Последний парад - Владимир Карпович Железников
И тут меня догнала Ленка. Она немного помялась и сказала:
— Так передашь привет?
Зинка стояла поодаль и делала вид, что не прислушивается к нашему разговору.
— Я чурбан, как вы смели только что заметить, который ничего не понимает в романтике, — сказал я. Она покраснела, так ей и надо, а я продолжал: — У чурбана деревянная голова. Мне трудно будет запомнить твою просьбу.
— Солнце разогрело твою деревянную голову, и в ней зашевелились мысли. — Ленка на ходу начала нашу игру в слова.
Видно, ей здорово нужно было, чтобы я передал Ивану привет, чтобы он услышал о ней, если она на меня не обиделась.
— Солнце разогрело голову, — ответил я, — но в ней зашевелились злые мысли.
— Солнце пригрело посильнее, — сказала Лена, — и злые мысли исчезли.
Теперь она просто ко мне подлизывалась. Вот до чего дошла старушка. Не интересно стало играть. Не люблю, когда другие унижаются. Мне даже стыдно было на ное смотреть, но я все же поднял глаза. Ее лоб пересек тоненький длинный волосок морщинки, от виска к виску.
Ленка начала считать:
— Раз, два, три…
В эту игру я никому не проигрывал, даже самому Ивану. Мне ничего не стоило придумать еще тысячу фраз и победить Ленку. Я, например, мог сказать: «Злые мысли у меня легко исчезают, когда я разговариваю с добрыми людьми», но я промолчал.
— Семь, восемь, девять, десять… Победа! — закричала Ленка. — Проиграл… Значит, передашь привет?
Дом, который был справа от нас, наступил на солнце, и в переулке сразу все изменилось. Морщинка у Ленки на лбу пропала.
— Персональный? — спросил я.
— Можно и персональный, — сказала Ленка. — Даже лучше персональный…
Повернулась и пошла к Зинке. А я стоял и все еще не мог прийти в себя. Выходит, она скучала об Иване и совсем этого не стеснялась. А это не каждый может. Ноги она смешно ставит: след в след, точно идет по веревочке. Точно она циркачка. А я, когда знаю, что мне смотрят в спину, просто не могу шагу шагнуть: нога за ногу цепляется и хочется побыстрее упасть.
Но вот они оглянулись и стали смотреть на меня. Теперь их уже не перестоишь. Я бросился в подъезд и стал разыгрывать перед лифтершей дурака: назвал какую-то квартиру, которая была в другом подъезде, стал расспрашивать, на каком она там этаже, но она меня вдруг узнала. Обычно она меня никогда не узнаёт и каждый раз, когда я прихожу к Ивану, выспрашивает всю подноготную, как какой-нибудь следователь по особо секретным делам. А тут узнала и чуть не впихнула в лифт, чтобы я поднялся к Кулаковым. Я от нее еле вырвался и без оглядки побежал вниз по лестнице.
В дверях мы столкнулись носами с Рябовым. Ну и денек сегодня. Все-таки он, видно, решил нанести визит вежливости Ивану.
— Ты что здесь околачиваешься? — спросил я.
— Я? — Он сделал круглые глаза, удивительно, до чего это у него ловко получалось. — Я просто так…
Нет, к Ивану он, кажется, не собирался. Что же он тогда тут делает? Неужели следил за мной? Нечего сказать, благородная Курочка Ряба.
— А если я про тебя Ивану расскажу? — спросил я. — Как ты думаешь, погладит он тебя по головке?
— Честное слово, я просто так…
Он здорово струсил, даже неприятно стало; что-то там лопотал и лебезил передо мной, а потом стал зазывать меня к себе в гости: «Пойдем да пойдем. Я тебе свой новый фотоаппарат покажу». Он так унижался, что я уступил ему и зашел.
Нам открыл дверь его маленький братишка, он продержал нас минут десять. Шумел там за дверью, тарахтел, но не открывал. Оказывается, у них в двери вставлен оптический глазок, в него посмотришь и видишь, кто стоит за дверью. Ну, а этот братишка Рябова еще маленький, и, чтобы ему дотянуться до глазка, надо принести стул и взобраться на него.
Наконец он открыл нам дверь. Это был совсем маленький мальчик, с осторожными глазами и с завязанным горлом.
— Хорошо, что ты пришел, — сказал мальчик. — А то я все один, один… — Лицо у него сморщилось, и он вот-вот должен был зареветь.
— Ну, не плачь, не плачь, — сказал Рябов. — Он, понимаешь, болен и целый день один дома.
Рябов вышел из комнаты.
— Тебе что, скучно? — спросил я.
Я пододвинул стул к окну, подхватил мальчишку на руки — он легонький был — и сказал:
— Смотри в окно. Там много интересного: троллейбусы, машины, люди.
Он постоял немного на стуле, потом сказал:
— Пожалуй, я сяду, а то еще упаду. — И он сел.
Я подумал, что когда он подрастет, то будет точно таким, как Рябов.
Но тут вернулся Рябов и начал демонстрировать свой новый фотоаппарат, а потом стал — показывать фотографии своей работы. У него были фотографии и отца, и матери, и братишки: штук сто, целая кипа. И на всех у них были одинаковые испуганные, осторожные глаза, просто какое-то испуганное семейство. И вдруг, когда Рябов уже забрал у меня фотографии, откуда-то появился его тихий братишка и сказал:
— Вот очень хорошая фотография, — и протянул ее мне.
Ну, если бы он подсунул мне бомбу, которая должна была взорваться через секунду в моей руке, я бы меньше удивился.
Это была Тошка. Она была как живая: волосы у нее были завязаны конским хвостом и кончик хвоста она держала в зубах. Есть у нее такая привычка.
Вот он почему, оказывается, дежурил возле дома Кулаковых. Его интересовал совсем не Иван, а некто другой, точнее, другая.
Я смотрел на Тошку и не мог оторваться: хорошо она получилась, просто красавица.
— Здорово ты фотографируешь, — сказал я. — Высший класс…
А Рябов застыл, стоял как лунатик. Другой бы на его месте дал подзатыльник своему незадачливому братцу, чтобы в следующий раз не совал нос в чужие дела, но он этого не сделал. Наконец Рябов взял у меня дрожащей рукой фотографию, хотел что-то сказать и захлебнулся в собственных словах. А у меня настроение почему-то совсем испортилось, захотелось побыстрее уйти.
— Пожалуй, мне пора, — сказал я.
— Подожди, — выдавил из себя Рябов. — Я тебе объясню.
— А что тут объяснять, — ответил я.
— Нет, нет, нет! — сказал Рябов. — Ты, наверное, все не так понял. Я ее случайно сфотографировал. — Он на ходу придумывал, как оправдаться. — Мы с Борей гуляли… У меня
