Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш
Затем он прибавил еще более тихим шепотом:
– Жалко мне, что я отдал ему свою куртку, Рип. Шапка не беда, а куртку жаль!
– Экая ты жадна я скотина! – выбранился Рипстон. – Он бы, наверное отдал тебе свою куртку, кабы тебе понадобилось!
– Ну, пусть себе пропадает, все равно! – вздохнул Моульди.
– Отчего же пропадает? Ты же завтра возьмешь ее!
– Ну, нет, с ней вместе можно захватить такую вещь, которой бы мне не хотелось.
– Да что такое? Говори толком!
– Тише, тише! Коли он услышит, так перепугается.
Они тихонько приподнялись и высунули головы из фургона, но я все-таки слышал все, что они говорили.
– У тебя привита оспа, Рип? – спросил Моульди.
– Привита, и свидетельство есть.
– Ну, отлично, значит, тебе и бояться нечего. А у меня не привита, ко мне горячка как раз пристанет!
– Разве у него горячка? – испугался Рипстон. – Значит, он умрет, Моульди?
– Почти наверняка.
– Так вдруг и умрет?
– Нет, не вдруг, – прошептал Моульди. – С ними еще прежде разные штуки делают, головы им бреют, и все такое.
– Это зачем же, Моульди? – ужаснулся Рипстон.
– Да они совсем как сумасшедшие делаются; коли их не обрить, они себе все волосы вырвут, – ответил Моульди.
– Ах, какая беда! Так это бедный Смитфилд умрет! Бедняга Смитфилд!
И Рипстон заплакал. Я едва верил своим ушам, но эта была правда, он плакал.
Я не испугался и даже не удивился тому, что у меня, по словам Моульди, была горячка. Горячка была самая худшая болезнь, какую я знал, а я чувствовал себя очень и очень худо. Я знал, кроме того, что горячка смертельна, но даже это не пугало меня. Мне хотелось одного – чтобы меня оставили в покое, чтобы никто не трогал меня, не говорил со мной. Рипстон и Моульди продолжали шептаться в другом углу фургона; я слышал и их шепот, и разговоры, смех и ругательства мальчиков, игравших в карты, и топанье ног, и всякие другие звуки. Понемногу все стихло, только товарищи мои продолжали разговаривать. Я был рад, что они не спят; мне ужасно хотелось пить, и я попросил Моульди достать мне глоток воды.
Товарищи всполошились.
– Полно, дружище, – уговаривал меня Моульди ласковым голосом, – как же я тебе достану воды, ведь ты знаешь, что у меня нет никакой посуды. Потерпи, полежи спокойно до пяти часов, тогда придут перевозчики, и ты можешь пить, сколько хочешь.
– Ах, я не могу ждать до пяти часов! Моульди, право не могу, я с ума сойду! Не говори мне, чтобы я ждал до пяти!
– Ну, хорошо, я не буду говорить, только ведь это правда, оттого я и сказал.
– А который теперь час?
– Должно быть, около часу.
Меня мучила страшная жажда, а волны реки беспрестанно ударялись о нижнюю часть стены, около которой стоял наш фургон. Это был восхитительный звук. Я представлял себе реку такой, какой видел ее утром после первой ночи, проведенной под Арками, когда река эта искрилась в солнечных лучах и по ней тихо плыла барка с сеном.
Мной овладело непреодолимое желание сойти вниз к берегу и напиться. Мне не нужно было посуды, я мог просто свесить голову вниз и пить прямо из реки. Я поднялся и стал перелезать через стенку фургона. Было так темно, что товарищи не могли видеть меня, но они услышали шорохи, и едва я успел перекинуть одну ногу за край телеги, как Рипстон крепко схватил меня за другую.
– Что ты, Смитфилд? – воскликнул он испуганным голосом и чуть не со слезами. – Куда это ты, голубчик?
– За водой.
– Да ведь нет воды. Моульди, иди, помоги мне! – с отчаянием закричал бедный Рипстон. – Нет воды, Смитти.
– Вода есть, – говорил я, – я пойду к реке и там напьюсь.
– Нет, ты идешь не пить, ты, верно, хочешь топиться, ты ведь теперь все равно что сумасшедший! – исступленно кричал Рипстон. – Моульди, да полно тебе трусить, хватай его хоть через мою фуфайку да помоги удержать.
Но Моульди не решался подойти: он боялся отчасти того, что у него не привита оспа, отчасти того, что в бешенстве я могу укусить его. Он начал со мной переговоры, не выходя из своего угла фургона.
– Чего это ты вскочил, Смит? – говорил он успокоительным голосом. – Ведь ты этак разбудишь все Арки. Ляг спокойно, я сейчас добуду тебе воды!
У Рипстона появилось подозрение против Моульди.
– Ты ведь врешь, что принесешь воды, – сказал он, – ты просто хочешь удрать и оставить меня одного с ним!
Я вполне разделял мнение Рипстона, но оказалось, что мы были несправедливы к Моульди.
Он взял свою шапку из-под моей головы, вылез из фургона и через несколько минут вернулся, наполнив шапку свежей речной водой. До реки и днем было довольно далеко, теперь же в темноте, когда весь узкий проход был заставлен телегами и разными другими вещами, идти туда было просто небезопасно. Моульди, однако, посчастливилось совершить свое путешествие благополучно. Шапка его, хотя и старая, была крепка, а материя ее засалена до того, что совсем не пропускала воду. Я опорожнил ее пятью большими глотками, и это питье доставило мне несказанное наслаждение.
Надо заметить, что в эту ночь мои маленькие товарищи-оборвыши положительно спасли мне жизнь. Если бы они пустили меня на берег, резкий, холодный ветер с реки, пахнув на меня, охваченного лихорадочным жаром, наверное, убил бы меня. Кроме того, пробираясь в темноте, я легко мог поскользнуться и упасть в реку; а вода в этом месте была настолько глубока, что потопила бы даже взрослого человека, не только такого маленького мальчишку, как я.
Утолив жажду, я лег и заснул; мне все снились какие-то отрывки странных и неприятных снов, пока Рипстон не потряс меня за плечо, говоря, что пора вылезать из фургона, что фургонщик уже пошел за лошадьми. Я попробовал привстать, но не смог. Я мог сидеть, но когда поднимался на ноги, колени мои дрожали и я падал.
– Ну, ребята, – сказал фургонщик, подходя к телеге, – вываливайте, мне некогда возиться с вами.
– Да вот у нас тут один мальчик не может вывалиться, – заговорил Моульди, уже выскочивший из фургона.
– Что ты такое говоришь? Как это не может вывалиться?
– Вывалиться-то, пожалуй, он и может, только ему не вылезти; он говорит, что у него ноги отнялись, не потрудитесь ли вы сами высадить его?
– Я его высажу так, что он у меня долго этого не забудет!
С этими словами сердитый фургонщик быстро прыгнул в телегу с фонарем в руках.
– Пошел вон, лентяй! – закричал он на меня, но в эту минуту свет от его фонаря упал на мое лицо, и он сразу переменил тон.
– Господи! Бедный мальчуган! – воскликнул он. – Давно ли это с ним?
– Со вчерашнего вечера, – отозвался Рипстон, – да мы и не знали, что ему так плохо.
– Где он живет? Надо отвезти его домой, – сказал фургонщик.
Мне вспомнилось сердитое лицо отца, когда я видел его в последний раз сквозь щели корзин на базаре. Я боялся его кнута, когда был здоров, а вернуться к нему теперь казалось мне совсем невозможным.
– Мальчик, где ты живешь, где твой дом? – спрашивал меня фургонщик.
Я ничего не ответил, притворившись, что не слышу.
– А вы, ребята, не знаете, где он живет? – обратился он к моим товарищам.
Они это очень хорошо знали, но мы поклялись друг другу никому не открывать, где наши дома, и они не выдали меня.
– У него нет никакого дома, он здесь живет, – покачал головой Моульди.
– И отца с матерью нет, он сирота, – прибавил Рип-стон.
– Вот бедняга! – сострадательно заметил фургонщик. – Если оставить его здесь, он наверняка умрет. Надо отвезти его куда-нибудь, хоть в работный дом[11]. Хочешь в работный дом, мальчик?
Мне было все равно, только бы не домой, не в переулок Фрайнгпен. Я был так слаб, что не мог говорить и на вопрос фургонщика только утвердительно кивнул головой. Добрый человек заботливо обернул меня попоной своей лошади и, взяв лошадей под уздцы, вывез фуру из-под Арок; Рипстон все время сидел рядом со мной в фургоне.
Моульди, несмотря на свою боязнь горячки, не мог расстаться со мной, не попрощавшись. Я услышал, что он цепляется руками за задок фургона, и, взглянув в ту сторону, увидел его грязное лицо, с состраданием обращенное ко мне.
– Прощай, Смитфилд! – сказал он мне и затем обратился к фургонщику: – На нем лежит моя куртка, так вы, пожалуйста, скажите в работном доме, пусть ее спрячут и отдадут ему, коли он выздоровеет. Ну, прощай, голубчик Смит! Не скучай!
И Моульди исчез. Рипстон остался в фургоне, пока мы не выехали. Затем он крепко пожал мою горячую руку, с любовью посмотрел на меня, плотнее завернул меня в попону, перескочил через задок фургона и, не говоря ни слова, ушел прочь.
Глава ХV. С помощью доктора Флиндерса мне удается остаться в живых. Я ухожу из работного дома
Добрый фургонщик привез меня в работный дом. Там меня раздели, обмыли и уложили в постель. Все говорили, что мне очень плохо, однако – странное дело – я не чувствовал себя особенно дурно. Я лежал очень спокойно и удобно, у меня ничего не болело. Если бы кто-нибудь спросил меня, что лучше: быть здоровым под темными Арками или лежать здесь в горячке, я бы, не задумавшись, выбрал последнее.
