многих-многих других: он ксендз, а я врач в том же маленьком местечке. Я размышляю о любви; до тех пор я только чувствовал - любил. С семи и до четырнадцати я беспрерывно был влюблен в ту или другую девочку. Интересно, что я многих запомнил. Две сестры из парка, двоюродная сестра Стаха (дедушка - итальянец), та в трауре, Зося Калхорн, Анелька, Ирэнка из Налэнчова, Стефця, для которой я рвал цветы с клумбы около фонтана в Саском саду. Здесь же маленькая канатоходка, я еще оплакивал ее тяжкую долю. Я любил неделю, месяц, порой два-три месяца. Одну я хотел бы иметь сестрой, другую - женой, сестрой жены... Любовь к Мане с четырнадцатого года моей жизни (летом в Вавре) являлась составной частью этого [...] чувств, поочередно то убаюкивавших меня, то потрясавших. Мир, полный интереса, находился уже не вне меня. Теперь он был во мне. Я существую не для того, чтобы меня любили и мной восхищались, а чтобы самому действовать и любить. Не долг окружающих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке.
3x7. На моем седьмом году - школа, на четырнадцатом - религиозная зрелость, на двадцать первом - армия. Мне было тесно уже давно. Тогда меня сковывала школа. Теперь мне тесно вообще. Я хочу завоевывать, бороться за новые просторы.
