Сергей Лукницкий - Это моя собака
Так ничего больше на этом уроке мы и не увидели.
К тому же весь класс больше смотрел на меня, а не на учителя. Это ему, конечно, мешало, но из деликатности он молчал. Я чувствовал это и стыдился.
Уроки шли.
А в один прекрасный момент я подошёл к парте моего хозяина и лёг у его ног, свернувшись калачиком. Витя задвинул меня ногой под стул. Мне не хотелось больше быть центром внимания и не хотелось никого видеть.
Я не заметил, как задремал, и приснилось мне, что по прериям несётся кем-то преследуемое стадо диких гиппопотамов. Я вскочил, чтобы нестись вместе с ними, и вдруг обнаружил, что лежу под партой, а все ученики и в самом деле куда-то несутся, срывая крышки от парт, швыряя портфели и учебники, опрокидывая стулья.
Что мне оставалось делать? Чтобы не очень-то от всех отличаться, как говорит Пал Палыч, надо бежать туда же, куда и все.
Но далеко бежать не пришлось. Мой хозяин Витя остановил меня и сказал:
— Пиратыч, сейчас после перемены, у нас будет урок химии. Если бы ты знал, как я и мои друзья не любим этот предмет!..
Я понимающе кивнул, но что я мог сделать: только из солидарности не полюбить химию? Я ведь ещё здесь и не освоился как следует.
Но потом оказалось, что ничего особенного осваивать мне и не нужно, все уже давно освоено.
Перемена, то есть беготня и нервотрёпка, закончилась, а кабинет, куда все мы должны были зайти, все не открывался. Но не открывался он из-за весьма странных обстоятельств.
Полная и старомодно одетая учительница молча прошествовала вдоль рядов не любящих её предмет учеников и, строго оглядев их, словно пересчитав, всунула ключ в замочную скважину.
Я не знаю, конечно, как это получилось, но из замочной скважины вдруг вырвалось пламя. Учительница взвизгнула, как будто бы она сама стала вдруг на мгновение девочкой, отскочила от двери и уже, из естественного чувства самосохранения, не подходила к ней больше. Остаток урока (а дело продолжало происходить в коридоре) был посвящён разбору происшествия, причём, как пишут в газетах, ни один представитель Витиного класса не взял на себя ответственность за содеянное.
На этом, собственно, закончился урок химии, и, судя по тому, насколько спокоен и выдержан был в эти сложные для всего класса минуты мой хозяин, как участливо и даже галантно он охаживал учительницу, я сразу понял, что никакого отношения в волшебному пламени, вырвавшемуся из замочной скважины, он не имел.
Я был очень доволен за своего смиренного хозяина и радовался тому, что после химии будет урок физкультуры, на который я, как и многие другие ученики, не пойду, а поброжу по школе, посмотрю, что здесь, как и зачем.
Пока Витя в течение сорока пяти минут пытался перескочить через коня, подтянуться на кольцах и взобраться по канату, я отправился слоняться по школе, заходил в разные классы и везде, судя по немедленно начинавшемуся с моим появлением шуму и овациям, чувствовал своевременность своего прихода. Все были чрезвычайно рады внезапному появлению собаки. Прямо не школа, а общество защиты четвероногих!
Школьную пионервожатую я видел столько раз, сколько оказывался в коридоре. Она была и в самом коридоре, и возле окна, и у двери, и даже у люка на крышу. Такой вездесущности может позавидовать кто угодно. Она, как я инстинктивно сообразил, попросту гоняется за мной. Я, естественно, — от неё. Я победил. Спрятался в кабинете английского языка. Там стояли магнитофоны, и я забрался под один из них.
Витя нашёл меня только в середине дня. Я как раз вёл посредством хвоста и ушей умиротворяющую беседу с английским завучем. Витя смешался, как смешиваются и тушуются только при виде чего-то очень страшного, и собрался было улизнуть, делая мне таинственные знаки. Но завуч уже увидела Витю и спросила, больше по привычке, чем по необходимости, — грозно и фатально:
— Уот из зсис, Уитухин? — показала она на меня.
— Зис из май дог, — ответил мой хозяин, продемонстрировав хорошее знание ведущего европейского языка.
— Ссчас же убери своего дога! — распорядилась завуч. И стало ясно, что все английские слова ею уже исчерпаны.
Но помилуйте, я же не дог! Я хотел сказать об этом завучу, но она ушла, оставив нас с Витей в неприятном одиночестве.
— Вот так бывает, Пиратыч, — глядя на меня, сказал Витя, — зря ты не пошёл со мной на физкультуру, там хоть учитель приличный.
Я уже тоже жалел, что не пошёл с Витей на физкультуру, но маленькая радость все же ждала нас впереди: мы вспомнили, что идёт большая перемена.
Что такое перемена, я ещё не знал. Может быть, это так называется в школе перестройка?
Глава 6. Встреча со старым другом
Часто можно услышать по радио, что нужна реформа школы. Может быть, и в самом деле нужна. Правильно, но кому? И кто её будет осуществлять? А может быть, всё, что я вижу, и есть осуществление этой реформы?
На этот вопрос пока ни одна собака ответить не может.
Но позволю себе вам напомнить, что я прибыл в школу отнюдь не для того, чтобы наблюдать за её реформой, хотя это, надо думать, было бы безумно интересно.
Например, очень милым и вполне в духе реформы показалось мне такое заявление учительницы в одном из классов: «Дети, завтра у учительницы параллельного класса день рождения, попросите родителей собрать по 10 долларов…» Или классное собрание в другом классе, посвящённое пропаже у одной из девочек бриллиантового перстня.
Я прибыл сюда с другой целью: по поручению мамы Маши установить, почему у моего хозяина Вити Витухина в последнее время неважное настроение. А вместо этого почти обучился началам химии (перепугавшись пламени из замочной скважины), физкультуре (убегая от пионервожатой), физике, о которой расскажу в своё время; поговорил по-английски с завучем.
Ну, хорошо, что же в активе? Я выскочил на большую перемену, на весеннюю улицу, а до сих пор так ничего и не понял. Но, похоже, что и не пойму, поскольку не вижу пока, с какого конца подходить к решению этой проблемы.
Почему у нашего Вити плохое настроение? Ведь все вокруг так прекрасно!
Ну, например, вот группа подростков играет в салочки. Я тоже побегал; тихо, конечно, без лая; потом, вижу, десятиклассницы играют в прыгалки, пригласили меня. Я тоже попрыгал, потом, смотрю — третьеклассницы рассматривают какой-то иллюстрированный журнал, из тех, что Пал Палыч запирает в свой письменный стол…
Я залаял и, как мог искреннее, проявил свою симпатию тому обществу, в котором всю первую половину дня вращался наш Витя.
Но, вращаясь, Витя хмурился все больше и больше, а я не мог узнать, отчего это. Между тем, меня то ли не воспринимали, то ли, наоборот, привыкли уже, как к экспонату. В конце большой перемены (это оказалась не перестройка, а просто долгий и шумный перерыв между уроками) я был уже своим, так что никто не удивлялся мне, как в первые минуты пребывания в школе. Я забавлялся целых полчаса, ходил чуть ли не на хвосте.
И вдруг я заметил, что за мною насмешливо наблюдает чьё-то породистое лицо.
Оно глядело на меня из-за лохматого, вкусно пахнущего и несущего разумные флюиды тополя. Возле такого дерева, царственно росшего посреди школьного двора, мог стоять лишь некто удивительный.
В этот момент меня поманили в здание школы. Причём поманил меня туда мой собственный нос. Ненадолго я со двора исчез, ещё раз, правда, оглянувшись. И тут же, конечно, забыл про этого «некто», наблюдавшего за мной.
А когда я вбежал в коридор, то вдруг почувствовал знакомый запах. Да-а… Где же я раньше его чуял? Ба! Я вспомнил. Это же мой старый друг Лис так пахнет! Мы с ним расстались в прошлой повести, летом на даче. Мы не успели даже толком проститься, не говоря уж о том, чтобы обменяться адресами. Но от судьбы не уйдёшь. Вот так встреча! Он все ещё живёт в живом уголке, в этой самой школе, где учится мой хозяин. Я пошёл по следу. Нашёл я его возле школьной столовой.
— У нас, брат, идёт перестройка школы, — важно сказал мне Лис, поцеловав меня в нос, — пожалуйста, осторожно ходи по этому паркету, он ещё не приклеен.
— Это я уже заметил. И даже сообщил Лису некоторые свои наблюдения. Но явно высоко ценил себя, как старожила, и словно не слышал. Мы говорили на разных языках, и потому наш разговор быстро завершился.
— А как ты выбрался на улицу? — спросил меня Лис для того, чтобы что-то спросить. Он имел ввиду, вероятно, как я один ушёл из дому.
Я не хотел вдаваться в подробности, шепнул ему только, что выполняю общественное разведзадание. И из дому поэтому ухожу тогда, когда мне это необходимо. «К тому, же, — сказал я, — при новых формах демократии в нашей семье стали больше доверять, и я теперь бегаю, где захочу. Разумеется, обязуясь ничем не компрометировать семью, членом которой я состою». Лис слушал, зевая, да и сам я понял, что слишком уж официально беседую со старым товарищем.
Страшно неприятно слышать, когда дети стараются говорить, как взрослые, в особенности о вещах, в которых они сами мало что понимают. А когда, как взрослые, говорит пёс, это уж ни в какую будку не лезет. Тем более, мне ещё очень многое предстоит осмыслить в этом мире.
