К. Селихов - Здравствуй, Артек!
— А помнишь, как мы ловко обманули полицейского? — смеётся Амая.
— Конечно!..
— А помнишь, как мама рассказывала о Советском Союзе?
— Помню!
— Всё так, даже лучше! Намного лучше. Где-то сейчас мама? — с грустью говорит Амая.
— С ней никогда ничего не случится. Ты напрасно волнуешься…
Он обнимает Амаю и тихо продолжает:
— Я тоже буду бороться за революцию. Всю жизнь, как мама…
* * *Серебряной трелью зазвенел горн, сзывая на вечернюю линейку пионеров. Эхом отозвался на медную трель старый Аю-Даг. Замерли стройные кипарисы. Тяжело вздохнуло и притихло море.
— Смирно-о! — скомандовал начальник лагеря. На правом фланге стоит отряд имени Рубена Ибаррури. Председатель совета отряда Володя Белкин отдаёт рапорт:
— Товарищ начальник лагеря! На вечерней линейке присутствуют все. Рубен Руис Ибаррури, Герой Советского Союза, пал смертью храбрых в боях за нашу Родину.
Рот-фронт
(Рассказ бывшего артековца)
Бесконечны твои дороги, Артек…
Думал ли я когда-нибудь, что не раз в жизни, на самых крутых поворотах моей беспокойной судьбы, буду вспоминать о тебе, Артек?
И вот, как и тридцать пять лет назад, стою я на земле Артека, дышу его чистым воздухом. Около ворот лагеря меня останавливает мальчик с красной повязкой. Он строг и деловит.
— Дежурный по лагерю Михаил Никитин. Кто вам нужен?
— Мне?
Я невольно отступил назад, стукнул палкой о булыжник.
— Артек! Мне нужен Артек!
— Я понимаю, — вежливо проговорил мальчик, — Но всё же… Куда вам? В лагерь или в управление?
— В лагерь.
И мы зашагали по дороге вдоль моря.
— Вы впервые в Артеке? — поинтересовался Миша.
И прежде, чем я ответил, он стал подробно и привычно рассказывать:
— Площадь Артека составляет 220 гектаров земли. Он разбит на четыре лагеря — первый, второй, третий, четвёртый. Понятно?
Я кивнул головой.
— Так вот, — продолжал мой маленький гид, — в Артеке отдыхает каждый год около 8000 ребят со всех концов страны и из-за рубежа. Здорово, правда?
— Здорово! — улыбнулся я, а в уме подсчитывал: сколько… сколько же тогда нас было в Артеке. Кажется, не больше шестидесяти…
— Одних только роз в Артеке двадцать две тысячи, три стадиона, моторно-лодочная станция…
Миша на минуту умолк, замедляя шаг. По-видимому, он только сейчас заметил, что я прихрамываю:
— Устали? Может, машину взять? У нас в гараже много машин. Я мигом.
— Не нужно, Миша, — отказался я. — Разве можно в Артеке ездить на машине?
— Хорошо, — сказал Миша. — Только пойдём медленнее. Вот гора Аю-Даг. В переводе означает…
— Медведь-гора! — сказал я.
Миша удивлён. И чуточку разочарован.
— Так вы уже бывали в Артеке?
Я обнимаю своего добросовестного гида за бронзовые плечи:
— Бывал, бывал, Миша. Только давно-давно. Когда тебя ещё на свете не было…
И хотя я говорю по-русски с сильным акцентом (все сразу узнают во мне немца), Миша прекрасно меня понимает, и мы беседуем с ним дружески и непринуждённо.
— Видите эту молодую аллею кипарисов? — спрашивает Миша.
— Вижу.
— Это необычная аллея. Каждый год ребята будут высаживать в ней один кипарис. Будет расти Артек, разрастётся и аллея. Приедут ребята сюда лет через двадцать-сорок и по кипарисам сразу определят, сколько лет Артеку. Интересно?
— Очень. А сколько сейчас этих кипарисов? — поинтересовался я.
— Сегодня, в традиционный «День артековца», посадили тридцать пятый.
— Тридцать пятый. Так вот как бежит время, подобно горному стремительному ручью…
Откуда-то с моря донеслась песня. Пели дружно, задорно:
Кто сдружился в Артеке,Тот сдружился навеки.Крепче дружбы, крепче дружбы,Крепче дружбы в мире нет…
— А вот и четвёртый лагерь, — сказал Миша. — Что с вами?
Я молчу. Молчу и смотрю. И не могу узнать знакомых мест. Всё здесь изменилось! Разве только море осталось таким, как и тридцать пять лет назад.
Я присел на одну из скамеек под развесистой пальмой, расстегнул ворот рубашки и полной грудью вдохнул свежий ветер. Он принес с моря несколько солоноватых капель. И я стал вспоминать.
…На мне были короткие тирольки, белые гетры и на груди красный галстук. Первая делегация немецких пионеров ехала в Советский Союз. В числе делегатов был я. Дороги, станции, полустанки, горы цветов, крепкие рукопожатия. В Туле пионеры подарили нам самовар.
— Пейте русский чай и вспоминайте Россию. Тринкен, тринкен! — кричали они по-немецки и махали нам руками, когда поезд тронулся.
…Артек поразил нас. Как первый весенний гром, которого ждёшь с трепетом и волнением.
В старом заброшенном парке, метрах в двухстах от берега, у подножья Медведь-горы мы увидели четыре брезентовые палатки. Чуть поодаль ещё две. Длинные дощатые столы. Это была столовая. Ужинали мы в тот вечер при свете керосиновых ламп. Утром на линейке мы по-немецки отдавали рапорт высокому человеку в военной гимнастёрке. Как и сейчас, на мачте развевался флаг.
Раздалась команда, и флаг стал медленно спускаться с мачты. Я и мои друзья подняли сжатую в кулак правую руку: так рабочие Рура и Гамбурга приветствовали друг друга, так они встречали своё боевое знамя. Мама рассказывала мне, что отец мой погиб от пули полицейских, не разжав кулака. Так его и похоронили…
— Всегда готовы! — ответили красному флагу советские пионеры.
— Рот-фронт! — отозвались мы.
До позднего вечера пылал костёр. Спало море. Дремал Аю-Даг. Мы сидели вокруг костра. Человек с бородкой рассказывал нам о Ленине. Мы слушали его и теснее прижимались друг к другу, боясь пропустить словечко. Я помню, чем закончил он свой рассказ.
«Все лучшее — детям, — так говорил Ильич. Так он нам завещал. Я уверен, пройдут годы, и здесь, на берегу Чёрного моря, вырастет чудесное царство ребят. Первый шаг уже сделан».
Прошло много лет, многое ушло из памяти, но неизгладимый след оставил в ней Артек.
Артек! При этом слове передо мной всегда возникали стройные кипарисы, отблеск костра и море, залитое лунным светом. Я слышал артековские песни, весёлые и трогательные, задорные и лирические.
Взвейтесь кострами.Синие ночи!Мы, пионеры, —Дети рабочих.
Артек! Как часто имя твоё, короткое и звучное, приходило мне на память! Твоё имя произнёс я и в ту страшную ночь после допроса в гестапо. Я лежал на полу в тускло освещенной камере смертников. Открыл глаза. Языком ощутил шершавые запёкшиеся губы. Значит, я ещё жив… Третий побег из концлагеря оказался неудачным. Меня схватили, долго избивали. Как только я приходил в сознание, меня снова били и обливали водой. Очнулся я в камере.
— Кто здесь? — спросил я.
Мне казалось, что я крикнул громко. На самом деле это был полушёпот. И в ту же минуту надо мной склонилось заросшее, серое, как выжженная земля, лицо. Человек спросил по-русски:
— Ну что, браток, тяжко?
Я понял смысл его слов и ответил:
— Ленин… коммунист… Артек!
Человек улыбнулся. Он приподнял меня за плечи и положил мне на лоб руку. Я заметил татуировку: два якоря и звезда.
— Артек, — улыбнулся моряк.
— Я был в Артеке… И он тихо запел:
Взвейтесь кострами,Синие ночи,Мы, пионеры, —Дети рабочих
Мне стало легче. Я глубоко вздохнул и тоже стал подпевать.
На рассвете его увели. На прощанье он сказал мне: «Рот-фронт!» и поднял руку, сжатую в кулак. Больше он не возвращался в камеру…
— Товарищ! — тормошил меня кто-то. — Геноссе… Задремали с дороги?
Передо мной стоял Миша. У него были карие глаза. Они удивительно напоминали глаза, которые я никогда не забуду.
— Я ведь говорил вам, давайте вызовем машину… Вам же тяжело…
И тут налетели ребята.
— Гость! Турист из ГДР, — объяснили они друг другу. Подхватили меня под руки и повели к себе в отряд.
Вечером мы сидели у костра. Я рассказал ребятам о встрече с советским моряком в немецкой тюрьме. Когда я кончил, все молчали. Я достал из кармана аккуратно завёрнутый в целлофан потёртый и выгоревший от времени пионерский галстук.
Тридцать пять лет назад его подарили нам в знак дружбы советские пионеры. Подписи на галстуке — их фамилии…
— Этот галстук сохранил мой друг, — сказал я.
Когда дотлели последние угольки костра, я сказал моим маленьким друзьям на прощанье два слова:
— Рот-фронт!
— Всегда готовы! — дружно откликнулись они.
