Мария Прилежаева - На Гран-Рю
Не случайно, живя в Париже, Владимир Ильич заезжал по дороге в библиотеку сюда, к Пантеону, на своем работяге велосипеде. Этот велосипед и второй для Нади мама прислала им из России в подарок. Владимир Ильич слезал с велосипеда и стоял в глубокой задумчивости у портала Пантеона, представляя картины битв, происходивших здесь сорок лет назад.
В марте 1871 года пролетариат столицы Франции взял власть в свои руки. Над городской ратушей взвилось алое знамя. Образовалась Парижская коммуна. Небывалое в мире событие!
Безумно напуганное революцией, буржуазное правительство бежало из Парижа.
Давно, в XVII веке, верстах в двадцати от Парижа стояла деревушка Версаль, ничем не приметная, если бы не окружали ее дремучие леса. Король, любитель охоты, соблазнился богатыми дичью лесами. Построили в Версале для короля охотничий домик. Затем дворец. Затем воздвигли изумительный по красоте и роскоши дворцовый и парковый ансамбль. Туда в 1871 году бежало от Парижской коммуны правительство, обосновалось в королевском дворце.
А Коммуна действовала. Объявляла неслыханные законы. Брошенные капиталистами из страха перед восставшим народом заводы и фабрики передавались для управления рабочим. Церковь отделена от государства. Церковники изгнаны из школы. Запрещены ночные работы в булочных.
Долой капиталистов!
Да здравствует трудящийся народ!
Версальское правительство между тем спешило мобилизовать войска и контрреволюцию и двинулось войной на Коммуну. Народ отчаянно оборонялся. Строились баррикады. Одна из сильнейших баррикад была воздвигнута у Пантеона. Пантеон превратился в вооруженную крепость.
На Пантеон версальское правительство нацелило главный удар.
Трусов Парижская коммуна не знала. Сражались все: мужчины, женщины, дети. Мальчишки, подобно Гаврошу из романа Гюго, подносили снаряды и патроны бойцам. Женщины и девочки варили пищу бойцам, стирали окровавленное белье и бинты раненых. С печалью закрывали глаза убитых. Не плакали. Плакать нельзя. Надо бороться.
Слишком неравны были силы. Версальцы одержали победу. Расстрелы, пытки, казни обрушила на коммунаров контрреволюция. Сто тысяч лучших сынов французского пролетариата было погублено.
Склоним головы.
После минуты молчания заговорил Серго:
- Ведь вот так бывает: вроде много о Парижской коммуне читали и от Владимира Ильича наслышаны, а вот... постояли у того места, где коммунары с капитализмом сражались, повидали лестницу Пантеона, где их праведная кровь проливалась, и будто что-то заново узнано, и на душе и больно, и гордо...
Серго говорил сердечно, просто. Товарищи молчали, потупившись. Что добавишь? Да, больно на душе и ГОРДО.
- Вам понятно, почему именно здесь мы видим Родена? - сказал Анатолий Васильевич.
И тут все вспомнили, что и ехали они в Париж с целью увидеть Родена. Где же он? Где мы видим его у Пантеона? Мы не видим.
- Мы видим творение Родена, а это значит видеть его самого.
Луначарский подвел рабочих к скульптуре огромной, двухметровой высоты, водруженной против колоннады Пантеона. Увлеченные зрелищем величественного здания и рассказами Луначарского о событиях, связанных с ним, рабочие поначалу не обратили внимания на скульптуру, как ни была она велика. Да и то сказать, им мало знаком или совсем незнаком этот вид искусства. Начитанные, иные страстные книгочеи, они и живопись знали почти исключительно по книжным иллюстрациям, а так как пользовались чаще дешевыми изданиями, то и талантливых художников встречали немного.
Правда, картины в Лувре их поразили. Теперь поразит скульптура Родена.
- Знаете, как в нем начинался художник? Он родился и вырос в бедной семье в рабочем квартале Парижа. Мальчонку часто посылали купить продукты в ближней мелочной лавке. Лавочник иногда заворачивал продукты в страницы, вырванные из иллюстрированных книг. Картинки из книжек привлекли мальчугана. Это было толчком. Он стал перерисовывать картинки. Потом сочинять свои. Рисование захватило его. Дальше с той же страстью увлекся скульптурой. Годы поисков, неистового до исступления труда. Бедность. Терпение.
Долго, очень долго не приходит признание. Горько, обидно. Не отчаиваться! Работать! Терпение!
И вдруг лавиной нахлынула мировая слава.
Неисчислимы творения, созданные из бронзы художником.
Итак, посмотрим скульптуру. Вглядитесь внимательно. Судите, кто перед нами. Что хочет сказать нам Роден?
Анатолий Васильевич отошел в сторону. Воздержимся пояснять. Пусть видят сами. Увидят ли?..
Мощная фигура человека, сидящего на каменной глыбе. Сам глыба, утес. Опершись локтем на колено, поддерживает рукой подбородок склоненной головы. Глаза под нависшими бровями опущены долу. Волосы сбились, упали на лоб, отягощенный глубоким раздумьем. Гигант. Чем скованы его могучие силы?
- Он рабочий, - не дожидаясь вопросов руководителя, заговорили пораженные слушатели. - У Родена правда. Поглядите, как огромен рабочий. Поглядите на его мускулы, тяжелые руки, ноги. Силища! Отчего молчит его силища? Скована. Человек думает о жизни, людях. Думает. И ты задумаешься. Как сбросить с себя цепи? Глядишь на роденовского рабочего и видишь: силища его не только в мускулах. В голове. Думает он.
- Роден назвал свою скульптуру "Мыслитель", - сказал Луначарский. Рабочий он или поэт, как кому представится. Он - Мыслитель, судьбы мира мучают и заботят его.
Анатолий Васильевич доволен. Рабочие - не ученые, не искусствоведы, наши рабочие, партийцы, услышали и поняли голос и зов искусства. И как живо и горячо отозвались!
А вот что Роден рассказывает о себе: "Да, я всегда жестоко любил труд... Я никогда не курил, чтобы не отвлекаться от работы ни на минуту. Я работал по четырнадцать часов ежедневно..."
"Насколько человек был бы счастливее, если был бы художником, плотник с радостью прилаживал шипы к гнездам, каменщик с любовью гасил известь, а ломовик холил своих лошадей... Ну разве это не было бы идеальное общество, скажите".
- А ведь прямо про нас говорится, для нас, - сказал кто-то.
...В вагоне, возвращаясь в Лонжюмо, слушатели говорили наперебой. Возбужденные услышанным и увиденным, не могли молчать. Хотелось выложить мысли Анатолию Васильевичу. Он чувствует и переживает, как мы. Эх, жизнь! Построить бы тебя по-хорошему...
Встречая идущую со станции возбужденно шумную толпу слушателей русской школы, селяне Лонжюмо обменивались между собой: "Праздник, видно, у них, радуются. Они и в школу-то как на праздник идут".
13
Жюстен пропал. Третий день нет Жюстена. Куда он делся?
- Как вам не стыдно? - корила Стрекоза Андрюшу и своего младшего братишку Мишеля, в общем-то ни в чем не повинного. - Что с ним случилось? Может, болен? А может, отец стал без-ра-бот-ным? - по слогам произнесла она устрашающее слово, известное ей из рассказов матери.
Андрей не оправдывался. Виноват, да, виноват. О Жюстене даже не вспомнил. Заядлый шахматист, разумеется, в меру своих лет и способностей, он долго не находил в Лонжюмо партнера. Случайно выяснилось, товарищ Петр, то есть Иван Дмитриевич Чугурин, смыслит в шахматах. На Андрея накатило. С утра до ночи он был околдован подготовкой к турниру. В часы, когда товарищ Петр занимался в школе, Андрей обдумывал красивые варианты шахматных партий, изобретал гениальные комбинации, ходы и однажды одержал победу. По рассеянности Чугурин дал маху, но лишь однажды, а дальше... дальше Андрей неизменно получал мат. Самолюбие его страдало. Хотя бы еще победить, один разок, чтобы доказать неслучайность первого выигрыша. Андрей жил надеждой и шахматной тренировкой, незаметно забыв о Жюстене. Но все же почему тот не приходит? Вдруг действительно что-то случилось?
- Стыдно, стыдно! - повторила Стрекоза, гневно качнув бантом на затылке.
Охваченный раскаянием, Андрей побежал к брошенному товарищу. Был воскресный вечер, и кожевник, как обычно, сидел на табурете в тени дома, сложив на коленях тощие руки. Почему-то Андрею стало остро жаль этого раньше времени жестоко постаревшего рабочего, жаль за его одинокие сидения возле дома под вечер.
- Бонжур. Где Жюстен? - несмело спросил Андрей.
Кожевник помолчал, жуя сморщенные тонкие губы.
- Спроси старого ворона, где выкормленный им птенец. Летает. Где? Зачем?.. Жюстену дали книгу. Мадам Надин, наша соседка, дала... Жюстен рвется к ним. Видно, колдовство какое у них, сила какая-то... Книжки их читает. Видно, мой сын задумал стать профессором, такая в его башку взбрела безумная мысль. Нам нельзя. В коллеже надо деньги платить. Профессор должен одолеть науки. У нас не выйдет. Надо платить.
- Где Жюстен? - робко переспросил Андрюша, смущенный трудным разговором с отцом, не находя, что отвечать.
- Кто знает, где? Я немного хвораю. Мучает ломота в груди. Что будет с Жюстеном? Как думаешь, что?
- Он хороший, - почти со слезами сказал Андрей. - Мы все его полюбили.
