Виктор Степанов - Венок на волне
На диспуте Борис, судя по всему, опять был в ударе.
- Так что... - Борис мельком (но я-то знал, лишь один я знал, куда тоньше лазера метнулся его взгляд. Отсверком, тоже видимым только мне, ответили Борису глаза Гали Скороходовой, сидевшей позади у самого окна) взглянул назад, - так что не перевелись еще д'Артаньяны. И крепка рука на эфесе. И... - Борис помолчал, но закончил совсем прозаично: - Были ведь случаи, что люди бросали школу. Из-за любви...
- В нашей школе не было! Вы преувеличиваете, Кирьянов, - раздался в тягостной тишине голос учителя.
Но спичка была брошена. И задымился, вспыхнул спор. Говорили много, допоздна. Лектор уехал раньше, чем мы разошлись. Только Николай Григорьевич терпеливо дождался, пока мы разберем свои пальто в раздевалке. Недовольный был вид у нашего классного руководителя. Борис выбрал момент, подошел. Не надевая шапки, сказал извинительно:
- Может, я что-нибудь не так, Николай Григорьевич... А? Так я не от себя, честное слово. Для затравки...
Вот чудак! Зачем надо было извиняться - это же диспут, а не урок. Николай Григорьевич пожал плечами.
После диспута, по дороге домой, я все осаждал Бориса.
- Про Ромео вопрос вроде бы ясен, но мы другую сторону медали не рассмотрели. Где Пенелопы, - спрашивал я у него, - Дездемоны где? А Джульетты? Где те, которых, как говорил Маяковский, надо ревновать к Копернику?
Борис опять тянул мочало - начинай сначала.
- А где Одиссеи, где Отелло, где Ромео? - парировал он. - Да, в мире происходит девальвация чувства, но виноваты в этом прежде всего мы, мужчины.
Про девальвацию - это он загнул, козырнул очередным словечком, как тот лектор.
- Мы, мужчины, - повторил Борис, - слишком омужичились, потому и женщины так индифферентны. - И тут же подкрепил этот довод: - Вот, допустим, на танцах. Ты подходишь к девчонке и приглашаешь ее танцевать. Она отказывает. Что тебя в данном случае рассердило? То, что она не пошла с тобой танцевать? Ничего подобного. То, что уже все кружатся, а ты остался стоять остолопом. Но ты не стоишь. Ты тут же приглашаешь другую. И тебе все равно, и той, которая отказала, безразлично. Просто ты не пришелся ей с первого взгляда. Или совершил ошибку, когда приглашал.
Возразить трудно. Я знаю, что Борису никто никогда на танцах не отказывал. Был у него, как однажды признался, "индивидуальный подход". В пылу откровения Борис даже поделился со мной одним из секретов. Он назвал этот секрет "эффектом неожиданности".
- Как ты подходишь к девчонке на танцах? Знаешь? - спросил он загадочно. - Нет, не знаешь. А ты взгляни на себя со стороны. Ты подходишь, как будто к манекену, уверенный, что тебе не возразят. И эта твоя самоуверенность видна насквозь. А разглядел внимательно, кого приглашаешь? Нет. Ничего, кроме внешности, ты не видишь. А ты в глаза взгляни, в самую душу, понял? Если девушка грустная, задумчивая стоит, улыбнись. Если хохотушка, наоборот, изобрази на лице печаль. Вот тебе и эффект неожиданности. Срабатывает безотказно.
Может быть, Борис и прав. А при чем тут любовь?
- А любовь, - заключил Борис, - любовь - это такое чувство, что... - Он покрутил пальцем, подбирая слова, но, взглянув на меня, только вздохнул. И взгляд его и вздох были настолько красноречивы, что я понял: Борис влюбился. Я знал, в кого. И знал, кто ждет его под козырьком автобусной остановки на повороте Сентябрьской улицы Сейчас дойдем до поворота, Борис протянет руку и скажет: "Пока!"
- Пока, - сказал Борис - Дома давно ждут.
Но ждали-то его не дома - это точно.
Галка Скороходова училась в девятом, а мы в десятом Классы были напротив, и в ту самую минуту, когда кончалась перемена, но еще не начинался урок, когда все сидели на местах в ожидании учителя и коридор был пуст, я выскакивал за дверь и передавал Галке записку от Бориса. Галка рисковала сама, но, прекрасно зная, что и я рискую быть застигнутым с поличным, награждала меня таким взглядом, словно я совершал героический подвиг. Ради этого взгляда я был готов на все, потому что Галка считалась первой красавицей школы.
Правда, я ничего в ней особенного не находил. Длинная - до пятого класса ее и звали-то Жердь. И талантами не отличалась - в самодеятельности не пела, не танцевала. Вот только глаза - темные с обводинками, как виноградные Ягодины, что поспели не на виду, а в прохладной тени куста. Глаза и еще, пожалуй, улыбка. Улыбнется и сразу словно солнце вслед за тучкой по дождливому дню пробежало.
Вот и все, а остальное так себе. И ничем больше Галка не выделялась. Но с тех пор как в шестом, не то в седьмом классе Ольга Валериановна сказала на школьном вечере: "Батюшки, смотрите, Галка-то наша какой красавицей стала. Прямо лебедь!" - Галка Скороходова стала звездой школы. Не было такого старшеклассника, который не считал бы за честь пройти с ней рядом даже по коридору.
Но как этого и следовало ожидать, иначе просто не могло быть, Галка выразила благосклонность только моему другу - Борису.
Я знал все. Я знал, что они назначают свидания у старой липы, что прощаются у поворота на Сентябрьскую улицу. Галка и Борис встречались почти каждый день, но никто в Апрелевке не видел их вместе.
- Сегодня читал ей стихи, - откровенничал Борис. - С ней, даже когда молчишь, как будто разговариваешь. Удивительно восприимчивая натура!
Я, конечно, радовался за друга. Но, как поется в песне, рядом с белой завистью во мне рождалась зависть черная. К Борису любовь пришла, а ко мне? Что я, лыком шит? На фотокарточках выгляжу не хуже, чем Борис. Опять же - третий разряд по боксу. И даже стихи пишу. Но не приходит эта самая любовь. Сколько ее можно ждать?
Вот Галка, действительно... Она только на секунду-другую чуть больше положенного задержит на тебе взгляд, и ты словно с обрыва - в омут, так и окатит, обожжет...
Эх, Борька, дружище, да разве нарушу я заветы нашей мужской дружбы даже в мыслях...
Ни я, ни Борис еще не знали, что записка, переданная мною накануне Галке, против нашей воли оказалась последней. Клочок бумаги из тетради по алгебре белой бабочкой уже порхал по учительской из рук в руки, из рук в руки, а мы и не подозревали!
Как эта трепетнокрылая бабочка попала в сачок?
Галка Скороходова допустила непоправимую оплошность. Она оставила записку в тетради, которую сдала учи тельнице.
Вот они, девчонки-растеряхи! Никакого понятия о конспирации. Просто диву даешься, когда видишь их беспечность. Разве из таких получались партизанки! Хоть бы хватилась! Нет. Галка узнала о беде, когда та в облике Ольги Валериановны выстрелила прямо в упор.
- Тебе послание?
- Мне, - сказала Галка, не дрогнув. - Тут прямо написано: "Галек, милый!"
Не знаю, что такое Борис там написал, - записка незамедлительно была передана Николаю Григорьевичу, нашему классному руководителю.
Об этом мне Борис рассказал, когда мы возвращались из школы. Друг был неузнаваем.
- Вот влип, - сокрушался Борис. - Николаша (так мы между собой называли Николая Григорьевича) пригрозил: если, говорит, ты эти свиданьица не прекратишь, публично зачитаю записку на родительском собрании. Рано, говорит, любовью начал заниматься, в книги почаще заглядывай. И такое он вещает мне!..
Что было делать! Борису ничего посоветовать я не мог. Понятно, боится матери. Отец у него - гость в доме, работает в "почтовом ящике" дни и ночи пропадает в командировках. А мать - кто не знает ее! - самая бойкая продавщица в гастрономе. Перед ней вся Апрелевка в очереди на цыпочках стоит. Ее за грубость сколько раз увольняли. И ничего, работает Мария Ивановна. Я, говорит, как Манька-встанька. Перед матерью Борис тише воды ниже травы. (Вот догадка: не она ли его и в институт протащила? Такая любого декана пробьет! Наверное, она. Совсекретно. Иначе бы он и меня потащил с собой!)
- Нет, не будет Николаша обнародовать записку, это он так, для острастки.
- А если зачитает! - усмехнулся Борис и отрешенно махнул рукой: Нет, надо завязывать. Кончать надо. Иначе вся репутация в тартарары.
Два дня Борис делал вид, будто не знает Галку. Даже не здоровался. "Соблюдает конспирацию", - догадался я. И мне Борис сказал:
- Не подходи. Мало ли что?
На третий день я был дежурным по классу. Когда после перемены все уже сидели за партами, я выглянул в коридор, нет ли учителя. Напротив дверей стояла Галка.
- Паша, - зашептала она, оглядываясь на канцелярию, - передай, пожалуйста, Борису... - и протянула записку.
И глаза у Галки были такие, что в эту минуту я взял бы записку на виду у всего педсовета.
Я схватил записку и ринулся в класс.
- Вот, - сказал я Борису, - держи, - и нащупал под партой его руку.
- От нее? - спросил Борис и посмотрел на меня, как сквозь туман. И руку тут же убрал.
На перемену я решил не выходить - что отвечу Галке, если спросит? Но после уроков мы столкнулись с ней лицом к лицу в раздевалке. Она ничего не спросила, но глаза ждали ответа, и я не смог не солгать.
- Все... Все в порядке, - сказал я.
