Иван Багмут - Записки солдата
Вскоре у меня было два пистолета, бинокль, электрический фонарик и полевая сумка. Разбирать вещи надоело, и я присоединился к старшине, чтобы помочь ему составить список захваченного.
После обеда очень хотелось спать, но командир приказал прочесать стога, видневшиеся за хутором, и мы еще до наступления вечера обнаружили с десяток вражеских офицеров, которые, зарывшись в солому, забаррикадировались ящиками и мешками с едой.
Вечерело, падал снежок и присыпал груды трофейного имущества. Изголодавшиеся мулы дико ревели. В некоторых домах робко загорались огоньки. Мы вернулись на хутор.
В комнате было уютно: топилась печь, горела лампа, на полу лежало много свежей соломы. Прошли день, ночь, еще день и еще ночь, с тех пор как мы спали. Приятно было сбросить полушубок, шапку, оружие и сидеть у стола, положив на него локти. На хуторе осталось мало военных, бойцы не набивались в дом, и дверь не хлопала, как обычно бывает.
Неожиданно прибыл связной с приказом немедленно явиться в расположение штаба. Уют разрушен. Мы одеваемся, прилаживаем оружие и выходим в морозную ночь. Впереди на своем трофейном коне едет Красов, мы плетемся сзади, напрямик, без дороги, по колено в снегу. Тяжело, зябко, неприветливо.
Село, где стоит наш штаб, заполнено войсками. Мы с трудом находим свободный дом. В нем темно. Солома сырая, от нее идет холод. Все время хлопает дверь, и в комнату врываются клубы холодного воздуха. Не раздеваясь и не снимая оружия, мы устраиваемся на соломе и забываемся тяжелым, беспокойным сном.
Утром Красов узнает, что пропало седло с его лошади. Мы бросаемся на розыски и быстро находим его у старшины вещевого склада.
В ответ на наше требование вернуть седло старшина становится на формальную точку зрения и сердито доказывает, насколько старшина вообще может доказать солдату, что пешей полковой разведке кони «не положены».
Месяц назад, когда мы еще не были на фронте, этот старшина выдавал нашему взводу белье. Мне попалась очень плохая пара, и я попросил заменить ее. Когда я убедился, что никакие доводы не помогают и дело мое безнадежно, я пожелал старшине дождаться такого белья от своих детей. На складе никого, кроме нас, не было; я дважды повторил свое пожелание, зная, что старшине не на кого оставить склад, чтобы пойти на меня пожаловаться.
Теперь мы снова встретились. Я подошел, когда спор о седле был в самом разгаре. На мне был белоснежный халат, на груди висел новенький бинокль, а у пояса — пистолет.
— В чем дело? — строго спросил я и, не дослушав старшину, гаркнул: — Стать, как положено!
Старшина опешил, вытянулся по команде «смирно», а ребята схватили седло и со смехом побежали к себе.
…Полк выступил. Снова перед глазами степь, овраги, стога позапрошлогоднего хлеба. По дороге мы ловим нескольких мулов и по очереди едем верхом, без седла. Но мулы голодны, и еще до полудня мы отпускаем их на волю.
Обедает полк в большом селе. Улица забита немецкими танками и автомашинами, на снегу — месиво из снарядов, молитвенников, консервов, вещевых мешков, касок, противогазов, гранат.
Наша подвода с продуктами проехала вперед, и мы, не найдя ее, вынуждены были идти к кухне. Моим соседом в очереди оказался наш старший лейтенант. Наполнив котелки, мы с ним зашли в первый же дом и принялись за обед.
После обеда он послал меня собирать взвод, рассыпавшийся по улице. В одном доме я напал на гостеприимного и симпатичного майора, который предложил мне чаю. Я отказался, но сел покурить. Завязалась беседа на литературные темы.
Я был очарован культурностью майора, тонкими остротами и той особой простотой, которая свойственна лишь недюжинным натурам. Его лицо показалось мне очень знакомым, но где я его видел — вспомнить не мог.
Вдруг распахнулась дверь, и вошел наш старший лейтенант. Увидав майора, он было отступил, но тотчас спохватился, поздоровался и приказал мне немедленно идти во взвод.
Я остановился на половине фразы, пожал руку майору и шутя сказал:
— Есть ли в мире более горькая команда, чем «Выходи строиться!»?
— A la guerre comm a la guerre,[1] — ответил майор и, еще раз пожав мне руку, добавил: — На следующем привале обязательно заходите.
На улице я спросил старшего лейтенанта — кто этот майор?
Он удивленно поглядел на меня:
— Разве вы не знаете? Это же комиссар полка!
Я тотчас вспомнил, где встречался с майором, и молча встал в строй.
Взвод присоединился к колонне, и тысячи ног втаптывали в снег листовки с портретом «унзер фюрер», брошюры о новом порядке, военное снаряжение и молитвенники на венгерском и итальянском языках.
В конце села трупы в зеленоватых шинелях стали попадаться чаще. Один лежал прямо на дороге: его занесло снегом, а ночью, верно, по нему прошли танки, обозы и пехота, так что теперь на обочине виднелась одна лишь рыжеусая голова.
— Ну, как тебе нравится у нас? — спросил я.
Ребята отозвались мрачным смехом. Да, это он, этот рыжеусый, сжег наши села и города, он разрушил наши фабрики и заводы, он убил наших братьев и сестер, он заставил нас оторваться от мирного труда и месить снег на бесконечных степных просторах. Лежи же теперь на тракте, и пусть тебя топчут солдатские ноги.
Наш взвод шел за взводом конной разведки. У них была чудесная пароконная подвода. Старшина конной разведки относился ко мне с уважением и разрешил сесть в сани. Усталый, я быстро уснул, но вскоре проснулся от холода. Старшина спал, а ездовой предложил мне вылезти из саней:
— Коням тяжело.
Я встал и присоединился ко взводу.
Уже вечерело. Начиналась вьюга. Снег залеплял глаза, быстро стемнело. Мы шли вслепую, натыкаясь на передних. В голове колонны происходили какие-то заминки — полк часто останавливался. Мы мерзли, нервничали.
Во второй половине ночи метель поутихла. Нам повезло: мы вышли в голову колонны, поймали пустые сани, запряженные мулом. На конечный пункт нашего маршрута мы прибыли первыми и уговорили охрану продовольственного склада дать нам бочку масла и три пудовые банки варенья. Квартира досталась нам просторная, с приветливой хозяйкой и горящей печью. Мы отогрелись, позавтракали и засветло улеглись спать.
Не успели уснуть, как из штаба вернулся старший лейтенант. Первым его словом была команда: «Подъем!»
Следующую команду подал старшина, и она не была приятнее первой:
— Выходи строиться!
Я зажмурился. Казалось, никакая сила не способна стронуть меня с места. Тогда я вызвал в воображении жесткий звук близко расположенного вражеского пулемета, и ко мне мигом вернулась бодрость. Я вскочил и весело, громко повторил команду:
— Подъ-ем!
Старший лейтенант доброжелательно взглянул на меня, и, хотя после этого я стал переобуваться с тем, чтобы последним выйти из дома, он не сделал мне замечания.
Мы двигались по степям и оврагам, через села и хутора, проходили Низовые, Верховые, Малые, Большие, Новые, Старые Ивановки, Алексеевки, Николаевки, Мариновки и с завистью глядели на ряды домов, из труб которых поднимался дым. Только поздно ночью, до бесчувствия уставшие, мы остановились и узнали, что будем стоять здесь дня три, ибо в соседнем селе немцы.
Я лег на солому и задремал. Меня разбудил командир отделения: взвод назначен в полковой наряд.
Я вышел из дома, посреди двора стоял наш мул и ел с розвальней сено.
Это был худой, недоверчивый, злой, но очень работящий мул. Он тащил сани, даже если на них усаживалось десять человек, и тащил с упорством прямо-таки удивительным. Если же сани были пустыми, его невозможно было стронуть с места. Я понимал, что тянет он лишь затем, чтобы сделать наперекор, назло. Злость у него выпирала не только из глаз, а, казалось, даже из его острых ребер.
Я тоже был зол — после длинного марша меня поставили охранять штаб полка. Возмущал не сам факт несвоевременного наряда, а то, что это совсем не дело разведки. Для охраны есть комендантский взвод! Я был зол на комендантский взвод и называл их про себя лодырями и сукиными сынами; я представлял, как сейчас они сидят в теплом доме, и срывал злость на тех, кто приходил в штаб. Я грозно останавливал всех за двадцать шагов, всякий раз направлял автомат, грозился стрелять и непрестанно вызывал оперативного дежурного. Наконец один лейтенант пожаловался на меня начальнику штаба, но тот приказал записать мне благодарность за точное выполнение устава. От этого я стал мягче, и обида на комендантский взвод улеглась.
Когда я сменялся, из штаба вышел заместитель командира полка по политчасти, я приветствовал его по всем правилам военной дисциплины. Он узнал меня, и мы пошли рядом.
— А ведь мы с вами познакомились еще раньше, чем я думал, — сказал я.
— Мы встречались? — заинтересовался майор.
