Лев Кассиль - Дорогие мои мальчишки
Но на том дело не кончилось. Ребятам захотелось продолжать игру, овеянную теперь высоким таинственным смыслом, открывшимся в рассказанной у костра легенде. И так как друзья наши продолжали встречаться в городском Доме пионеров с Арсением Петровичем, то они продолжали считать себя синегорцами. В игру вовлекались теперь и другие пионеры, не бывшие в лагере. Каждому отводилось соответственно его вкусам и наклонностям место в Синегории. То хорошее, что делал пионер в жизни, по-своему определяло его роль и положение у Лазоревых Гор; новую, тайную, биографию его придумывали сообща у костра. И славные, добрые, полезные дела, которые совершал каждый участник игры в жизни, заносились в летопись Синегории соответствующим образом и особым, сказочным шифром. Например, про мальчика, разводившего в Рыбачьем Затоне почтовых голубей, Валерка в своей летописи рассказывал как о Покорителе Подоблачных Гнёзд.
Пионер, вышедший победителем на школьном шахматном турнире, принял в летописи Валерки звание Рыцаря Клетчатых Лат. Под его началом войска Синегории выгнали из ущелий Лазоревых Гор полчища Чёрных Коней. Лучший среди затонских пионеров собиратель металлического лома был в Синегории Будильником Вулканов и мог вернуть к бурной жизни самый заброшенный кратер. Трудолюбивый и спорый во всяком ремесле, Капка стал оружейником Изобаром. Большеглазый фантазёр, летописец синегорцев Валерка превратился в Мастера Зеркал Амальгаму. Бахчевод Тимка принял имя: Дрон Садовая Голова.
И всегда в их делах побеждали отвага, верность и труд. Это стало девизом синегорцев. А на гербе Синегории появились: радуга, стрела и вьюнок — знаки, тайный смысл которых станет вам ясным, если вы дочитаете эту книгу до конца и узнаете о судьбе Мастера Амальгамы и его возлюбленной.
Продавец в базарном ларьке, где торговали галантереей, был весьма озадачен, когда в один прекрасный день у него раскупили разом все карманные зеркальца. Он недоумевал, почему это затонских мальчишек обуяло вдруг такое повальное кокетство.
Ребята ценили прелесть тайны, и Арсений Петрович отлично понимал это. Гай говорил, что дела важнее славы, а слава придёт с делами. После его отъезда на фронт дела, однако, не ладились, а теперь мальчики уже прослышали от Черепашкина, что назначенный Гаем командор Капка намеревается уйти. Это всех очень тревожило. Потому мальчики с нетерпением ожидали вечера.
Островок, отрезанный от города рукавом Волги, который все звали прораной, и почти весь залитый половодьем, носил у синегорцев прекрасное имя: остров Товарищества. Остров был песчаный, весь заросший ивняком, но посредине его вздымалась возвышенность. Выветрившийся известняк образовал здесь гряду утёсов. Ветер выдул в них пещеры. В одной из них и собирались синегорцы.
К назначенному часу меж полузатопленных кустов и деревьев, обмакнувших свои ветви в струи Волги, стали пробираться лодки. Прорана была тут узкой, на лодке её можно было переплыть минут за пять. Но нелегко было пробраться через затопленный ивняк до места, где находилась пещера. Лодки тёрлись бортами о тугие ветви, приходилось руками раздвигать кусты и, цепляясь за них, упершись ногами в днище шлюпки, подтягивать её за собой. Шурша о плоские камешки, шлюпки вылезали носами на бережок, твёрдый и пористый.
День был свежий, солнечный с утра. А теперь небо было закрыто низкими тучами, и тьма сгустилась раньше времени. На берегу, у пещеры, Валерий Черепашкин проверял прибывших и принимал рапорты. В сумраке тускло поблескивали зеркальца, которые каждый вынимал из кармана, сойдя на берег.
У всех мальчиков на рубашках темнели пионерские галстуки.
— Отвага и Верность! — тихо говорил прибывший.
— Труд и Победа! — отзывался Черепашкин. — Будь готов!
— Всегда готов! — чётко звучало в ответ.
— Сдай рапорт! — разрешал Черепашкин.
— Лому всякого, железок — сто двадцать кило, шурупчиков и гаек там разных — полторы кошёлки, да ещё рельса старая, не очень сильно ржавая, даже со шпалой… Сколько весит, не знаю: больно тяжёлая.
— Проходи, — говорил Валерка. — А ты с чем? — обращался он к другому.
— Был в госпитале, провёл громкое чтение вслух, да ещё две книжки про себя, сочинения писателя Марка Твена, очень интересные…. Отвага и Верность!
— Труд и Победа! Проходи. Следующий.
— А я накрасил плакат против Ходули и прочих подобных срывщиков… Ходуля меня стукнул два раза…
— Проходи.
Вот уже прибыл Степушкин Кира, лучший в городе сборщик металлолома. Соскочил с лодки Коля Кудряшов, прославившийся в Затоне своей тимуровской заботой о малышах, желанный гость в каждом доме, откуда отец ушёл воевать. Явился главный барабанщик Павлуша Марченко — этот отличился как неутомимый песенник в госпиталях, где он вместе с другими пионерами развлекал раненых. Уже сдали рапорты Начальник Охоты — юннат Веня Кунц, Рыцарь Клетчатых Лат шахматист Юра Плотников и другие славные пионеры Рыбачьего Затона. Не было только самого Капки да Тимсона, который должен был сопровождать командора и ждал его на лодке у Рыбной пристани.
Долго не было Капки. А тьма всё сгущалась, ветер порывами проносился в кустах, и деревья полоскали свои мокрые ветви в воде. Мальчики стали уже беспокоиться. Но вот заскрипели уключины, раздвинулись кусты, и длинный острый нос рыбачьей лодки вылез, шурша о камни, на берег. Тимка соскочил с носа на землю и вытянулся. В левой руке он держал лодочную цепь, правой отдавал салют. Капка, балансируя, чтобы не упасть, перепрыгивая со скамьи на скамью, сошёл на берег. Валерка шагнул ему навстречу и отсалютовал:
— Товарищ Командор и Мастер Большого Костра! Пионеры-синегорцы Рыбачьего Затона собрались по вашему сигналу. Рапорты приняты и занесены в книгу. Зеркала проверены. Костёр зажжён.
Капка поднял было руку для ответного салюта, но, не донеся её до головы, тяжело махнул.
— Да ладно уж… — тихо произнёс он.
Валерку покоробило это пренебрежение к обычаям. Совсем по-другому, не так, не таким голосом, не теми словами должен был ответить командор.
Все молча прошли к пещере. У входа её Кира Степушкин, почётный Хранитель Огня, уже разжёг костёр. Он еле заметно тлел под ржавым листом жести, потому что время было военное и нельзя было палить огни — в районе проводилось затемнение, даже бакенов не зажигали на ходовом русле Волги. Ветер загонял дым костра в пещеру, ело глаза, но закон есть закон, обычай свят, и мальчики молча расселись вокруг небольшого возвышения, которое громко называлось Круглым Столом. Тимка стал у выхода на часах.
— Ребята… — начал тяжёлым, осипшим голосом Капка.
«Плохо дело! Сейчас откажется», — подумал Валерка.
— Ребята, я сейчас вам… — Капка запнулся.
«Решил, всё кончено», — догадался Черепашкин.
— Ну… мне приходится, — продолжал еле слышно Капка, — мне вышло сказать вам плохое…
Все замерли.
Капка опустил голову.
— Арсения Петровича убили, — проговорил он быстро, и горло у него перехватило.
— А-а-а! — глухим стоном прошло по кругу.
И стало ужасно тихо. Каждому казалось, что сердце его во мраке колотится о стены пещеры. Потом кто-то, ещё словно надеясь, спросил осторожно:
— Капка, ты правду говоришь?.. Ты верно это знаешь?.. Может, неизвестно ещё… А, Капка? Может, это не так…
Но Капка замотал низко опущенной головой.
— Мне его мать из Саратова письмо написала. Ей похоронную уже прислали, — сказал он.
Было темно, и дым очень ел глаза, и некоторые всё откашливались.
— Ребята, — заговорил опять Капка, — конечно, горе. И даже очень большое. Хуже уж некуда. Таких, как Арсений Петрович, мало где сыщешь. А коли найдётся, так для нас всё равно лучше Арсения Петровича никто на свете не будет.
Он помолчал некоторое время. Было тихо в пещере. Костёр у входа угасал. Кто-то опять коротко и тяжело ахнул в темноте.
— Ребята, — голос Капки зазвучал вдруг твёрдо и громко, — только давайте мы дела не бросим. Сами уж как-нибудь. Одни… Я тут намедни отказываться думал. То забыть. Глупости это. Раз и навсегда. Если когда манкировал чего, пусть каждый скажет прямиком: так, мол, и так. Коли в чём виноват — то же самое. Буду знать и сделаю как надо, как следует. Но дело бросать — это хуже ещё, чем память Арсения Петровича позабыть. Значит, надо дело делать. Вот, по-моему, как. Это, я считаю, до осени так, до школы… А как в школу пойдёте, так там, конечно, уже другой разговор…
Капка тяжело перевёл дух и затем продолжал уже решительнее:
— Арсений Петрович что говорил? Что мы прежде всего пионеры и даже всех других пионеров попионеристее. Мы и есть пионеры своего города, пионеры военного времени.
— А если дразнятся вот юнги эти? — спросил кто-то в темноте.
— За словом в карман не лазить, резать с ходу, брить начисто, — ответил Капка.
