Валентина Осеева - Рассказы, сказки, стихи
Ленька съежился и, не зная, что сказать, молча переминался с ноги на ногу. Пахомыч вдруг спохватился:
- Да! Бишь, об чем это я? Как мать-то? Ребятишки, а? Небось туго живете, а?
- Ничего, - протянул Ленька, - помаленьку, - и посмотрел вслед товарищам, которые ушли вперед.
- "Помаленьку, помаленьку"! - с живостью подхватил Пахомыч. - Что надо - ко мне приходи! Работенка всегда найдется!
- Учусь я...
- А ты по выходным... По выходным приходи! Сейчас сезон открывается. Первого парохода ждем. Большая погрузка будет. - Он потрепал Леньку по плечу. - Я тебя живо-два пристрою! Придешь?
- Приду! - обрадовался Ленька.
И, попрощавшись с Пахомычем, побежал догонять товарищей. Ребята ушли уже далеко. В лесу Ленька замедлил шаг и, размечтавшись, тихо брел, не замечая дороги.
"Каждый выходной работать буду! Мешки укладывать или таскать что... Всякая работа по мне", - радовался он.
Из-за леса гулко и призывно донесся Егоркин голос:
- Э-эй! Ленька! Опоздаем!
"Ничего, поспею!" Он вспомнил старый пустой кошелек матери и полез в карман за пятеркой: "Эту тоже не потрачу... К своим приложу тогда... Чтоб ей больше было..."
Он представил себе, как выложит матери заработанные деньги, увидел ее удивленное лицо и громко засмеялся, но тут же притих. Этот смех словно резнул его по сердцу, и он тоскливо прошептал:
- Папаня!..
* * *
После праздника рано утром Ленька прибежал к Татьяне Андреевне. В школу они шли вместе, и дорогой Ленька, захлебываясь, рассказывал ей о том, что Пахомыч обещал ему работу на пристани.
- Подожди! Подожди! Что это за Пахомыч такой? - озабоченно спрашивала Татьяна Андреевна.
- Да Пахомыч! Старик вообще...
- Да откуда ты его знаешь, я тебя спрашиваю?
Узнав, что Пахомыч приятель Ленькиного отца, Татьяна Андреевна не стала возражать.
Вечером Ленька подсел к матери:
- Я вот что... К Пахомычу пойду. Работать у него по выходным буду. Может, и на все лето возьмет он меня.
Мать заплакала. Ленька обнял ее за шею и сказал с суровой лаской:
- Ну-ну, не реви... Я совсем тут близко буду.
В первое же воскресенье он отправился на пристань и нарочно прошел мимо раскрытых окон Татьяны Андреевны. Он чувствовал себя взрослым, рабочим человеком; на плечи была накинута отцовская куртка. Его провожал до околицы Николка.
- Ухожу, Татьяна Андреевна! На работу! - крикнул он в раскрытое окошко учительнице.
Она выглянула, кивнула ему головой.
Ленька весело зашагал по дороге, наказывая провожающему брату:
- Гляди тут без меня... Мать - она слабая!
* * *
Ленька уже два летних месяца работал на пристани. На его обязанности лежало записывать принятый с парохода груз. Работа была легкая; вместе с другими подростками Ленька успевал несколько раз в день выкупаться в реке, а от парохода до парохода - приготовить мешки для погрузки. Он не боялся никакой работы: чистил сарай, зашивал прорвавшиеся мешки, бегал за хлебом для грузчиков. Каждую субботу, чисто вымытый, с мокрым пробором на голове, Ленька облекался в бархатную куртку и отправлялся домой. Младшие дети выбегали к нему навстречу. Он оделял их черными медовыми пряниками, брал на руки Нюрку и, поминутно подгоняя отстающих двойняшек, шествовал по деревне, выспрашивая Николку обо всех новостях. В избе степенно здоровался с матерью и выкладывал на стол недельную получку.
Пелагея умилялась, долго держала на ладони деньги, не зная, куда их положить. И потом всю неделю, в ожидании сына, говорила соседкам:
- Мой-то... большак, каждую получку в дом песет!
* * *
Стоял конец июля. На пристани сновали люди, скрипели на воде привязанные лодки, гремели тяжелые, груженные солью вагонетки. Под навесом сидели на узлах пассажиры, топтались босоногие ребятишки. Ждали парохода.
Белоголовый, обветренный, вытянувшийся за лето Ленька стоял на пристани рядом с Пахомычем.
Издалека донесся протяжный гудок. В голубые облака поползли черные клубы дыма. Покачивая белыми, заново покрашенными боками, рассекая носом воду, показался пароход. Пассажиры заволновались. Матросы приготовили сходни. Пароход вплотную подошел к пристани. Тяжелые, намокшие кольца каната шлепнулись на чугунные стойки и тихо заскрипели, натягиваясь между пристанью и пароходом. Глубокая темная щель с мутной водой медленно сокращалась. Пароход, дрогнув, остановился. На палубе засуетились люди. Матросы сбросили сходни.
- Поберегись! Поберегись!
Ленька стоял, опираясь грудью на мешки. Пассажиры толпой протискивались мимо него к выходу.
И вдруг губы у Леньки дрогнули, глаза уставились в одну точку; он бросился в толпу и застрял в ней, пробиваясь вперед головой и руками. Пахомыч схватил его за рубаху:
- Стой, стой! Ошалел, что ли?
- Папка! Папаня! - вынырнув из толпы, отчаянно крикнул Ленька.
Люди стиснулись, откачнулись к перилам и пропустили человека в шинели. Одна рука его протянулась вперед к Леньке, вместо другой повис пустой рукав. Обхватив отца за шею и не сводя глаз с этого пустого рукава, Ленька повторял, заикаясь и плача:
- Пришел, ты пришел... папаня мой?!
* * *
Над лесной дорогой шумели старые дубы. В пышной зелени кустов пели птицы. Темные, согретые солнцем листья мягко задевали за плечи. В светлых лужах мокла изумрудная трава.
Сын крепко держал за руку отца и неумолчно, торопливо рассказывал ему о своей жизни. Голос его иногда падал до шепота и терялся в шуме ветра и птичьих голосов, иногда прорывался слезами, и, охваченный горечью воспоминаний, Ленька останавливался.
- Слышь, папка?..
Отец крепко сжимал тонкую жесткую руку сына.
- Слышу, сынок!..
Встречный ветер трепал полы серой шинели и срывал с Ленькиных плеч черную бархатную отцовскую куртку.
ТАТЬЯНА ПЕТРОВНА
День начинала мама. Она надевала нарядный клеенчатый передник и быстро-быстро бегала из комнаты в кухню, готовила завтрак, прибирала, мыла посуду. А когда бабушка порывалась встать, ласково говорила:
- Лежи, лежи! Нечего тут двоим делать!
Сначала бабушка слушалась, потом начинала охать и возмущаться:
- Да чего это я лежать буду? У тебя одной дела, что ли? Мне вон кур выпустить надо!
Бабушка вставала, одевалась и шла к сарайчику. Оттуда уже неслось громкое кудахтанье и крик петуха.
- Ишь ты! - говорила бабушка. - Сейчас! Сейчас! Иди, иди, петушиная голова! Нечего на хозяйку глотку драть! Недовольный какой!
На крыльцо выбегала Таня. От утреннего умывания волосы и ресницы ее были мокрые, руки тоже были вытерты наспех. Она громко чмокала бабушку в щеку.
- Фу-ты, вся мокрая! - говорила старушка, утирая лицо платком.
- Ничего, обсохну, - не смущалась девочка.
Ей нравилось смотреть, как, густо сбившись в кучку, куры, оспаривая друг у друга крошки, стучат клювами по тарелке. Белые, черные, пестрые хвостики торчали вверх. Таня, растопырив руки, неожиданно бросалась ловить их. Куры с громким криком разлетались в разные стороны. Рассерженный петух бросался на Таню. Бабушка хватала девочку за руку:
- Ну, что ты делаешь? Озорница этакая! - И, втаскивая Таню в комнату, закрывала за ней дверь.
Таня бежала к маме:
- Мамочка, я тебе посуду помою! Нет, лучше подмету, ладно? Или пыль сотру, ладно?
- "Ладно, ладно"!.. - передразнивала ее мама. - Ну что ты ходишь за мной? Возьми щетку и подметай. Кажется, большая девочка - сама видишь, что нужно делать!
Таня со щеткой лезла под кровать и выметала оттуда башмаки и туфли. Потом высовывала щетку в окно и стучала по подоконнику, стряхивая с нее пыль.
- Тише! Тише! Бориску разбудишь!
Но трехлетний Бориска уже открыл глаза:
- А мама?
Он всегда просыпался с одним и тем же вопросом: "А мама?"
Таня бежала в кухню:
- Уже "А мама" проснулся!
Мама подходила к кроватке. Бориска теплыми руками обнимал маму за шею, дотрагивался пальчиком до маминых губ и просил:
- Смейся, мама!..
Бориска любил одеваться сам. Застегивая рубашечку, он часто попадал не в те петли, начинал сердиться, натягивал на себя одеяло и прятался под него с головой.
Тане становилось жалко братишку. Она бегала вокруг кроватки:
- Ку-ку! Ку-ку!
И, приподняв краешек одеяла, прижимала свое смеющееся лицо к толстым щекам брата.
- Уходи!.. Уходи! - отбивался Бориска.
Мама обнимала девочку:
- Оставь его. Он капризный сегодня, неприятный какой-то.
- Нет, приятный! - кричал Бориска, высовывая из-под одеяла испуганное лицо. И, видя, что мама с Таней уходят, протягивал к ним пухлые ладошки: Нет, приятный, нет, приятный!
Мама с Таней переглядывались, как две заговорщицы.
- Вернемся уже, - шептала Таня, - а то заревет...
- Ну, будешь хорошим мальчиком? Я тебя сейчас одену...
- Ладно, - неожиданно соглашался Бориска.
По сравнению с братишкой Таня чувствовала себя очень умной и взрослой.
- Тебе до меня еще много жить надо, и все равно я всегда старше буду, - говорила она братишке.
