Радий Погодин - Книжка про Гришку
— Очень нахожу, — ответил Гришка. — А как я на вас заберусь?
— Вы, если я не ошибаюсь, умеете немного летать?
Зоотехник на крыльце засмеялся.
— Ух, Трактор, с тобой не соскучишься. Ладно, получишь овёс. Я на тебя не сержусь. — А Гришке зоотехник сказал: — Залезай на забор, с забора — ему на спину. У него спина как платформа, можно по-турецки сидеть.
Гришка залез на коня с забора. Летать в виду зоотехника ему почему-то не захотелось, и вообще ему теперь не хотелось летать. Конь Трактор шёл плавно. Возле старой кузницы остановился, понюхал крапиву.
— Здесь мормыши живут, — сказал он и пошёл дальше. — Иногда, когда мне удаётся подремать лёжа, мормыши подходят и расчёсывают мне гриву. Очень славные существа.
— А вы не могли бы меня познакомить с ними? — спросил Гришка.
— К сожалению, невозможно. Мормыши не признают светских манер. Они могут сами предстать, а могут и не предстать. Очень самобытные существа. И очень деликатные.
— Враки! — крикнул воробей Аполлон Мухолов пролётом.
Конь Трактор мчал по мягкой, нагревшейся за день дороге. Пробежал малиновый лес, черничное болото. Выскочил на выпас.
Коровы стояли сгрудившись. Громко ревели, трубили и стонали. Козёл Розенкранц под кустом лежал и не обращал на их вопли никакого внимания.
— Изгородь сломана, — сказал конь тревожно. — Наверное, коровы в клевер ходили. Оттого и ревут и стонут — объелись. Они помереть могут. Что вы, Григорий, такое дело…
Ещё побегают и — спокойно
— Эй, Розенкранц! — крикнул Гришка. — Что ж вы лежите?
— Не мешайте, — ответил козёл. — На них пираты напали.
— На кого? — спросил Гришка, слезая с коня. — На коров?
— При чём тут коровы? На путешественников! — Козёл нервно дрыгнул ногами, он книжку читал.
— Розенкранц, где пастух Спиридон Кузьмич? — спросил конь Трактор. Почему вы один?
— На свадьбе. В деревне Городище. Его внучка туда замуж ушла.
— Вставайте! — крикнул конь. — Коров гонять нужно.
— Сейчас, главу дочитаю…
Козёл вытянул шею по земле, дотянулся до куста незабудок и принялся их жевать, закатив глаза, — козлам перевоспитываться нелегко, это им даётся не сразу. Бывают у них такие рецидивы.
Коровы ревели. В их глазах Гришка видел боль и страдание.
— Глупые вы, глупые, — говорил Гришка шёпотом. — Чего же вы клевер ели без меры, знаете, что нельзя.
— А вкусно, — сказал конь Трактор. — Коровы как дети: пока не заболеют, будут вкусное кушать… Их обязательно и немедленно нужно гонять. Тогда организм справится… Смотрите, они уже ложатся! Ни в коем случае нельзя им давать ложиться. Розенкранц, коровы погибнут!
— А ему наплевать. Козёл — он козёл и есть, — сказал воробей Аполлон Мухолов пролётом. — Козлы лишены чувства ответственности.
При этих словах козёл Розенкранц подпрыгнул.
— Ах ты пернатая промокашка! Ах ты кошачья закуска! — Не достав воробья рогами, козёл бросился на коров.
С другой стороны на них скакал конь. Коровы поднялись с трудом. Они страдали… И побежали они, как бы перескакивая через свою боль, словно она была разбросана по земле.
— Живее! — кричал Розенкранц. — Кому говорят! Полундра! Свистать всех наверх! На абордаж!
Но одна корова лежала, не могла встать.
— Григорий, поднимайте её всеми средствами! — пробегая, скомандовал конь Трактор.
Гришка корову уговаривал. Гришка корову за хвост тянул.
Корова лежала. И закатывались коровьи глаза.
— Её только палкой, — сказал Аполлон Мухолов пролётом. — Иначе никак.
Гришка взял палку. Палка непривычно тянула руку. Он замахнулся на корову и почувствовал себя скверно.
— Корова, — сказал он, — пожалуйста, беги… Беги, ну, корова. Ударить Гришка не мог. За что ударять? Заметил Гришка в коровьих глазах такую отрешённую тоску, что чуть-чуть — и перейдёт эта тоска в забытьё. Вставай! — крикнул Гришка. — Вставай, тебе говорят! Вставай! — крикнул Гришка, ударив корову палкой. Мысль у него в голове мелькнула: «Как же хирурги, они ведь тоже боль причиняют, спасая?..» Гришка зажмурился, огрел корову изо всей силы.
И ещё…
И опять…
Корова смотрела на него почти с ненавистью.
Гришка опять зажмурился, чтобы не видеть, и ещё ударил корову изо всей силы. Она поднялась тяжело. Выпрямила ноги, как бы Гришке назло, с большим усилием. Ноги её дрожали.
Она постояла и пошла. Гришка гладил её, пинал и плакал. Колотил палкой и орал не своим голосом. Потихоньку, усилие за усилием, шаг за шагом, побежала корова. Гришка вперёд заскочил. Сквозь сизый слепой туман и упрямство проглядывала в коровьих глазах забота.
Гришка обрадовался.
— Ишь ты, Бурёнка… Давай, коровушка, двигай!
Конь и козёл ловко гоняли стадо но кругу.
Внезапно нахлынула на Гришку радость, может быть, даже счастье. Но было оно такое, от которого не взлетишь, от которого люди садятся в уединении и устало молчат.
— Григорий, — сказал конь. — Слетайте мигом за этим молодым человеком, зоотехником. Для чего он, спрашивается, науку прошёл на колхозные деньги?
Гришка подпрыгнул и побежал.
Кочки мелькали, кусты хватали за волосы. Пыль набивалась в глаза.
— Куда вы несётесь, Григорий, — услышал он возле уха. Скосил глаза воробей летит рядом, Аполлон Мухолов. Крыльями машет так, что они слились в серый шар. — Григорий, на такой скорости разговаривать невозможно! прокричал воробей. — Вы знаете, я, кажется, снова влюбился…
Гришка хотел ответить: «Потом. Сейчас некогда». Но Аполлон Мухолов отстал с криком: «Это, Григорий, счастье…»
Гришка ворвался в контору. Крикнул прямо с порога:
— Товарищ зоотехник! Коровы!
Зоотехник выскочил на крыльцо.
— Что коровы?
— Объелись клевером!
— Что смотрел Спиридон Кузьмич? Я ему!
— Вы же его отпустили на свадьбу.
Зоотехник прямо с крыльца прыгнул на мотоцикл. Завёл его в треть секунды и ринулся. Гришка на заднем сиденье прилип.
Ещё издали услышали они рёв и страдание стада.
— Умрут! — Зоотехник схватил себя за волосы.
Мотоцикл вильнул, чуть не врезался в пень от такого опрометчивого движения.
«А на коне сидя и волосы себе можно рвать», — отметил про себя Гришка.
Коровы бегали по кругу гораздо резвее. Бока их вздымались и опадали. Козёл Розенкранц иногда выскакивал вперёд, резко осаживал стадо для энергичной встряски и поворачивал его в обратную сторону, чтобы коровы не закружились.
— Давай! — закричал зоотехник. — Молодцы! Гоняй их, блудливых!
Зоотехник помчался на мотоцикле поворачивать корову, которая отбилась от круга и залезла в кусты. Корова вильнула вбок, зоотехник за ней. Влетел со своим мотоциклом в канаву и замер. Гришка пошёл его вынимать.
Зоотехник лежал в тине и бормотал с ужасом:
— Что будет? Что будет?
Подошёл конь Трактор.
— Уже ничего не будет. Опасность уже миновала. Ещё побегают и спокойно.
— Я знаю, — всхлипнул в канаве зоотехник. — Тебе, Трактор, мой мотоцикл не нравится. Ненавидишь ты мой мотоцикл…
— Нет, почему же, — ответил конь. — Машина хорошая, с девушками кататься…
Вечером возле правления колхоза председатель Подковырин Николай Евдокимович повесил на доску приказов:
«ВЫГОВОР: зоотехнику товарищу Мельникову и подпаску товарищу Розенкранцу.
БЛАГОДАРНОСТЬ: коню товарищу Трактору и дошкольнику товарищу Гришке».
И странно, козёл Розенкранц ходил у доски с гордым видом и со всеми здоровался.
— Ты что нос задрал? — спросил у него Пестряков Валерий, вернувшийся из лесного похода.
— Приятно, — ответил ему козёл Розенкранц. — Даже в выговоре меня теперь не козлом называют, а товарищем… Вот как.
Значит, приехали
— Хочу, чтобы вы прокатились в седле, — сказал конь Трактор. — Теперь я буду работать с самим товарищем Подковыриным.
Гришка залез в седло, ноги его до стремян не доставали, но сознание, что он в седле, делало Гришку как будто выше.
Конь бежал ровно, стараясь, чтобы Гришка не шибко набил себе место, на котором сидит. Седло — вещь удобная, но взрослая, юлить на нём не нужно.
Они по дороге проскочили, лугом прошли и по краю болота. Два бугорка одолели, лесом проехались.
Конь Трактор стал на лужайке или на широкой цветочной дороге, которая уходила вдаль и вдали терялась в тенях и бликах.
— Рекомендую посмотреть вокруг себя внимательно, — сказал конь Трактор.
А Гришка уже смотрел. Почувствовал он какой-то непонятный укол в сердце. Такой укол бывает, когда в чужом заграничном городе, устав от одиночества, нежданно услышишь родную речь.
Гришка подумал вслух:
— Почему так? В этом месте я ничего необычного не вижу, а почему-то тревожно мне… Неужели ромашки?