Татьяна Корниенко - Херсонеситы
Епифаний замолчал, глядя старчески блеклыми глазами куда-то внутрь себя. Вероятно, раздумья увели его далеко, и Дионисий понял, что сейчас лучше помолчать. К тому же старик говорил загадками. Неожиданно громкий вопрос заставил мальчика вздрогнуть.
– Ты образован?
– Я знаю счет, читаю, пишу и умею играть на кифаре, – гордо сообщил Дионисий.
В усадьбе лишь он умел так много, не считая, конечно, отца.
– Кто твой грамматист?
– Наша усадьба слишком далека от Керкинитиды, поэтому у меня нет наставника. Счету и письму меня обучил отец, а мама – игре на кифаре.
– Что ж, посмотрим, как они преуспели! – хмыкнул Епифаний и потребовал сосчитать, сколько колонн в пронаосе[3] храма Деметры.
Шепотом помогая счету, Дионисий сделал необходимые вычисления и сообщил результат:
– Шесть. Шесть колонн в пронаосе.
– Что ж, твой ответ верен, и это дает мне основание надеяться, что письмо будет столь же искусным. Но это всё – только начала знаний.
– На-ча-ла? – изумился Дионисий. Он помнил, как долго пришлось ему заучивать буквы, как упорно сопротивлялись цифры сложению и вычитанию. То, в чем убеждал его Епифаний, было, по крайней мере, странно.
– Да, начала. А глубин не может представить ни один человек. Разве что боги…
– Глубин чего? – не понял Дионисий: старик говорил загадками.
– Глубин знаний, – серьезно пояснил жрец и наклонился к са́мому лицу мальчика. – Но пытаться до́лжно. Вот только преуспеть дано не каждому. Тебе – дано. Если желание будет сильным, а лень укротимой, ты сможешь нырнуть в эти глубины. Хочешь?
Дионисий представил, как разбегается, зажимает пальцами нос и начинает погружение в темные воды Понта. Глубже, глубже… И впереди уже что-то видится – таинственное, зовущее. Словно и вправду нырнув, он резко вздохнул и сразу же выдохнул:
– Хочу!
– Что ж, я не сомневался в ответе.
За три года, прошедших с той первой встречи, знакомство переросло в дружбу и даже привязанность. Занятый хозяйством, отец не мог дать сыну того, что с любовью дарил старый жрец. Первое время Гераклеон волновался. Понимая, что Епифания в Дионисии привлекают необычные способности, он искал и даже почти находил в этом какой-то подвох.
Отношение к дружбе сына со жрецом изменилось после того, как, простудившись в холодный зимний день, Дионисий заболел. Ночью, когда Алексия выла над умирающим ребенком, а Гераклеон взывал к Асклепию{7}, Артемиде{8} и всем богам Олимпа, прибежала рабыня.
– Господин, госпожа! В дом просится человек.
Через несколько мгновений ворвавшийся (насколько позволяли больные ноги и изувеченная спина) старик молча отстранил изможденную горем мать, достал крошечный сосуд и, приподняв голову бредящего Дионисия, влил содержимое в пылающее горло. Замер, прислушиваясь, затем выпрямился, утер дрожащей рукой мокрое от подтаявшего снега лицо.
– Слава богам, я успел… Теперь его жизнь вне опасности.
У Гераклеона хватило ума понять, что ночью в такую погоду выйти из-под защиты городских стен Керкинитиды мог только тот, кто жизнь другого умеет ставить в один ряд со своей. После этого все опасения по поводу странной дружбы старца и сына были отброшены.
Выздоравливал Дионисий медленно. И происходило это уже в доме Епифания: старик объяснил, что не может оставить храм, а мальчик без надлежащего присмотра на ноги поднимется не скоро.
Дом жреца располагался недалеко от храма Деметры. Он был достаточно велик, но пуст, если не считать самого Епифания и нескольких рабов, управлявшихся с нехитрым хозяйством одинокого старика. С рабами жрец вел себя так, словно это были не рабы и даже не парэки[4], а свободные граждане. Похожее отношение к рабам было и в доме Дионисия, где рабочих рук постоянно не хватало, а покупать новых рабов было не на что. Да и незачем, поскольку «старые», получив сносное жилье и нормальное пропитание, видя, что хозяин трудится наравне с ними, на жизнь не жаловались. Не зная, как может быть по-другому, Дионисий сразу же принял мнение Епифания, заметившего при случае:
– Рабы, Дионисий, – люди. Место им определили боги так, как того потребовали законы целесообразности. Каждый из них выполняет важную и нужную работу. Это стоит уважения. Я пришел к таким выводам путем размышлений, но весь мой жизненный опыт согласен с этим. Думаю, и ты согласишься со мной.
Впервые находясь в городском доме, Дионисий сравнивал. Их усадьба всегда была шумна. С верхней точки угловой башни обозревались и обширные угодья семейного надела – клера, и равнина, по которой гуляли ветры благословенной Таврики.
Здесь башни не было вовсе, не было и птичника, и скотного двора, и тяжелого каменного тарапана, которым отец с рабами давил виноград, выращиваемый для нужд семьи. Дионисий любил наблюдать, как мутный сок ручейком бежит в огромный сосуд – пи́фос, горлышко которого располагалось как раз под желобом стока. Не было в доме и гинекея, где на высоких нотах звучали бы смех и кифара, где пахло бы благовониями и еще чем-то таким, отчего делалось тепло и уютно.
Еще в начале знакомства Дионисий спросил: почему старый жрец одинок?
– Твой вопрос заставляет вспоминать то, о чем хотелось бы забыть. Возможно, когда-нибудь ты услышишь от меня одну не очень веселую историю, а пока знай, что родился я не в Керкинитиде, не здесь прошла моя молодость. Я много путешествовал и однажды стал обладателем тайны, которая переломила мою жизнь, как я сейчас ломаю вот эту соломинку. С тех пор я всегда один.
Щеки Дионисия запылали.
– Епифаний! Расскажи мне о тайне! Прошу тебя!
– Однажды, во время путешествия по Египту, в храме меня заметил жрец.
– Как ты меня?
– Да. Это произошло почти так же. Его звали Кахотеп. Жрец был уже очень стар. Его душа готовилась уйти в царство мертвых. И он искал преемника. Не любого: преемник должен был уметь Видеть и Слышать.
– Ты стал этим преемником?
– Да, я стал им. Жрец завещал мне две вещи – медный сосуд и…
– Почему ты замолчал?
– То, второе, он назвал Глазом Ра. Но, да будут боги свидетелями, я не думаю, чтобы сам Кахотеп понимал, что это такое.
Дионисий подался вперед, желая спросить, но Епифаний жестом остановил его.
– Для меня этот предмет остается загадкой до сих пор. В обычное время он спит. Но едва Гелиос{9} дотронется до него своим лучом, холодный голубой огонь зажигается внутри единственного глаза, гладкого, как поверхность озера в безветренный день.
– А сосуд?
– В нем содержится густое, словно мед, вещество. Чтобы убедиться в его силе, нужно несколькими каплями окропить камень. Результат не заставит себя долго ждать.
– Но как к Кахотепу пришли магические предметы?
– Они были ему переданы посланником богов. Но эту историю ты услышишь от меня позже.
– Покажи мне их, Епифаний, покажи, прошу тебя!
– Ты выбран мною из тысяч. Ты увидишь. И хвала богам, если останешься при этом счастливым!
Несколько дней Дионисий думал о странном разговоре. Потом новые впечатления, новые беседы с умным и образованным Епифанием вытеснили эти раздумья. Призрак тайны растворился в буднях. Почти. Нет-нет да и замирал Дионисий в молчаливом доме, ожидая увидеть что-нибудь необыкновенное.
Но необыкновенной, хотя и не таинственной, была лишь одна обширная комната. В нее Дионисий входил всегда с почтением, потому что именно здесь, в маленьких ступках и специальных глиняных и металлических сосудах, хозяин дома готовил снадобья, за которыми к нему приходили и днем и даже ночью, чтобы с помощью лекарств помочь богам поднять на ноги заболевшего родственника или раба. За свои отвары, порошки и настои Епифаний не требовал специальной оплаты, поэтому его уважали и монет отсчитывали по совести и достатку.
К весне кашель, сотрясавший тело Дионисия, наконец отступил. И Епифаний позволил своему пациенту выходить в город и даже приставил к нему раба, которому наказал следить за тем, чтобы мальчик не ленился развивать свое ослабленное болезнью тело. А летом подросший и окрепший Дионисий вернулся домой.
За эти непростые полгода изменилось не только тело. Епифаний нашел возможность и время давать своему ученику начала тех знаний, о которых говорил при первой встрече.
Дионисий узнал, что мир и даже боги произошли из вечного и безграничного Хаоса. Из него же появилась богиня Гея{10} давшая жизнь всему, что окружало Дионисия. Появился Эрос{11} вдохнувший во все живое Любовь, возник ужасный мрачный Тартар. Гея породила небо – Урана. К нему устремились высокие Горы. Широко разлилось Море…
А еще была история, геометрия, философия, звездное небо, политика, риторика… Мальчик услышал о Платоне{12} Сократе{13} Пифагоре{14}.
Дионисий оказался способным учеником. Науки, предназначенные для взрослых, он впитывал, как губка.
