Виктор Степанов - Венок на волне
Третье письмо я мысленно пишу уже не один день. Я думаю о нем и на вахте, и на камбузе, и в кубрике везде. Нет, не о письме думаю, стараюсь выяснить, что произошло на том месте, где мы опускали венок. Всех, кого можно было расспросить, расспросил. И наверное, всем уже надоел своими вопросами.
П и с ь м о т р е т ь е (ненаписанное).
"Так вот, Борис, о "Стремительном"... О той самой широте и долготе, что красным флажком отмечена на штурманской карте. А было это так...
Как же это было? В конце сорок первого года приморский город, где базируются наши корабли, выглядел совсем иначе, чем сейчас. Не было такого дома, которого не коснулась бомба или снаряд. И страшная стояла жара от непотухающих пожаров. Почти все жители эвакуировались, и город превратился в бастион. На окраинах уже завязывались бои, и все знали, что рано или поздно сюда ворвутся фашисты.
И вот однажды, после очередной бомбежки, у разрушенного дома моряк увидел плачущего мальчишку лет восьми-девяти.
- Тебя как зовут? - спросил моряк.
- Лешка... - всхлипнул мальчишка, размазывая слезы.
- А где же твоя мамка?
Сбивчиво мальчишка рассказал, что, когда началась бомбежка, мать отвела его в бомбоубежище, а сама зачем-то вернулась в дом.
"Без матери остался пацан", - понял моряк.
- Ну, вот что, Лешка, меня зовут дядя Петя. - Он протянул широкую, в пороховых крапинках ладонь и пробасил, озорно блеснув глазами: - Хватит ныть. Ведь ты моряк, Лешка, моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда. Пошли со мной, - сказал моряк, - в порт.
(Я это вижу совершенно отчетливо, как на экране. Нет, даже ярче. В контрастных цветах беды: в черном - дым над городом, багровом - пламя и в стальном плиты тротуара, по которому, хрустя разбитым оконным стеклом, движутся два силуэта. Один в бушлате - саженьи плечи и ленты бескозырки вразлет. Другой - в куцем пальтеце семенит рядом, взъерошенным вихром касаясь автоматного приклада.)
- Пришли, - сказал моряк. - Давай прощаться.
- Как - прощаться? - У Лешки сжалось сердце. - А разве мы не вместе?
- Нет, - ответил моряк и застегнул Лешке верхнюю пуговицу, как это делала мама, провожая на улицу погулять. - Ты поплывешь на теплоходе. Видишь, - показал моряк, - белый стоит, с красным ободком на трубе? А я поплыву вон на том сторожевике. Это наш "Стремительный". Будем вас сопровождать. Охранять, значит... Ну, чего насупился? Ведь ты моряк, Лешка, моряк не плачет...
Он проводил Лешку до самого трапа, объяснил что-то матросу, стоявшему на пирсе, и тот согласно кивнул.
- До свидания, Лешка. - Дядя Петя сжал в своей шершавой, как наждак, ладони его ручонку. - Будет время, посмотри, я тебе со "Стремительного" флажками помашу.
Матрос, с которым разговаривал дядя Петя, устроил Лешку внизу, потому что на верхней палубе находиться не разрешали: в любую минуту могли налететь "юнкерсы".
Внизу было сумрачно и душно, словно в бомбоубежище. Да и пассажиры женщины и дети, сидевшие на узлах и чемоданах, - напоминали тех, с кем Лешка и мать прятались в подвале во время бомбежек. Ребятишки хныкали, а женщины перешептывались, испуганно прислушиваясь к грохоту береговых зениток.
Лешка не почувствовал, как теплоход отчалил от пристани и взял курс в открытое море. И он, конечно, не видел, что с правого борта на небольшом расстоянии пристроился "Стремительный". В полной боевой готовности, если налетят фашистские самолеты или атакуют торпедные катера.
(Как они проходили рейд? Ума не приложу. Ведь буквально на каждом шагу подстерегала смерть. Кто-то рассказывал, что плотность заграждения в те дни на фарватере была 80 мин на километр. Считай, одна мина на 125 метров. Почти длина теплохода.)
Хоть на минутку, а Лешке удалось высунуться из люка. Смотрит - и правда, корабль дяди Пети совсем рядом. Сам чуть побольше катера, куда меньше теплохода! А резвый, только бурун за кормой!
Лешка никак не мог разглядеть, что за матрос стоит на мостике. По фигуре вроде дядя Петя, а может, не он? Но вот матрос замахал флажками. "Он! - обрадовался Лешка. - Конечно, дядя Петя мне машет!" Ведь ты моряк, Лешка! Мальчишка совсем было высунулся из люка и хотел уже выскочить на палубу. Но тут его заметил теплоходный матрос и крикнул:
- А ну, брысь вниз!
И Лешка скатился по трапу.
Сколько они плыли, Лешка не мог знать.
- Через полчаса будем дома, - сказал матрос женщинам, которые совсем уже пригорюнились. Все сразу зашевелились, как в вагоне перед станцией прибытия. И Лешка, глядя на пассажиров, повеселел. Он представил, как на берегу встретит его дядя Петя. И - почему бы и нет? - Лешка попросится на корабль "Стремительный". Возьмут! Если дядя Петя как следует попросит командира, - конечно, возьмут! Юнгой. Правда, Лешке маловато лет. Но бывают же пятнадцатилетние даже капитаны. А в девять лет запросто можно поплавать юнгой.
Лешка... юнга! Дядя Петя закажет специально для Лешки маленький черный бушлат, маленькую бескозырку с маленькими лентами в золотых якорьках. И может быть, сделают специально для Лешки маленький, но зато настоящий автомат. Тогда берегись, фашисты!
Лешка так живо все представил, что сам себе поверил - а как же иначе! И, успокоенный, задремал.
Очнулся он от страшного грохота. Теплоход подбросило на волне, и Лешка почувствовал, что палуба накренилась. Лампочка погасла, и кто-то истошно закричал: "Тонем!" По трапу прогремели каблуки, и в свете вспыхнувшего карманного фонарика Лешка узнал теплоходного матроса.
- Спокойно, товарищи! - сказал он. - Ничего опасного, подходим к нашему берегу.
У трапа столпилась очередь. Лешка протиснулся к ступенькам и пробкой выскочил наверх. Здесь был еще день, и глаза невольно зажмурились от солнца. Лешка подбежал к борту и остановился, оглядывая рейд. Дяди Петиного корабля почему-то не было видно. "Наверно, к другому причалу подошел, к военному", решил Лешка и стал с нетерпением ждать, пока матросы прилаживали трап. Лешке показалось, что делали они это как-то не так. Лица хмурые, словно матросы и не рады, что пришли наконец-то в порт.
Через минуту на причале стало многолюдно, как на вокзале.
Лешка начал опасаться, что в такой толпе дядя Петя его не найдет. "Спрошу-ка у теплоходного матроса", решился он и вернулся к трапу.
- Ты куда же смотался? - недовольно проворчал матрос. - Я же за тебя головой отвечаю.
- А где дядя Петя? - спросил Лешка. - "Стремительный"-то где?
Матрос пожал плечами, помолчал, почему-то вздохнул.
- В море дядя Петя, где же ему быть...
Так Лешка больше и не увидел того моряка, что назвался дядей Петей. Прямо с причала забрала мальчишку детдомовская машина. Теплоходный матрос подсадил Лешку в кузов, помахал на прощание бескозыркой. И этого матроса он тоже видел в последний раз.
Машина долго ехала вдоль моря, и Лешка до боли в глазах всматривался в горизонт. Где-то там, далеко-далеко, над чешуйчатым отблеском волн, миражем вставал перед ним "Стремительный", гордо разрезающий волны. А на мостике дядя Петя с красными сигнальными флажками: "Ведь ты моряк, Лешка..."
Но еще не известно, кем бы он стал, если бы много лет спустя не произошла неожиданная встреча со "Стремительным".
Десятиклассник Лешка Гренин сидел в читалке и готовился к штурму последнего экзамена. Для разрядки полистал свежий журнал. И вдруг далекой зарницей полыхнул в памяти тот день сорок первого года. На журнальном снимке был запечатлен корабль, горделиво несущий свою единственную мачту с флагом. Ну конечно, это он, "Стремительный"! Над фотографией крупный заголовок: "Подвиг не померкнет в веках" и короткая заметка. Короткая, но оглушительная, как взрыв. Точнее, это было эхо того взрыва, который прогремел над морем в тот военный день. А еще точнее, того самого, что был услышан маленьким Лешкой на теплоходе.
Вот что произошло за несколько минут до того, как Лешка почувствовал, что палуба сильно накренилась, и в трюме погасла лампочка.
(Я это так вижу, словно сам стою на палубе теплохода вместо матроса, который запретил Лешке высовываться из люка. Даже больше, я нахожусь сразу на двух кораблях: на теплоходе и на "Стремительном", рядом с командиром и сигнальщиком Петром Семыниным, то есть дядей Петей.)
Наш берег был уже виден. Далеко, на кромке горизонта, темнели метелочки деревьев и казавшиеся игрушечными портовые краны. Четыре мили, не больше, оставалось до родного причала. И вдруг сигнальщик "Стремительного" крикнул: "Слева по борту - перископ подводной лодки!" И еще через минуту: "Слева по борту - торпеда!"
С этого мгновения время измерялось только секундами. Может быть, десять, может быть, пятнадцать секунд понадобилось, чтобы принять единственно правильное решение.
Торпеда неотвратимо неслась к теплоходу. Ее видели все, кто находился на верхней палубе. О ней не подозревали сотни женщин и детей, в том числе и маленький Лешка.
Нет, время теперь отсчитывалось не секундной стрелкой часов. И не в сторону прибавления. Время устремилось к нулю, к той точке соприкосновения торпеды с бортом теплохода, когда раздастся смертельный взрыв. Сама торпеда была сейчас чудовищным секундомером. Десять, восемь, семь, шесть...
