Юрий Коротков - Мадемуазель Виктория
В автобусе Настька, конечно, заснет, спящую ее мама внесет по трапу, не разбудит и в Шереметьеве. А проснется Настька завтрашним утром в Москве, за три тысячи километров от Каира.
Далеко в Атлантике торопится, режет острым носом волну теплоход «Иван Франко». Скоро кончатся эти тревожные дни…
Ответ врагам революции
Раньше, чем поднялось солнце над скалами Мукаттам, Вику будит многоголосый шум под окнами. Вика осторожно смотрит в окно сквозь жалюзи.
По улицам Докки течет к набережной плотная толпа арабов. Редко мелькают в толпе европейские костюмы каирских аристократов, зато рекой плывут черные, желтые, полосатые галабии, халаты, малайе, развеваются бедуинские платки.
Вика смотрит дальше: толпы, вытекая из улиц, сливаются на набережной Эль-Нил. Сигналят неподвижные автобусы, машины выезжают на тротуар. Торговцы прижимаются к стенам зданий, расступаясь на пути демонстрации. Над кипящей поверхностью толпы плывут недоуменные морды верблюдов, шлемы полицейских и дети, поднятые на плечи родителей.
В неуловимом ритме взлетают над головами людей крепко сжатые кулаки.
Лисицына врывается в номер без стука.
— Господи! — голосит она с порога. — Опять демонстрация! Что случилось? Опять двери запирать? Что они демонстрируют?
— Да погодите, не паникуйте, — хмурится папа. — Надо же сначала узнать, в чем дело.
Он распахивает окно. Со свежим утренним ветром и обычными запахами каирских улиц в комнату врывается гортанный арабский крик. Разобрать ничего невозможно, лишь одно слово повторяется тысячей голосов, гремит над Каиром:
— На-сер! На-сер!
Бегут дядя Феликс с Лешкой.
— Телевизор не включали? В Александрии, в Порт-Саиде, в Асуане демонстрации! Весь рабочий Каир на улице! Феллахи бросили работу! Неужели не понимаете? Они просят Насера остаться президентом. Они не просят, они требуют! Папа смеется впервые за эти дни. Подхватывает Вику и высоко подбрасывает ее.
— Ну, кто там говорил, что народ не верит Насеру? А? Смотри! Это же рабочие и феллахи. Замалек кусает локти!.. Феликс, машина еще здесь? Поедем в город. Это же великое событие — народ защищает революцию!
Мама сопротивляется:
— Посол запретил выходить на улицу. «Братья-мусульмане»…
— Какие запреты в такое время! А «Братья» и прочая погань сейчас сидят по домам и боятся нос на улицу высунуть.
Мама все-таки остается, она очень устала за пять дней войны, все время теребит что-то нервными пальцами.
Вика с папой и дядя Феликс с Лешкой спускаются в автомобиль. Улицы Докки уже опустели, демонстрация направилась к центру города.
Эль-Нил и мост ат-Тахрир запружены народом. Кажется, уже все население Каира прошло по ним, а из окраин, из окрестных деревень все идут и идут люди.
Дядя Феликс выезжает на тротуар. Сегодня машины и люди поменялись местами.
Арабы идут с детьми. Самые маленькие на руках, те, кто постарше, вместе со взрослыми вскидывают вверх маленькие кулачки. Лица людей напряжены, решительны. И одновременно — праздничны, люди радуются своей силе и своему множеству.
— На-сер! На-сер! — гремит стотысячный голос толпы так, что вздрагивают особняки Замалека.
Дядя Феликс быстро крутит руль, протискиваясь сквозь толпу. Со скоростью пешехода «мерседес» проползает мост ат-Тахрир и останавливается у здания Лиги арабских государств. Дальше ехать некуда — вся площадь от Национального музея до здания правительства запружена народом. Лица обращены к зданию правительства. Его широкий желтый фасад вогнут вовнутрь, будто бы от напора демонстрации.
— На-сер! На-сер!
Черный государственный орел, кажется, сейчас сорвется с фасада и взлетит над кипящей площадью.
Кто-то выскакивает к памятнику Освобождения и взмахом руки призывает ко вниманию. Гул откатывается от центра площади и гаснет. Человек кричит что-то, заглушаемое дыханием площади. И тотчас площадь Тахрир взрывается, торжествующий крик раскатывается по улицам, переносится по запруженному мосту через Гезиру на западный берег. — Президент Насер с нами!
Арабы обнимаются и вскидывают к небу раскрытые ладони.
— Президент Насер снова с нами!
— Закирия! — кричит Вика, торопливо опуская стекло машины. — Закирия-я-я!
В толпе мелькает длинная сутулая фигура Закирии. Он оборачивается на крик и подходит.
— Сайда, мадемуазель, сайда, мистер! Президент Насер с нами! — улыбается Закирия.
— Что сказал тот человек, Закирия? — спрашивает дядя Феликс.
— Он сказал, что президент забрал заявление об отставке. Он вернулся к нам! Сегодня наши враги увидели, на чьей стороне сила!
— Американо! — кричит араб в красной вязаной шапочке, указывая на машину.
Тотчас толпа арабов окружает ее, угрожающе размахивая кулаками.
— Ля! Нет! — торопливо отвечает Закирия. — Ля, руси, бал-шафи! Русские, большевики!
— Балшафи! Руси! — арабы жмут руки папе, дяде Феликсу и даже Лешке.
— Вам лучше уехать, — говорит Закирия. — Вас будут принимать за американцев.
Машина не может развернуться в толпе. Дядя Феликс задним ходом отгоняет ее на мост.
— Плохо бы нам пришлось, окажись мы американцами, — замечает дядя Феликс. — Вовремя они своих спрятали в Греции.
— Еще бы! Американцы вооружили Израиль… А ты заметил, что для египтян слово «балшафи» — как заклинание победы? Они ждут помощи от нас.
— А мы поможем? — спрашивает Лешка.
— А ты бы бросил друга в беде?
— Нет, конечно, — обижается Лешка.
— Ну, так о чем разговор?
Дядя Феликс все не может развернуть машину и, наконец, направляется в глубь Гезиры, чтобы объехать демонстрацию.
— Слушай, Феликс, давай крюк сделаем, — предлагает папа. — Последний раз глянем на колонию. Как-никак три года прожили, может, еще скучать будем в Москве.
Машина углубляется в Замалек. Улицы пустынны, заперты решетчатые ворота, в ранний час закрыты жалюзи. «У трех пирамид» никого нет, скучает хозяин среди пустых столиков. Обезлюдевшая колония грустно смотрит пыльными окнами. Вон Викино окно на третьем этаже. На подоконнике — выгоревшие бумажные цветы, Вика клеила их на уроке труда, а мама оставила в суматохе переезда.
За живой изгородью стоят Аза и Леми.
— Вика, — машут они, будто расстались только сегодня утром. — Приходи играть с нами.
Вика недоуменно смотрит на них, на их тщательно выглаженные платьица, на старательно уложенные волосы, перехваченные нарядными ленточками. Играть? Играть, когда идет война и умирают люди, когда на соседних улицах кипит демонстрация!
— Только в мяч мы теперь не играем, — капризно говорит Аза. — Джон ушел от нас, а Али очень толстый, он не может бегать за мячом.
— Куда ушел Джон?
Аза морщится и машет рукой вдоль улицы.
— На войну.
— Он правильно сделал, — говорит Вика. — Очень хорошо! Аза и Леми удивленно вскидывают брови.
— Очень хорошо, — повторяет Вика, старательно выговаривая арабские слова, чтобы они правильно поняли. — Кувеййис! Вери велл! — и она громко хлопает дверцей машины.
— Ай да Заяц! — одобрительно кивает папа. — Молодец! Так их!
Они смеются с дядей Феликсом, а Лешка смотрит на хмурую Вику круглыми глазами. Он первый раз видит ее такой.
Пока стоит цитадель Саллах ад-Дина…
В холле в широких креслах по трое сидят ребята. Почти весь класс. Теперь все вместе — и инженерские, и торгпредские.
Витька Сукачев протягивает Вике горсть фиников.
— Откуда? — удивляется она. В город выходить нельзя, торговцев теперь мало, да и не до сладостей.
— Хусейн принес. Каждое утро прибегает, то финики тащит, то мандарины.
Финики свежие, сочные, правда, отдают мылом. В Египте все фрукты надо мыть горячей водой с мылом. Все равно вкусно. Третий класс сосредоточенно жует, собирая в горсть длинные светлые косточки. — А Матрешкин вчера с малышами улетел, — смеется Витька. — Сидит сейчас дома и дует чай из самовара. С бубликами.
— Скоро и мы двинемся, — говорит Саша Пустовойт. — «Иван Франко» уже Гибралтар прошел.
Вика прикидывает в уме расстояние от Гибралтарского пролива до египетских берегов: утром теплоход будет в Александрии. Значит, последний день в Каире…
— Вот так, — вздыхает вдруг Андрюшка. — Разъедемся, значит, по домам, и — поминай как звали!
— Как это? — удивляется Витька. — Чего это ты?
— А то. Данка вон в Литве живет, а я в Грузии. От Вильнюса до Тбилиси — как от Москвы до Каира.
Ребята недоуменно переглядываются. Об этом никто не подумал. Все так привыкли уезжать домой на каникулы, чтобы на следующий год вновь собраться в русской школе в Баб-эль-Бахре. А теперь, выходит, насовсем — в разные школы, в разные города, к новым друзьям…
