Николай Сладков - Осиновый невидимка
23 а п р е л я.
Все, что случалось зимой в лесу, сейчас же скрывал снег. Доброе дело, злодейство ли - все погребено в сугробах, снегом укрыто, метелью заглажено. Ни памяти, ни следа.
Но начались оттепели - и прошлое вышло наружу. Все, что зимой копилось, все, что скрывалось, выступило напоказ. Оттаяли хвоинки, прутики, листики. Под кузницами дятлов открылись груды шишек. Вот подснежные лунки-спальни тетеревов и рябчиков. Вот перья вороны, которую ощипал ястреб. Снеговые тоннели крота. Шишки, сброшенные клестами и оглоданные белкой. Подстриженные зайцами кустики ивы. Землеройка, придушенная и брошенная лисой. Хвостик белки - остатки обеда рыси.
Будто листаешь книгу от конца к началу и рассматриваешь картинки. Ветер и солнце без тебя долистают снежную книгу от корки до корки. Видна уже темная обложка - земля. На ней встретятся все зимние происшествия, соединятся события апрельские и ноябрьские - и растворятся в тысячах других событий и происшествий, скопившихся на земле за долгие годы.
Вся земля у нас под ногами - из происшествий.
24 а п р е л я.
Комары-толкуны - плясуны известные. Пляшут они где придется, было бы только тепло. Тепло их бодрит, веселит, прямо на воздух поднимает.
Где тихо, солнечно, где нагрето, там у них и площадка для танцев. В теплых струях им легче плясать.
Пока еще снег на земле, пляшут они меж нагретых солнцем сосновых веток. Потом толкутся над первой теплой проталиной. Над оттаявшим муравейником, над прогретой поленницей дров, над копной соломы. Над отогревшимся склоном, над подсохшей тропинкой, над вскопанной грядкой. Вверх-вниз, вверх-вниз - живой столбик золотистых пылинок. Каждую маленькую победу весны они отмечают танцем.
Идет весна - и ширятся танцы. Любят комарики поплясать. Бывает, над головой зароятся. Гонишь, гонишь, а им нипочем. Пляши, раз тепло и солнце. А что там внизу, чья-то голова или дров поленница, - какое им дело? До этого им дела нет.
29 а п р е л я.
Хоть я и ставлю свою переносную засидку у дупла летяги, я мало надеюсь их увидеть: днем летяги показываются не всегда. Но знаю я, что скучать мне в укрытии не придется. Живущие рядом с летягой птицы и звери всегда узнают, что тут кто-то прячется. И как-то об этом друг другу передают.
Птицы, наверное, голосом. Вот недалеко ворона сидит, которая видела, как я прятался. Мимо другая летит, эта еще не знает. Но моя ей что-то кричит, и та разворачивается и садится. Теперь обе пялятся на укрытие, сердито ощипывая сосновые хвоинки.
А вчера две водяных крысы уселись на кочке напротив и одна другой только что пальцем на меня не показывала!
Дятел прилепился сегодня рядом и сразу что-то заподозрил. Стал перескакивать, носом вертеть и выворачивать шею, чтоб заглянуть в мое окошко.
А потом показалась летяга: круглая головка высунулась из дупла. Помедлив, вся вывернулась и, лепясь к дереву, толчками поползла вверх. Устроилась, сгорбившись, на сучке у ствола и превратилась в серый гриб-трутовик.
Сидела и грелась; наверное, и ночному зверьку нужно солнце. Блестели усы у курносого носика, шевелились от ветерка волоски на хвосте, которым она накрылась. И это была награда за мое сидение и терпение. Оконце палатки, а в нем уголок леса и маленькая зверушка. С глазу на глаз.
1 м а я.
Дятел - мастер на штуки. Дупло может выдолбить - ровное, круглое, как пятачок. Может станок-зажим для шишек соорудить: зажмет в него шишку и выколачивает семена. Есть у дятла и барабан - упругий звонкий сучок.
Ну понятно, налетается, надолбится, набарабанится - пить захочет. Можно, конечно, спуститься к луже, но не любит дятел по земле прыгать: ножки у него короткие, к земле непривычные. Да и вода в луже мутная и безвкусная.
И на этот случай дятел делает себе... питьевое колечко. Тоже сам и тоже носом! Колечко такое, наверное, каждый видел. Дырочка к дырочке, дырочка к дырочке - колечком вокруг березового ствола. Из дырочек сочится сок, дятел этот сок пьет. Как минеральную воду. Вкусно, удобно, полезно. И привычно: не надо по земле ковылять.
Все видели дятловые кольца и полукольца, а почему так - не догадываются. Почему дырочки не кое-как, а всегда рядком и колечком?
И я не знал - до сегодняшней встречи.
Сегодня узнал я, что дятел... и не думает делать никаких колец. Они у него сами получаются!
Дятел прилепился к березе и тюкнул носом. Из дырочки выступила капелька сока, и дятел ее слизнул. Мало! Тюкнул еще и опять слизнул. И двух капель мало - еще две дырки пробил. Вот теперь промочил горлышко, можно снова погоняться и покричать.
Дятел улетел, а на березе рядком четыре дырочки - четверть колечка!
Через полчаса снова вспомнил про дырочки, прицепился напиться, а дырочки-то заплыли! Только на самой последней набухла капелька, да разве одной напьешься? Пробил рядом еще пяток, слизнул сок и - снова барабанить или дупло долбить. А на березке уже полукольцо...
Вот так и получаются на березах кольца - дятловые поилки. И ничего другого и получиться не может. Такой уж у него способ работы.
Всю весну кольцуют дятлы березы. Дырочка к дырочке, колечко к колечку.
4 м а я.
Прислонился к елке и слушаю, как поет певчий дрозд. Сидит он на самой верхней еловой свечке. Выше его только небо. И звезды.
Дрозд свистит. Свистнет и чуть помедлит. Будто прислушивается: так ли свистнул? Еще свистнет и снова помедлит: так ли эхо откликнулось?
И вдруг трель - словно стеклышки посыпались с елки! Слышно даже, как язычком прищелкивает. Рад, наверное, что и свистнуть сумел как надо, и эхо откликнулось хорошо. Каждый свист - слово. Так прямо свистом и выговаривает:
Филипп, Филипп, Филипп!
Приди, приди, приди!
Чай пить, чай пить!
С сахаром, с сахаром!
"Кто же этот Филипп?" - думаю. А дрозд уже:
Приди, кум, приди, кум!
Выпьем, выпьем!
И тут на вершину ближней елки взлетел дрозд-сосед. И засвистел:
Федя, Федя, Федя!
Не хочу, не хочу, не хочу!
Так вот кто они - Филипп и кум Федя!
С сахаром, с сахаром, с сахаром!
уговаривает Филипп.
А кум Федя в ответ:
Не хочу, не хочу, не хочу!
Допоздна препирались, пока и в небе и в лесу стало черным-черно. Тогда только смолкли. Какой уж тут чай - спать пора!
5 м а я.
Грибной дождь, грибной дождь! А послушайте-ка про грибной... снег! Конец апреля выдался ясным и жарким. На буграх, вырубках и опушках шуршала желтая сухая трава, подсохшие листья взлетали от ветра, как бабочки. На земле можно было сидеть и лежать, даже одежда не отсыревала. И потому, наверное, не было ни строчков, ни сморчков. Хоть бы дождик грибной смочил!
Но смочил землю не дождик, а снег! Надвинулась туча - и полетели пухлые и густые снежинки. Побелела земля.
А утром снова пригрело солнце - и снег сел, размягчел, расползся, потек. И скоро белые вырубки и опушки вновь потемнели, а потом нагрелись и запарили.
И когда я через день шагал по ним, жухлая трава уже не шуршала, старые листья не взлетали из-под ног бабочками. Но зато появились строчки! Сморщенные их бурые шляпки были разложены вдоль тропы, как шоколадный зефир. И своим рождением они обязаны были грибному... снегу.
8 м а я.
Сегодня дрозд в развилку березы положил первый пучок сухой травы. Положил, клювом поправил и притих. Вот он - торжественный миг, когда все позади и все впереди. Позади зимовка в чужих краях, тяжелый далекий перелет. А впереди гнездо, птенцы и новые труды и тревоги. И развилка березы с пучком травы - как начало новой жизни.
Каждый день захожу - гнездо все шире и выше. А скоро дроздиха села в него и осталась сидеть. Вся она утонула в гнезде, снаружи торчали нос да хвост - как два часовых.
Баюкает береза птичий дом. И на страже его - хвост и нос. Раз торчит, - значит, все хорошо. Значит, все впереди.
10 м а я.
В газетах фенологи пишут: "Чу, соловей!" И это чудное их "чу" до того примелькалось, что давно потеряло смысл. Но вот сегодня услышал я первого соловья и сам себе сказал: "Чу!" Наверное, потому, что соловей так и начал свою первую песню: "Чу! Чу! Чу!"
11 м а я.
Всю долгую зиму в лесах и полях пахло снегом. Сейчас оттаяли новые запахи. Где ползком, а где на легких струйках ветра понеслись они над землей.
Черные пласты отпотевшей пашни - как черные гряды волн - и пахнут землей и ветром. В лесу пахнет прелыми листьями и нагретой корой.
Запахи сочатся отовсюду: из оттаявшей земли, сквозь первую зеленую щетинку травы, сквозь первые цветы, похожие на брызги солнца. Струйками стекают с первых клейких листочков берез, капают вместе с березовым соком.
По их невидимым пахучим тропинкам торопятся к цветам первые пчелы и мчатся первые бабочки. Зайчишки так носами и шмыгают - чуют зеленую травку! И сам не удержишься, сунешь нос в ивовые барашки. И станет твой нос желтым от липкой пыльцы.
Лесные ручьи впитали в себя запахи мхов, лежалых листьев, затонувших коряг, тяжелых березовых капель. Полевые ручьи пахнут прошлогодней травой, нагретыми комочками глины, первыми цветами мать-и-мачехи.
