Владимир Железников - Последний парад

- А я уезжаю сейчас, - вдруг сказал Сергей Алексеевич и понял точно, что теперь-то он уедет.

Егоровна зажгла свет:

- Уезжаешь... Далеко ли?

- К сыну, - ответил Сергей Алексеевич.

- К сыну? - удивилась Егоровна. - А говорил, что бобыль, что один на всем свете.

Сергей Алексеевич ничего не ответил - да и что он мог ответить этой женщине, - достал из-под кровати чемодан и начал собираться.

- Соврал, значит, - сказала Егоровна. - Все мы одним миром мазаны. Прикинулся бедненьким, чтобы поменьше взяла с тебя, жалеючи.

Слова эти больно ударили Сергея Алексеевича и вновь вернули его к Витьке. Он, как-то даже не понимая, что делает, вдруг восстановил в памяти, впервые за все годы вполне сознательно, день похорон сына.

Он стоял впереди всех. А четверо красноармейцев опускали гроб в могилу. За ним стояли женщины и дети. Потом маленькая девочка, дочь Васильевой, вышла вперед и положила на свежий холмик букет полевых цветов.

Потом он повернулся, чтобы уйти, и все расступились, и он увидел пленного немца. Глаза их встретились. Не помня себя, вытащил из кармана пистолет, Витькин пистолет, и поднял его, чтобы выстрелить в немца. И все кругом молчали, а немец закричал и упал на колени, и он бы все равно, вероятно, его убил, если бы не заплакал какой-то ребенок.

Он увидел себя со стороны и отчетливо представил, как дети, которые его окружают, вырастут и всю жизнь будут помнить про это. Другое дело - война с врагом, а тут без надобности, по злости, и все это прозвучало в нем так отчетливо, что он спрятал пистолет и ушел.

- С тебя десять рубликов, - сказала Егоровна.

Он хотел возмутиться, какие еще десять рубликов, он сполна рассчитался, когда собирался уезжать до болезни. Но Сергею Алексеевичу хотелось побыстрее от нее отделаться, и он достал деньги и пересчитал: их у него оказалось больше трехсот. Двести положил на стол и пододвинул Егоровне.

- Что это? - не поняла Егоровна.

- Вам, - ответил Сергей Алексеевич.

- С чего это вдруг? - сказала она.

- Как солдатской вдове, - ответил Сергей Алексеевич. - Мы ведь с ним вместе воевали, за одно святое дело. - Он кивнул на фотографию. - Вот и возьми от меня помощь. Только одна просьба: фотографию эту подари мне.

Егоровна как-то странно промолчала и покосилась на стопочку денег. А Сергей Алексеевич тем временем снял фотографию со стены и спрятал в чемодан. На стене остался темный квадрат невыцветших обоев.

- А что же я теперь здесь повешу? Заместо этой?

- Не знаю. Вам видней.

- Ну-ка, повесь! - вдруг сказала Егоровна. - Фотографию верни-ка на место! - и бросилась к чемодану Сергея Алексеевича, оттолкнула его и выхватила фотографию.

- Ну что ты, право, - сказал Сергей Алексеевич, снова переходя на "ты". - Если бы я знал... Пожалуйста...

- Тьфу на твои поганые деньги! - закричала Егоровна, не слушая его, и она в самом деле в сердцах, остервенело плюнула. - Старый черт ты в ступе, а не человек.

- Поверь мне, - старался утихомирить ее Сергей Алексеевич, - если бы я знал, что она тебе дорога, я бы никогда...

- Люди, люди, вы послушайте, что придумал старый! - кричала Егоровна. Прошлое мое решил купить! А что же я скажу соседкам, таким же вдовам, как я? Об этом ты подумал? Опозорить решил. А ну, вон отсюдова, чтоб ни духу твоего, ни запаха! - Она угрожающе наступала на Сергея Алексеевича, но, видя, что он не собирается уходить и лицо у него серьезное, сникла и села на стул, не выпуская фотографию из рук.

"Значит, помнит", - подумал Сергей Алексеевич. А для него это было самое главное. "Никто никого не забыл. Прав был Коля". И ему стало жалко, что здесь нет его, он бы понял и оценил все это. И еще ему было хорошо, что, обидев Егоровну, он узнал ее по-настоящему.

- Извини, Егоровна. Виноват я перед тобой, - сказал он. - Просто я привык к твоему солдату.

Егоровна не ответила.

- Мне однажды сон приснился, - начал Сергей Алексеевич. - Про твоего мужа.

- Совсем спятил! - Егоровна подняла на него глаза. - Ты ведь никогда и не знал его в живых.

- Входит, значит, он в дверь - только он постарше был, чем на фотографии, - и не видит меня. Постоял, оглядывая комнату. Потом сел за стол, рукой провел по скатерти и тут заметил меня... "Значит, все же вернулся", - сказал я ему. "А ты кто такой?" - вместо ответа спросил он. "Это я, Приходько, твой комдив, неужели не узнал?" - "Товарищ генерал, сказал он. - Вот это встреча!" - "Знаменитый Приходько, - говорю, - который прошел всю войну". - "А все потому, - отвечает он, - что всегда имел в запасе сухие портянки и кое-какую жратву..." Извинился он передо мной, что сразу не узнал, снял вещевой мешок, достал кусок сала, луковицу, банку консервов и флягу. Потом хотел взять стопки и увидел новенький сервант. Вот этот. - Сергей Алексеевич указал на сервант. - "Чудеса в решете", - сказал твой муженек, отодвинул стекло и заглянул внутрь: нет ли там, позади нарядных рюмок, его стопок. Но не нашел и кликнул: "Машенька!" Ты не отозвалась, и он не стал больше звать. Я ему говорю: "А хозяйка здесь Егоровна".

Егоровна заплакала, хотя крепилась изо всех сил, но кивнула Сергею Алексеевичу: мол, не останавливайся, рассказывай, рассказывай.

- "По отчеству Егоровна, - ответил мне солдат и добавил с нежностью: А зовут ее Машенькой". Выпили мы с ним, закусили, а потом он меня и спросил: "Вот теперь вы мне скажите по совести, товарищ генерал, забыла меня жинка или не забыла?" - "Как же, - отвечаю, - забыла, когда на самом видном месте твоя фотография", - и показываю ему на карточку. "Это хорошо, что не забыла, - сказал он. - Это для нас, для солдат, самое главное..."

Сергей Алексеевич замолчал, дальше ему рассказывать сон не хотелось, потому что тогда надо было бы говорить про Витьку.

- Ну, а дальше-то, дальше, - попросила Егоровна.

- Дальше там уже про меня.

- Жалко, - с печалью сказала Егоровна. - Он сейчас передо мной как живехонький. Спасибо тебе.

- За что же спасибо? - удивился Сергей Алексеевич.

- За него. Что вспомнил. И меня, дуру, к нему повернул. А стопок у нас и не было. Не успели купить. - Егоровна вдруг захлебнулась от слез.

Сергей Алексеевич сидел молча, не шелохнувшись, он понимал и чувствовал чужое горе.

- Пойду за такси, - сказал Сергей Алексеевич.

- Уезжаешь все-таки. - Егоровна повернула к нему высохшие глаза: - Она икона моя, извини, не могу отдать.

- Что ты, что ты! - замахал рукой Сергей Алексеевич. - Тоже выдумала!

- Так и вправду у тебя есть сынок? - спросила Егоровна.

- Есть, есть, - ответил Сергей Алексеевич. - Сынок. Ему сейчас было бы сорок три.

Егоровна выхватила из его слов "сейчас было бы", но ничего больше не спросила. А он, какой-то полегчавший, невероятно строгий и собранный, будто выдержал какое-то испытание, вышел из дому.

ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК

По дороге за такси он все же решил зайти к Костылевым и узнать, не вернулся ли Коля.

Сергей Алексеевич застал Костылевых дома. Они сидели в разных углах комнаты, как на похоронах. Когда он вошел, все повернули головы в его сторону с надеждой.

В комнате среди взрослых был и Юрка. Как побитый щенок, со щенячьими глазами.

- Не вернулся? - на всякий случай спросил он и, не получив ответа, стоя у дверей, сказал: - Я вам давеча... - замолчал, с изумлением поймав себя на том, что в последнее время часто употреблял слова, которыми говорил отец, и обрадовался, что стал совсем простым стариком. - Я вам давеча, - повторил он, - не сказал правду... Почему от вас ушел сын... Но сегодня я уезжаю и считаю своим долгом поставить вас в известность. Если бы он вернулся, я бы никогда... А так считаю своим долгом... - И продолжал звонким, надтреснувшим голосом: - Ваш сын ушел, так как узнал, что у него неродной отец.

Этого они не ожидали. Чего угодно, только не этого.

- Кто же ему сказал? - спросила наконец Костылева.

Сергей Алексеевич молча посмотрел на Юрку: он считал, что каждый должен понести ту кару, которую заслужил, и не хотел выгораживать Юрку.

- Юрий, - сказал Сергей Алексеевич, - ты разрешишь мне вместо тебя доложить?

Юрка неловко сполз со стула и опустил голову.

- Ты? - в гневе произнесла тетя Катя.

- А куда он уехал? - спросил Костылев.

- Думаю, в интернат, - ответил Сергей Алексеевич.

- Зачем, зачем ты это сделал? - закричала Костылева. - Предатель!

А тетя Катя подошла к сыну и дала ему пощечину.

Сергей же Алексеевич молча повернулся и вышел из комнаты. На улице, садясь в такси, он плохо подумал о себе. И если даже Коля разочаровался в нем, то имел ли право он, человек умудренный, бросить мальчишку в такой момент да еще возвести на него напрасную обиду, что он-де его не понял. Сергей Алексеевич тяжело вздохнул и окончательно захлебнулся от гнева и осуждения самого себя: как он был жесток и эгоистичен, занят лишь собой, и упустил из виду живое течение жизни, которое всегда существует и всегда важнее всего, что бы там ни было. "Даже важнее, чем воспоминания о Витьке, вдруг в смятении и искренности подумал Сергей Алексеевич. - И это не измена, а просто жизнь".