Георгий Березко - Знамя на холме (Командир дивизии)
Люди шли молча, и лишь под многими ногами ломался и потрескивал наст. Справа от себя на северо-востоке солдаты видели бой. Пестрое зарево ракет стояло там, и на застекляневшей коре берез скользили розовые или зеленоватые отсветы. Была слышна канонада, временами очень сильная.
Марш продолжался уже больше часа, но люди прошли немного. Проваливаясь до бедер, вспарывая снег коленями, помогая руками, они пересекали целину. Через каждые тридцать-сорок шагов идущий первым в цепочке останавливался, уступая свое место следующему. В затылок друг другу по следу перемещался весь взвод. Утопая в снегу, люди выглядели странно укороченными и когда передние присаживались на минуту отдохнуть, они не становились ниже других. Иные поднимали над собой оружие, словно двигались в воде, чтобы снег не забился в ствол. Дыхание оседало на лицах, на шапках, на вязаных шлемах, и головы солдат мохнатились, превращаясь в диковинные пушистые шары. По цепочкам от человека к человеку передавались приказы. Наклоняясь один к другому бойцы шептали как будто по секрету. «Старший лейтенант приказывает итти быстрей» — «Итти быстрей» — «Старший лейтенант приказывает прибавить ходу» — «Прибавить ходу». И люди прибавляли шаг.
Щура Беляева с нежным беспокойством вглядывалась в лица своих спутников. Ей все еще казалось, что они находятся здесь отчасти ради нее. И хотя речь шла о спасении товарищей, девушка была благодарна всем, идущим с нею не только в силу своей особой заинтересованности в успехе предприятия. Бойцы, шедшие сзади, представлялись ей несравненными людьми, отзывчивыми, храбрыми, добрыми. И Шура была признательна им за то, что любила их. Когда дорога становилась особенно трудной, девушка смущалась оттого, что не смогла предложить более удобного пути. Впрочем, удивительное, радостное возбуждение не покидало ее. Как бы тяжело теперь ни было, Шура не сомневалась в удаче, и самые препятствия даже веселили ее. Падая в сугроб, она едва удерживалась от смеха и, поднявшись, стояла, облепленная снегом, прикрывая варежкой рот, чтобы не расхохотаться. Казалось, все это уже происходило давным-давно, в далекой тамбовской деревне, возле проруби на реке, куда спускались за водой. Вот так же она возилась там в голубоватой россыпи, в такой же сияющий февральский вечер. Самый снег пахнул сегодня, как десять лет назад. И Шура снова чувствовала себя смешливой девчонкой, такой, что приходит в восторг даже от собственной неловкости.
— Ух! — шумно вздохнул Двоеглазов, длиннорукий, худой, высокий солдат, и повалился животом на снег.
— Шевелись, шевелись! — негромко сказал Румянцев, сержант с узкими умными глазами.
— Одну минуточку, — прошептал Двоеглазов.
Шура чуть не прыскала — до того забавными казались ей эти разговоры. Но, сознавая свою вину перед товарищами, она утешала их.
— Немцы уже совсем недалеко, — сказала Шура.
— Там видно будет, — неопределенно заметил Двоеглазов, сел и вытер рукавом лицо. — Зарядочка, — сказал он и улыбнулся. — Вас как же звать, товарищ ефрейтор?
— Шурой Беляевой.
— Познакомились, значит. Моя фамилия Двоеглазов.
— Ох, не может быть! — давясь от смеха, проговорила Шура. — У вас все такие?
— Все, обыкновенный отборный народ.
Они двинулись дальше и через четверть часа добрались до места, где погиб Султан. Туловище лошади по хребет ушло в глубокий снег, но передние ноги лежали на поверхности. Голова удобно покоилась на боку, и обледеневший глаз сверкал на ней, как синее стеклышко. Густой иней покрывал Султана, превратившегося в собственное свое изваяние.
— Ишь куда занесло его! — сказал с упреком немолодой бородатый Луговых.
— Скульптура, — одобрительно сказал Двоеглазов.
Луговых, проходивший ближе всех к лошади, вдруг провалился по грудь. Распластав на снегу руки, он вопросительно посмотрел на товарищей. Румянцев сделал шаг к бойцу, чтобы помочь, и медленно погрузился выше пояса. Он попытался выкарабкаться, но опустился еще глубже.
— Ребята! — тихо позвал сержант Кочесов, массивный, широкий в плечах, не пошевелился от удивления. Двоеглазов лег на снег, подполз к Луговых и протянул ему руку. Тот ухватился за нее, вылез и, сидя, рассматривал свои дымившиеся валенки. Двоеглазов направился к Румянцеву, и вместе с Шурой они вытащили сержанта.
— Спасибо, — сказал Румянцев.
— Ты в другой раз Кочесова проси, — посоветовал Двоеглазов серьезно. — Он за ночь вопрос продумает, проработает…
— Да тут болото, — догадался наконец Кочесов.
Боясь обнаружить себя, разведчики не решались выйти из рощи на опушку. Они свернули левей, но там было еще хуже. Подошли группы автоматчиков, и бойцы начали проваливаться в трясину один за другим.
Дымки, пронизанные лунным светом, поднимались над ямами, из которых выползали люди. Они вполголоса ругались и ползли дальше, снова погружались в топь и, утомившись, переставали ругаться. «Беляеву к старшему лейтенанту» — «Беляеву к старшему, лейтенанту», зашептали бойцы друг другу.
Болото как будто выступало наружу, и на нем колыхался мокрый темный снег. Несколько человек барахтались в ледяной каше, вытаскивая пулемет. Тянуло странным запахом первой оттепели, сырых мхов и вековечной стоялой воды. Казалось, она кипит в таинственной черной глубине, потому что пар валил оттуда, окутывая людей. Шура, держась одной рукой за скользкую ветку, помогала тащить оружие. Прямо на нее полз черный, влажный, тяжелый ствол. Девушка отпрянула назад, и он, покачиваясь, надвигался, роняя капли с блестящего твердого носика. Больно ткнув девушку в плечо, пулемет осел в снег. Рядом с ним легли промокшие, обессиленные бойцы.
Шура нашла Горбунова в нескольких шагах отсюда. Она ожидала выговора, но старший лейтенант ни слова не сказал о препятствии, преградившем батальону путь, словно к Беляевой это не имело отношения. Горбунов спросил лишь, как близко подходит березняк к шоссе и не встречала ли она здесь немецкого охранения.
— Не приметила от самой Варшавки, товарищ лейтенант, — торопливо отрапортовала Шура.
Горбунов был с ног до головы залеплен снегом, отчего сам напоминал большой сугроб. Из-под низко опущенного капюшона халата смотрели на Беляеву светлые сомневающиеся глаза.
— Ничего не приметила, — повторила Шура.
— Ну, ну, — сказал Горбунов, как бы удивляясь беспечности неприятеля. — На шоссе вас обстреляли?
— Ага… Только я отбилась.
— Ладно, идите, Беляева, — проговорил он так, будто на что-то решился. — Устали, я думаю…
— Что вы, товарищ старший лейтенант! — горячо запротестовала Шура.
Она отошла, взволнованная его заботливостью, изумлявшей девушку во всех случаях, когда участливое внимание было направлено на нее самое. Тем сильнее оно тронуло ее сейчас, когда Шура чувствовала себя виноватой. Вчера ей удалось без приключений миновать лесок, потому что пробиралась она, как и докладывала об этом, вдоль опушки. Была облачная ночь, и Беляева не опасалась, что ее заметят немцы. Сегодня двигаться опушкой казалось рискованным, но так или иначе Шура сознавала себя ответственной за все в этом походе. И, подхваченная новой волной благодарности, умиления, любви к тем, кто шел с нею здесь и кто ждал за недалеким шоссе, девушка устремилась вперед.
Все — и капитан Подласкин, командир ее батальона, и великодушный старший лейтенант Горбунов, и недосягаемый полковник Богданов, и высокий красноармеец с удивительной фамилией Двоеглазов, — все они были превосходными, сильными, верными, милыми людьми. Они карабкались сейчас в обжигающем месиве воды и снега, или сражались рядом под уничтожающим светом ракет, или этой ночью шли в другие бои на огромном пространстве фронта, пересекавшего материк. Они были разными: суровыми, неразговорчивыми, общительными, шумливыми, чаще озабоченными, но их делали похожими друг на друга воинская доблесть и высокие человеческие добродетели. Всех их объединяло фамильное сходство героев. Быть может, оно распространялось и на нее, Шуру Беляеву, ибо она шла вместе с ними. «Ах, как хорошо! Как хорошо!», повторяла девушка, задыхаясь от гордости и непомерных усилий. Она проваливалась, падала, снег забивался ей в рот. Сорочка на теле промокла от пота, и в валенках появилась колючая, как гвозди, вода.
Люди переползали болото, и девушка обгоняла их. Она чувствовала на губах соленый вкус пота или слез, пальцы ее закоченели, нестерпимая боль пронизывала ноги. Она видела только снег, много снега, светлого, сыпучего, невесомого и темного, тяжелого, как намокшая глина. В снегу мелькали черные лица с открытыми ртами, глаза, воспламененные яростью, протянутые руки, автоматы… Шура не помнила, сколько времени это продолжалось, но наконец догнала переднюю группу разведчиков.
По ту сторону трясины лес был гуще, и Горбунов некоторое время ожидал, когда подтянется сюда весь, батальон. Перестроившись, люди снова двинулись. И тут до сознания девушки дошел новый необычайный звук — негромкое позвякивание, исходившее отовсюду. Она долго прислушивалась, пока поняла, что это звучит обледенелая одежда сотен бойцов. Лунный колдовской свет слабо вспыхивал на их кованой серебряной одежде. Полы шинели у Шуры бились одна о другую, издавая глуховатый стук.
