Вильям Козлов - Президент не уходит в отставку
— Мы тебя предупреждали: не суй нос в наши дела, — начал распалять себя Гайдышев. — Ты сам по себе, а мы сами по себе. Чего же ты, сволочь, гадишь нам?!
Ленькино лицо исказилось; сжимая кулаки, он сверлил Сороку ненавидящим взглядом. Миша Лунь, оглянувшись на Боба, шагнул к Сороке. Хотя он тоже сжал кулаки и всячески старался напустить на себя злость, круглое лицо его было добродушным.
Сорока понял, что больше медлить нельзя. Тем более вступать в бесполезные разговоры. Вроде бы в карманах у них ничего подозрительного нет…
И Сорока, так и не произнеся ни слова, шагнул к Гайдышеву…
Тот еще и до половины не успел поднять руку, как очутился на усыпанной желтыми иголками земле. Судя по тому, как парень изумленно моргал белесыми ресницами, глядя на синий квадрат неба, он так ничего и не понял. Следующий молниеносный удар Сорока обрушил на Луня. Этот не упал, он отлетел на два шага и, стукнувшись о дерево, замер в этой странной позе.
— А я чего? Я ничего… — ошалело бормотал Лунь. — Ну, позвали и поехал… подышать свежим воздухом…
— Это верно, погода хорошая, — усмехнулся Сорока, потирая нывшие костяшки пальцев. — О чем вы, коллеги, толковали, я что-то не понял?
Краем глаза он наблюдал за Длинным Бобом — тот даже позы не изменил: стоял у сосны и увлеченно слушал транзистор. Он поймал какую-то легкую мелодию. Когда в музыку врывались электрические разряды, треск, он страдальчески морщился и снова начинал крутить черный тумблер. Неожиданно выключив транзистор, он с мягкой улыбкой взглянул на взъерошенного Сороку.
— Тут, говорят, где-то Ахматова похоронена? — как ни в чем не бывало спросил Боб. — Ты был там?
— На могилку, значит, захотели взглянуть, — сказал Сорока. — В таком случае вы заблудились, коллеги, кладбище в другой стороне…
— Отличная поэтесса, правда? — В том же духе продолжал Боб. — Как это у нее?.. «За городом вырос пустынный квартал на почве болотной и зыбкой. Там жили поэты — и каждый встречал другого надменной улыбкой…»
— Хорошие стихи, — улыбнулся Сорока. — Правда, это не Ахматова, а Блок…
— Неужели? — удивился Боб. — А я думал, Ахматова…
Гайдышев, бросив исподлобья взгляд на приятеля, потрогал острый подбородок, сплюнул и выругался.
Вдалеке протяжно свистнула электричка, а немного погодя по лесу эхом пробежал дробный прерывистый гул. Поезд не остановился. Проходной. Сорока на суку резко вскрикнула и, мелькая среди деревьев, улетела.
— Ну-ну, дышите… свежим воздухом, — сказал Сорока. — Чего-чего, а воздуха тут хватает… на всех! А кладбище — вон там! — показал он в противоположную сторону.
Повернулся и, насвистывая, зашагал дальше. Широкоплечий, он шел чуть наклонив корпус вперед — походкой спортсмена. Прямые русые полосы спускались на воротник потертой кожаной куртки. Кеды, вдавливаясь в мох, ступали бесшумно.
Гайдышев поднялся, причем не сразу: встал на четвереньки, потом, держась за ствол молодой сосенки, выпрямился.
— У меня глаз заплывает, — пожаловался Миша. — Вечером встреча с девчонкой, а я с таким фонарем.
— Хорошо он вас отделал, — без улыбки сказал Боб, глядя вслед удаляющемуся Сороке. — Я не успел и глазом моргнуть, как вы закувыркались!
— Мог бы и помочь, — пробурчал Гайдышев.
— Это была твоя идея — проучить его, — продолжал Боб. — Я вообще противник рукоприкладства… Мое оружие — интеллект.
— Твое оружие тоже дало осечку, — подковырнул его Ленька. Приемник-то на суку не сработал? Не положил же он его в карман?
— Я и не ожидал этого, — сказал Боб. — Такие, как Тимофей Сорокин не присваивают чужих вещей. Такие догоняют забывчивых людей и возвращают им их добро.
— Зачем же ты транзистор на дерево повесил? — поинтересовался Миша Лунь. — Как ты сказал, приманку?
— Так, для интереса, — уклончиво ответил Боб.
— Я ему этого вовек не прощу! — заявил Гайдышев. — Чтоб мне сдохнуть, если я…
— Этого парня на испуг не возьмешь, — думая о своем, перебил его Боб. С ним лучше по-хорошему… Как-нибудь надо бы в модный ресторан пригласить…
— Напоить, а потом как следует набить морду, — подхватил Ленька.
— Сорокин же не пьет, — подал голос Миша. Он приложил к глазу круглый камень и сейчас был похож на пирата Билли Бонса.
— Дурак ты, Леня, — презрительно посмотрел на приятеля Боб. — Надо приручить его — короче говоря, купить с потрохами…
— Такие не продаются, — мрачно заметил Миша.
— Какое у него хобби? — продолжал Боб. — Спорт? Музыка? Надо подарить на день рождения никелированные гантели или эспандер. Какую-нибудь модную заграничную пластинку. Например, Джеймса Ласта?
— Ты и дари ему, — сказал Гайдышев. — Целуйся, обнимайся… Нашел дружка! А я выберу момент и расквитаюсь с ним…
— Я в дружки к нему не набиваюсь, — стал злиться Длинный Боб. — Надо его нейтрализовать. С нами он никогда не будет, лишь бы не мешал… Понял ты, примитивное существо? Твой метод физического воздействия потерпел полное фиаско… Вывод: нужно тоньше работать!
Бобу нравилось произносить такие словечки, как «нейтрализовать», «интеллект», «фиаско». После десятилетки он год проучился в Технологическом институте холодильной промышленности, но завалил весеннюю сессию и был исключен за систематическую неуспеваемость. Правда, Боб всем говорил, что институт ему не понравился и главное — у него на первом курсе начался сногсшибательный роман со студенткой хореографического училища…
Оглядев еще раз приятелей, Боб улыбнулся:
— Ну и рожи у вас, джентльмены! Приличному человеку и идти рядом с вами неудобно.
— Ну и катись к своему Сороке! — буркнул Гайдышев.
Миша промолчал. Хотя он прикрыл глаз круглым камнем, видно было, как вокруг него сгущается синева.
— Раз уж в такую даль притащились — пошли на кладбище, — скомандовал Длинный Боб. — Почтим память замечательной поэтессы… Как это у нее?
— Не надо стихов, — поморщился Миша Лунь. — Тем более ты не отличаешь Ахматову от Блока.
Из-за дерева с двумя сросшимися стволами вышла тоненькая девушка в светлых брюках и черной рубашке. Покусывая длинный стебелек неяркого лесного цветка, она задумчиво посмотрела вслед трем парням. Глаза у нее большие и темные, а густые золотистые волосы собраны на затылке в тугой пучок. На плече девушки сидела сиамская кошка. Она потерлась дымчатой с темными подпалинами мордочкой о шею девушки, потом лапой игриво потрогала ее за ухо, приглашая поиграть, но девушка по-прежнему смотрела вслед удалявшимся парням. Затем перевела взгляд на землю и, увидев что-то, быстро нагнулась, придерживая кошку одной рукой. В раскрытой ладони у нее оказался зеленоватый значок: пловец, пригнувшись, готов прыгнуть в воду. Слышно было, как у станции затормозила электричка. Мелодичный басовитый звук, распространяя эхо, прошелестел над лесом, будто кто-то слегка дотронулся до клавиши гигантского органа. Звук замер вдали, и тут же возник мощный шум. Он ширился, нарастал — и как-то вдруг внезапно оборвался.
Алена любила смотреть на электрички. Они шумят не так, как обычные поезда. Электричка вырывается из леса стремительно; немного не доходя до станции, начинает плавно тормозить. Ни один вагон не дернется. Весь состав — это монолит, единое целое. Не услышишь разрозненного дробного стука колес на стыках рельсов, неприятного скрипа, лязганья металла — всех тех звуков, которые сопровождают идущий поезд. У электрички свой неповторимый звук. Раздвинулись двери, на перрон вышли пассажиры, мягкий стук автоматически закрываемых дверей — и красивый зеленый состав из десятка округлых цельнометаллических вагонов с нарастающим органным звуком уносится вдаль.
Электричка ушла в сторону Выборга. Скрылись меж стволов и парни. А девушка неподвижно стояла под сосной и, о чем-то думая, бесцельно смотрела прямо перед собой. Сверху, пробившись сквозь колючие ветви, спустился ей на голову тоненький голубоватый лучик. Сиамская кошка вытянула лапу и дотронулась до яркого блика.
Алена улыбнулась, погладила сразу присмиревшую кошку и зашагала по той же самой тропинке, по которой недавно прошел Сорока. Кошка выгнулась на ее плече, свесив вниз хвост с черной отметиной. Алена все убыстряла шаги и скоро затерялась меж красноватых сосновых стволов.
Если идти лесом, то можно пройти мимо дачи и не заметить ее. Сосны и ели окружили большой дом со всех сторон. Он не был огорожен забором. С дороги дом был виден. Не весь, а кусок высокой железной крыши с затейливым флюгером. На ближайших деревьях приспособлены фанерные кормушки для птиц, а на сосне, ветви которой доставали до окон второго этажа, приколочены сразу три скворечника. И все они были заселены. Скворчихи сидели на яйцах, а хлопотливые голосистые мужья трудолюбиво таскали им корм.
