Александр Немировский - Я — легионер. Рассказы
На моих глазах происходило удивительное. Все понимали, что это не жалкое подражение, не игра, а слова, идущие от самого сердца.
— Ты прав, Перценний! — кричали одни. — Достаточно терпеть!
Другие молча обнажали спины, показывали рубцы или открывали рты с остатками зубов. Третьи с кулаками подступали к трибунам и центурионам, растерявшимся от неожиданности и не знавшим, как себя вести.
— Мы страдали при Августе, — продолжал Перценний. — Будет ли нам легче при Тиберии? Не пора ли нам вступать на службу на определённых условиях? Каждый должен получать по динарию. Срок службы шестнадцать лет и чтобы нас не держали потом при знамени и выдавали содержание не гнилыми продуктами, а чистыми деньгами. Почему преторианцы[55] получают по два динария и служат 16 лет? Разве служба у Коллинских ворот опаснее, чем в горах и дремучих лесах?
Крики одобрения заглушили последние слова оратора. Да, оратора, а не актёра. Было вслух произнесено то, что втайне мучило каждого. Человеческое стадо, сдерживаемое суровой дисциплиной, превратилось в народ. Так, наверное, выглядел форум в те времена, когда Гракх произнёс свои знаменитые слова: «Даже дикие звери имеют в Италии свои норы и логовища, а вы, сражающиеся и умирающие за Италию, не имеете ни клочка собственной земли!» Сто пятьдесят лет назад была произнесена эта речь, и с тех пор ничего не изменилось. По-прежнему уделом бедняков являются страдания. По-прежнему богачи наслаждаются жизнью, не зная лишений.
Расталкивая воинов, я бросился к Перценнию, на помощь. Толпа гудела и ревела. Казалось, поток прорвал плотину. Но стоило Перценнию поднять руку, как наступила тишина.
— Братья! — крикнул я что было сил. — Не пора ли нам объединиться под одним орлом?[56] Поодиночке нас сломают! Вместе же мы непобедимы.
Что тут началось! Одни, это были воины нашего легиона, ревели от восторга. Другие возмущённо вопили: «Почему под вашим? Разве наш орёл хуже?» Зависть и соперничество готовы были сделать нас врагами. Положение спас Перценний.
— Друзья! — сказал он в наступившей тишине. — Почему нам не объединить наших орлов, не поставить их рядом?
— Верно! — послышались возгласы.
Тотчас же нашлись энтузиасты, решившие осуществите предложение Перценния. С лагерного вала они срывали дёрн, чтобы насыпать возвышение и в него воткнуть древки с орлами. За этой работой и застал нас легат, прискакавший из Аквилеи. Спешившись, Блез кинулся к тем, кто таскал дёрн. Он останавливал то одного, то другого, пытался вырвать дёрн, словно кусок земли с травою представлял для него опасность. Отчаявшись, легат вытащил меч и, протягивая его воинам, молил о смерти:
— Заколите меня! — кричал он. — Лучше убить легата, чем изменить императору.
Потрясённые настойчивостью Блеза, воины перестали таскать дёрн.
Простирая к нам руки, Блез кричал:
— Зачем прибегать к насилию? Не лучше ли послать гонцов к императору? Выскажите ему свои жалобы! Вспомните, что грозит мятежникам!
Слова эти нашли отклик в толпе. «Если сам легат советует отправить посольство в Рим, значит, он признаёт тяжесть нашего положения и справедливость требований», — рассуждали новобранцы. «Нам не дадут никаких участков, и долгие годы, проведённые на службе, останутся невознагражденными. Мы не новобранцы. Это им нечего терять», — думали ветераны.
На помост выскочил центурион Луций Клеменс. Клеменс был среди центурионов белой вороной. Он никогда не бил солдат и не издевался над ними. Воины его манипула готовы были отдать за него жизнь.
— Ветераны! — начал Клеменс. — Я с вами состарился под орлами. Помните, не всегда я был центурионом. Но и теперь разве я не переношу вместе с вами зной и дожди? Разве у меня лучшая палатка или более сытная пища? Ваша судьба — моя судьба. Ваша слава — моя слава. Ваш позор — мой позор. Верьте мне, вашему товарищу: силой вы ничего не добьётесь. Отправьте в Рим ходатаев, как советует вам легат. И вы, новобранцы! Разве я кого-нибудь обидел из вас? Ударил? Покушался на ваше имущество? Взял деньги, которые вы мне предлагаете в надежде добиться моего благоволения? Скажите, заслуживаю ли я доверия? Если не заслуживаю, я уйду. Пусть другие учат вас и командуют вами. Если же вы мне верите, поверьте и моему опыту. Никогда мятеж не приводил к добру.
Так был потушен первый пожар. Выделили послов. С ними, по настоянию Перценния, должен был отправиться сын Юния Блеза, военный трибун[57] XV легиона. Воины решили дождаться возвращения послов в летнем лагере, так как опасались, что, разъединившись, не сумеют противостоять коварству своих командиров.
Прошло ещё два дня. И пламя возмущения вспыхнуло с новой силой. Ещё до событий в летнем лагере несколько манипулов было отправлено под Наупорт, на укрепление размытой дождями дороги.
Работами руководил начальник лагеря Ауфидий Басс, как бы двойник нашего Луцилия, только лишённый его спасительной слабости (пристрастия к вину). В юности, как говорят, Ауфидий служил под началом Марка Антония, триумвира и соперника Августа. И ему казалось, что до сих пор все об этом помнят. Из страха перед возможными обвинениями или просто разговорами о своём прошлом Ауфидия превратился в самого образцового служаку, каких только знал Рим. Он не делал исключения и послаблений ни для кого и требовал точного исполнения приказа. События в летнем лагере, о которых Ауфидий, конечно, знал, ничему его не научили. Более того, приписав их попустительству самого легата, объявившего траур в войске, Ауфидий решил усилить и так суровую дисциплину.
В лагере у Наупорта в наказание за вину или без вины, просто из-за того, что Ауфидию казалось, будто на него смотрят вызывающе и шепчутся за спиной, солдат нагружали камнями и заставляли целый день шагать по кругу.
Это издевательство кончилось открытым бунтом. Легионеры напали на Ауфидия, стащили с повозки, нагрузили багажом и, подталкивая остриями копий, повели в наш лагерь.
После полудня, когда многие в палатках были заняты игрою в кости, в лагерь ввалилась толпа. Представьте себе это зрелище: ненавистный, всем Ауфидий, изнемогающий, дрожащий от страха, и гогочущие солдаты.
— Тебе не тяжело, Ауфидий?
— Как тебе показалась дорога? — слышалось то и дело.
На шум из претория вышел легат. Его сопровождали центурионы и несколько ветеранов.
— Схватить их! — приказал легат, указывая на солдат, пришедших из Наупорта.
И хотя всё это происходило на наших глазах, никто не решился защитить товарищей. Напрасно те звали на помощь и кричали, что всем нам угрожает та же участь. Напрасно они призывали небо и богов. Приказ легата был выполнен. Арестованных отвели в тюрьму.
Конечно, мы могли бы смять легата и его помощников. Но это означало бы прямое неповиновение, бунт. Стоит нам применить силу, и наши условия будут отвергнуты, а послы задержаны. Кто захочет разговаривать с бунтовщиками? К тому же и легат проявил себя как человек мягкий и умеренный. Ведь он не возражал, чтобы в числе послов был его сын. Недаром у него столько преданных солдат. Они охраняют его днём, а ночью спят на земле у претория.
Но не успели закрыться ворота тюрьмы, как мы стали рассуждать по-другому. Не расценят ли центурионы наше поведение как слабость? И почему бы легату не арестовать Ауфидия, этого цепного пса? Вот кому надо ответить за преступления! Воспоминание об обидах и несправедливостях разжигало наш гнев и нетерпение. Палатки гудели. Игра в кости заброшена. До костей ли теперь? Наши товарищи в тюрьме. Сегодня они, а завтра возьмутся и за нас…
Этой же ночью к тюрьме подошло несколько человек. Мрак мешал разглядеть их лица.
— Откройте! — послышался властный голос легата.
Часовые повиновались и только через несколько мгновений поняли, что ошиблись. Человек, обладавший голосом Блеза, не был легатом. Перценний обманул часовых и открыл тюрьму. Мы ринулись к нему на помощь.
Сколько раз со страхом я обходил эту приземистую бревенчатую постройку! Попасть в тюрьму значило проститься с жизнью. Рассказывали о пытках и издевательствах над заключёнными.
Двери камер трещали под ударами. Ключей мы не нашли. В дело пошли брёвна. Недаром нас учили искусству осады крепостей. Теперь же силы удесятерились одним только сознанием, что мы разрушаем крепость, построенную против нас. Наконец все арестованные на свободе. И солдаты возмутившихся манипулов, и дезертиры, уже приговорённые к смерти.
У меня не хватает слов, чтобы передать наше ликование. Мы сжимали узников в объятиях, качали на плащах. Мы оглушили их радостными криками, которые были, наверное, слышны по ту сторону Савуса. Мы готовы были сделать всё для солдат, приведших Ауфидия, чтобы загладить свою вину перед ними.
Возбуждённые победой, мы шли к палаткам. Ветер раздувал над нашими головами пламя факелов. И оно вырывало из мрака то морщины на лице Вибулена, то крепко сжатые губы Перценния, то чей-то поднятый кверху кулак.
