Катерина Ракитина - Радуга (Птицы в пыльных облаках)
- А этот откуда?
- М-м... - государыня проглотила еще ложку смешанных с сахаром желтков. За руку муж ее поймать не успел. Но ложку после отобрал.
- Пойдем, посмотрю тебя, - сказал строго. - А потом погуляешь в садике за домом. Только оденешься теплее, август, с утра холодно.
Она огорченно глянула через плечо на стол. Потянулась.
- Помыться бы.
Ястреб засмеялся:
- Ладно, была тут мыльня. Если Юрий не порушил, велю сготовить.
Провел ладонью, стирая остатки желтка с ее щеки.
... - По-моему, мы пытаемся спрятать горящую головню под разбитый горшок.
- Это что же, опять под кустиком ночевать? - заныл из угла Савва. - Я вам не зайчик.
Ястреб впился пальцами в отросшие волосы, потянулся с хрустом. На усмешливом лице его отразилось какое-то подобие смущения.
- Доселе человек, возвращенный обрядом, до смерти не открывал уже лицо, перевела Сольвега. Аптекарь, оказавшийся в центре самума, мечтал провалиться сквозь землю. Угораздило его столкнуться с женщиной, нарисованной Юрием, и узнать ее. Бедняга ерзал на стуле с резной дубовой спинкой и все ждал, когда его к этому стулу станут приматывать с неальтруистическими поползновеньями. Аптека неоткрытая, он же всего за Тильдой зашел... Милосердие наказуемо. Он попытался заглянуть всем в глаза, ища там своей участи, опрокинул вино на ковровую скатерть... снова испытал желание провалиться от стыда.
- А Тумаш где? - спросил Ястреб.
- Тумаш с Микиткой играет. Он сказал, как мы решим.
На стол вспрыгнул драный котяра, заставив аптекаря шарахнуться, брезгливо понюхал винное пятно.
- Разбойник! Как ты - мне беда.
- Не понимаю я вас, мужчины, - Сольвега выпятила алые губы. - Не проникнут ее. Кромцам так пылью очи застило: решат, что сами больны, чем поверят в сказку. Сколько она лет тут жила? Десять? А кто разглядел? Вот этот только, она кивнула на бледного Сашку. Тот молчал, лишь судорожно растирал на предплечье похожее на крапивный ожог пятно. - Юрий, ты ее узнал?
Он пожал широкими, как у деда, плечами:
- В лицо знал, - отозвался медленно, - а кто - нет.
- В лицо ее пол Кромы знает. Ладно, первый Мартин увидел.
- Не обижайтесь, - засопел аптекарь. Нос его всегда отвечал на житейские бури самым неподходящим образом.
- На обиженных воду возят.
- На сердитых, - зубами выдирая из ладони занозу, поправил Андрей. Он сегодня колол дрова для мыльни - вот вам удовольствие.
- Держать взаперти и лицо закрыть.
- Головня под горшком.
- Кумушки изойдутся. Какая в печной трубе застрянет от любопытства.
Ястреб ухмыльнулся. А Сольвега - та вовсе рассмеялась в голос.
- Мужчины! Разума - как в телках! Ты где жену брал? - напустилась она на Ястреба. - В Исанге?
- Или Согдае.
- И с собой оттуда привез. Так и надо из нее шемаханку сделать. Волосы, лицо... - Сольвега закусила краешек рта.
Савва радостно всплеснул ручищами:
- И поярче. Чтобы все видели.
- Радость моя, - ведьма прижала к животу его голову. - Вот и пойдешь с Лэти на торг, у него ума поболе вашего. Дай им денег, - обратилась она к Ястребу. - Сразу можно не платить, только задаток, зато полновесным золотом. Шелков цветных, алтабасу, тасьмы всякой. Надо ж приодеть молодую жену. А то в Кроме они все, как мыши, серые. Дальше...
- У меня снадобья есть, - вставил шельгу аптекарь. - Я когда-то духи готовил и притирания. Пока магистрат указ не издал, за них теперь женщин секут и с мужей и отцов "вину" взымают. Но если не делаю, это не значит, что все забыл.
- Тогда забирай Тильду, как договорились. Пришли с ней, - Сольвега медленно загибала пальцы, - сок тайского ореха, дубовые "яблочки", сурьму... Запомнишь?
Мартин хмыкнул и украдкой вытер свой длинный нос.
Жизнь начиналась веселая. Продавая старушкам светоянник продырявленный и жестер от костоломки и желудочных хворей, вылавливая из пузатой бутыли пиявок для почтенных отцов семейства супротив полнокровия и иных каких томлений, всегда знал сутулый некрасивый Мартин, что время его еще не настало. Заплутало где-то время среди паутины и вереска, среди пыли в пустых зазорах городских башен. Свистит время крыльями ласточек, смеется кукушкой за тинистым Закромным прудом. Толок в ступке зелья, кивал болтливым соседкам, купал недовольную Маруську в настоях полыни - и ждал, ждал... Не минуло, не обошло, как боялся. Не упустить бы теперь, ухватить павлиний хвост, чтобы не убежало водой сквозь пальцы. Не утекло зыбкой радугой, помнящейся только по снам.
... - Мы уже встречались... - под обезумевшими пальцами неуклонно превращалась в мятый пирожок шляпа, угловатая пряжка грызла ладони. Сутулая фигура, длинный нос, лоскутное платье, более приличное жонглеру, чем аптекарю - и мятущийся удивительный голос: хорал подвешенных над морем колоколов. Губы женщины дрогнули улыбкой.
- Нет. Я никогда в этом доме не жила.
- Да нет же! - он в сердцах отбросил шляпу. Глупости какие. Должна петь, зовя к подвигам, серебряная труба. Выходить из стен... нет, прямо из солнца герои. И он - говорит совсем не то. - Юрий - он знаменщик.
Ну услышь же меня! Прикажи упасть на колени. Коснись клинком плеча. И я пойду, куда ты захочешь. На бой, на дыбу, даже в печальный тлен Терема Хрустального.
- Так вам нужен Юрий?
Похоже, она счастлива была, что недоумение разрешилось так скоро.
- Да, Юрий мне нужен, - с сопением признался он, вспомнив сон. Чуть портилась погода - и нос... "Врачу, исцелися сам..." Отвернувшись, он незаметно вытерся рукавом.
- Юрий рубит дрова. Я позову.
"На дворе трава, на траве..."
- Я насчет девочки, - буркнул аптекарь, чтобы спрятать смущение. Господин Крадок вернулся с челядинами. А она хворая. Прибиралась бы и готовила мне с Маруськой, а я бы ее лечил.
- Маруська?
- К двери привязал. У нее лапы грязные. А дверь отперта была, вы не удивляйтесь.
Солнце... странный запах... гнилой... ушло.
- Маруська левретка.
Женщина глядела так, словно ждала от аптекаря еще каких-то слов. И он готов был их произнести.
- А ты... вы... кто?
Ну вот, спросил и спросил. И пол не провалился. А-а. И Мартин швырнул под ноги совершенно испорченную шляпу.
Торговые ряды Кромы считались когда-то лучшими по Берегу - сделанные из белого кирпича с резьбой из цветов и трав, с высокими двускатными крышами, с коньками из лошадок и петушков, гривы и гребешки вились, как морские волны. Но пользоваться рядами осмеливались сейчас лишь немногие заезжие гости, а местные толпились больше на тесной площади между заброшенными рядами и каменными же магистратскими амбарами, обведенными деревянной галереей, и обрывистым берегом Радужны. Возы задирали оглобли, словно сдаваясь. Торг казался игрушечным и унылым.
Минуя каменный прилавок, Савва загляделся на прорезной жестяной фонарик, свешивающийся на цепи. Савва даже забрался к нему повыше, чтобы разглядеть усатых тайских змеев. Когда фонарь зажигали, змеи, должно быть, рдели и переливались жаром. Но сейчас жесть погнулась, прорези затянуло паутиной. Ветер гонял по камню прилавка пожелтевшие листья, с прясел сыпался помет. Заприметив неуемное Саввино любопытство, к нему было двинулся укормленный торжковый страж, но углядел Лэти с Андреем (куда ж без Андрея?) и раздумал. Солнце пряталось за бесцветным облаком, и краски казались съеденными: на вялой соломе аловатые бэры и слабо тронутый зеленью белый налив; тусклое золото линей в дежках с водой, глазурь поливаных кувшинов, блеклые кочанные головы, бледные лисички в лукошках, связки раннего лука; истомленные, со связанными ногами, щедро припудренные пылью курицы, гусята и утята, сонно орущие в решетах... приливы и отливы толпы.
Резкий, как скрип песка по стеклу, молодой голос заставил их обернуться. Парень-фряг старался всучить шемаханцу зеркальце. Толстый шемаханец вертелся в стеганом своем полукафтанье в красные и синие ромбы, то и дело отирал лысину и толстую шею, и просто вонял опаской и желанием. А парень с каменного порожка сверкал из-под раздвоенной губы заячьими же слегка выпирающими зубами.
- Каких-то десять гиру за паршивое старое зеркало, в котором вас не видно!!
Рядом с этими двоими останавливались. Интересно было узнать, чем кончится. Пограничники остановились тоже.
- Вре-ошь, - толстяк вгляделся в тусклое стекло, отразившее часть сизой, в прожилках щеки. - Вон я!
- А в безлунную ночь? - отрезал парень.
В толпе засмеялись.
- Свой человек, - сказал Андрей.
- Далеко пойдешь, фряг, - пробурчал купец. - Да высоко взлетишь. И сильно закачаешься.
Продавец пожал узкими плечами:
- А я не спешу, дядя.
- Дай посмотреть, - протянул руку Лэти.
Шемаханец засопел, полез в мошну за деньгами:
- Э, я первый.
- Смотри, - парень ухмыльнулся. - Авось сторгуемся.
- Я первый!
Толпа загудела:
- Пусть смотрит!
Подошли, стали, опираясь на сулицы, стражники. Такое веселье на торгу ныне случалось редко. Да и шемаханец - чужак-человек. Фряг протянул проводнику зеркало. Было оно действительно очень старое. Узкое, в полпальца шириной, чуть изогнутое стекло пожелтело с краев и подернулось паутиной трещинок; серебро оклада - вишенные цветы и молодой месяц в наголовии - почернело, хотя видно было, что его чистили: несколько светлых царапин осталось на металле. Ручка узкая, скругленная к каплевидному концу - под девичью руку. Зеркало смутно, но исправно отражало все, попадающее в его глубины.
