Кощеева невеста - Алан Григорьев
Злата, Даринка и Марьяна тоже были тут — расселись по лавкам, словно птицы на жёрдочке. Они коловершу, конечно, видеть не могли, да и не волновали их бабкины питомцы, пускай и волшебные. Василиса положила руку Пушку на холку, чтобы тот перестал возиться, и прислушалась к уже начатому разговору.
— Не понимаю, где же Ванюша, — Даринка говорила так тихо, что приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова. — Почему не пришёл? Он же обещал!
— Была я у него, — Марьяна недовольно поджала губы и поправила сползший с головы платок. — Дрыхнет, подлец. Видать, хлебнул лишку для храбрости, тут и сморило его. Уж я в окно колотила, в дверь дубасила — а ему хоть бы хны. Вот и верь после этого мужикам!
Василиса тихонько шмыгнула носом. Не любо ей было, что Ванюшку по её милости в подлецы да пьяницы записали. Да что уж теперь? Не признаваться же в содеянном?
Марьяна пьяниц ух как не любила! Говорят, жених у неё был — хороший парень, только до бражки слабый — однажды опосля гулянки упал в лужу да и захлебнулся в двух шагах от родного дома. С тех пор Марьяна на других парней не смотрела и замуж так и не вышла, хотя многие сватались. Теперь-то уж поздно невеститься — в двадцать семь годков. Но Марьяна ничуть не унывала, словно никогда и не хотела стать мужней женой. На язык она была остра, руками обладала сильными и ловкими — в таких работа сама спорилась. А готовила — м-м-м, пальчики оближешь! Самые лучшие пироги в Дивнозёрье пекла! Даже у матушки покойной такой румяной корочки не получалось.
Даринка, заслышав про Ванюшкино пьянство, совсем скисла, и Василиса всё-таки не сумела удержать язык за зубами. Хотела — да не смогла.
— Ты прости меня, сестрица Даринушка, — она случайно слишком сильно сжала холку Пушка, и тот недовольно вякнул. — Не виноват твой Ванька, любит он тебя больше всего на свете. Это моих рук дело, я его сон-травой опоила.
— Ты? Да как же ты могла?! — ахнула Даринка, заламывая руки. — А ещё сестра называется! Зачем так плохо поступаешь?
— А затем, что жизнь ему хочу сохранить. Хороший у тебя жених, сильный, а всё ж таки не богатырь, — проворчала Василиса, отводя взгляд, будто боялась, что посмотрит ей сестра глаза в глаза да и увидит там всю неразделенную любовь к Ванюшке. — Пришла я, понимаешь, на двор, заглянула в окошко, а он сидит и ножик точит. Это чтобы супротив Кощея, значится, с ножом идти. А этот гад бессмертный же! Погиб бы твой Ванюша ни за что ни про что.
— Ой, — всплеснула руками Даринка. — Об этом я как-то не подумала. Глупая я… Спасибо тебе, Васенька.
Бабка Ведана вновь неодобрительно цокнула языком и так многозначительно громыхнула железным противнем в печи, что Василиса поняла — ежели она сама сейчас не сознается во всём, не смолчит старая ведьма. Да и ей самой было тошно тайну хранить: невысказанные слова нутро огнём жгли.
— Не благодари меня, Даринка. Не заслужила я. Ведь это я Кощея в Дивнозёрье привела, ветрам на судьбу пожалилась и вот сдуру накликала беду. Не того хотела, клянусь! Но вышло как вышло. Прости меня, если сможешь.
Даринка промолчала, ни словечка не сказала. А вот Златка глянула на Василису так, будто бы вмиг всё поняла. Да, к счастью, тоже ругать не стала. Только вздохнула:
— Дура ты, Васька. Ну да слезами горю не помочь. Бабушка Ведана, на тебя одна надежда. Как нам с Кощеем проклятым сладить, чтобы дорогих сестёр ему не отдать?
— А никак, — старуха вытерла мокрые руки о передник. — Знала бы, давно бы извела его, супостата треклятого. Мамку он мою уволок, когда я ещё малой козявкою была, и с тех пор её никто не видывал. Эх, выведать бы, где его смерть запрятана…
— Я непременно узнаю! — пообещала Василиса, приложив руку к груди, где часто-часто билось глупое сердце. — Только как тебе весточку потом подать-то, а?
— Птички божии везде летают — и в Яви, и в Диви, и даже в Нави. Договоришься с какой-нибудь пичужкой, пусть записочку передаст, — беззубо прошамкала ведьма и, вздохнув, добавила: — А ты, значит, твёрдо решила идти за Кощея? Не будешь пытаться сбежать да под кустом схорониться?
— Не-а, — Василиса мотнула головой так, что непривычно тяжёлые косы хлестнули её по спине. — Сама же сказала: я кашу заварила. Стало быть, мне и расхлёбывать. Прошу тебя, только Даринку спрячь. Хоть в мышку её преврати, хоть в зайчишку.
— В зайчишку не могу. Хотя, вообще-то, есть одно зелье… — задумчиво протянула бабка Ведана, глядя в прокопченый потолок. В свете сальных свечей её морщины казались ещё глубже и исчерчивали щёки, словно русла пересохших рек. — Да только всё одно оно не поможет. Разве что кто-то согласится замест Даринушки к Кощею пойти, ею прикинувшись. Тогда личину я сделаю. Но дело это опасное: коли почует навий супостат обман, непременно озлится. Может, сразу прибьёт, а может, долго мучить будет. Говорят, собаки у него цепные злющие, а подвалы каменные — тёмные и глубокие. Много людей там ни за что ни про что сгинуло.
— Ой, мамочки, тогда мне конец, — Даринка втянула голову и обхватила себя руками за плечи. — Да кто ж на такое пойдёт-то по своей волюшке?
— Я пойду, — Марьяна решительно стянула с головы платок, обнажив русые косы.
Все взгляды обратились к ней, и смелая работница гордо вскинула подбородок:
— Что вы на меня так смотрите-то, будто ушам не верите? Даринушке ещё жить и жить, счастье своё с любимым строить. А мой любимый давно в могилке лежит и сердце моё унёс с собой в сыру землю. Но ежели я могу ещё людям пригодиться да добро сделать — я готова. Такова моя благодарность за то, что приютили погорелицу, работу дали, не обижали никогда и в семью приняли, как родную. Так что не отговаривайте — всё решено.
Даринка, зарыдав, бросилась
