Валерий Гусев - Наследник собаки Баскервилей
– Значит, так, Алексей, - строго подытожил папа. - Если я узнаю, что ты опять занимаешься расследованием, я запру тебя в ванной сроком на…
– А если не узнаешь? - усмехнулся Алешка.
– Все равно запру. Все, точка. Нам пора собираться. Сейчас машина придет. - Он посмотрел на часы. - Впрочем, чаю мы с тобой выпить успеем. Я тоже варенья достал, курского. Ты что побледнел?
– А что такое «муникации»? - через силу спросил Алешка.
– В словаре посмотри, - усмехнулся папа.
Глава VIII
«Муникации»
Когда папа и Алешка вернулись в Москву, они весь вечер рассказывали нам - какой прекрасный город Курск, сколько там тысяч жителей, какие там великолепные соловьи, яблоки и грибочки. А когда мы остались одни, Алешка сообщил мне о результатах «командировки» в город Курск.
– Я там все разведал, - хвалился он. - Никаких зайцевских фамильных сокровищ в доме нет. Они этот дом у кого-то купили, недавно…
– Постой, - перебил я Алешку (мне, честно говоря, идея с сокровищами нравилась, и мне не хотелось так просто с ней расставаться). - Ну нет сокровищ Зайцевых, так, может, чьи-нибудь другие есть? Узнали об этом какие-то жулики, выгнали Зайцевых и…
Алешка тут же меня перебил, оглянулся на дверь и шепнул мне в ухо так, что там, в его глубине, что-то дико зазвенело:
– Дим! Ну я же все разведал! Фиг с ними, с сокровищами! У них, у Зайцевых, в ихнем старом доме под полом вредничают муникации. Шумят и пахнут.
– А это что за звери?
– Не знаешь? Эх ты! - сказал он с таким презрением, что мне стало стыдно. - Они, знаешь! Ух! Из-за них никто дом не хотел покупать. А Зайцевы купили. Но муникаций не выдержали. И куда-то удрали…
– И ребенка бросили? - усмехнулся я на его фантазии. - Ты мне лучше про эти муникации расскажи.
– Не знаешь? В словаре посмотри. Лучше запомнишь. А мне надо ранец собирать.
Тут я понял, что Алешка сам никакого представления об этих загадочных муникациях не имеет (кроме того, что они «шумят и пахнут»). И я не поленился, пошел в папин кабинет, достал с полки словарь. Но ничего похожего на «муникации» не нашел, кроме «муниципализации». Но это слово никак сюда не подходило (не шумело и не пахло) и страха, который Алешка в него вкладывал, не вызывало.
– «Муникации» ищешь? - спросил, входя, папа. - Давай, давай. Алешка любого поработать на свою пользу заставит. Находчивый ребенок. Только ты не там ищешь. Посмотри на букву «К». «Коммуникации».
Ни фига себе! Это слово искать не надо. Оно каждому известно. И где-то я совсем недавно его слышал. Коммуникации, подземная трасса, старая канализация…
А Федор между тем все больше осваивался в нашей семье и все крепче в ней приживался. И немудрено - он нам очень нравился. Добрый такой, спокойный, под ногами не вертится. И еще у него было такое полезное «свойство организма» (Алешка так сказал): Федор очень любил всем помогать. И вовсе не для того, чтобы услышать лишнее «спасибо»; ему было приятно, что от него есть польза.
Получив от Алешки бабушкины гостинцы, Федор очень обрадовался, ну и немного, конечно, погрустил. И очень растрогал нашу маму. Когда Алешка вручил ему кошелки и сказал: «Это тебе от твоей бабушки», Федор с удивлением вытаращил на него свои ясные глаза и ответил:
– Это всем нам. От моей бабушки.
И потом очень ревниво следил, чтобы никто из нас не отказывался от курских грибочков, пирожков и яблочек.
Мама в нем души не чаяла и все время ставила его в пример, даже папе:
– Алексей, что ты звенишь ложкой в чашке, как трамвай за углом? И не стыдно тебе - вон ребенок и тот так не делает. Отец, ты хлюпаешь чаем, будто лось по болоту бредет. А еще за границу ездишь. Даже ребенок аккуратнее тебя кушает. Дима, а посуда…
А вот посуда - это да! Один раз я примчался из школы - куча дел. А тут еще посуда. И вдруг слышу на кухне какой-то тихий звяк. А это наш Зайцев подставил к мойке скамеечку, нацепил мамин фартук - от шеи до пяток - и старательно моет посуду, напевая себе про мадам Брошкину.
С той поры мне стало легче жить. Правда, и здесь мама не избегала педагогических замечаний:
– Ах, какая у нас теперь чистая посуда! Никогда она такой не была! И кто же ее так хорошо моет? - И гладила Зайцева по макушке. А тот сиял, как бабушкин самовар на Новый год.
– Испортишь мальца, - предупреждал папа. - Зазнается.
– Не зазнается. - Руки в боки. - Не так воспитан.
Вообще Федя стал центром в нашей семье. Наверное, потому что оказался самым маленьким. Мы-то все уже большие, да и заботиться друг о друге за долгие совместные годы уже, наверное, немного надоело. А потребность такая, свойственная нормальным людям, осталась. Вот мы все и набросились на Федю со своими заботами. Я позволял ему мыть за меня посуду, мама его подкармливала (обкармливала, папа говорит), сам папа его все время подбадривал, Алешка читал ему сказки и ходил с ним в парк, даже в зоопарк его свозил. Маме это очень понравилось. У нее с зоопарком связаны самые теплые воспоминания юности. Наша мама любит вспоминать, что наш папа сделал ей предложение руки и сердца в зоопарке. Около крокодилов. «Я посмотрела на крокодила, - рассказывала мама, - потом на вашего будущего папу, потом опять на крокодила и опять на папу. И согласилась!»
– А ты что, - обычно спрашивал при этом папа, - сравнивала?
Мама молча улыбалась в ответ, а папа вздыхал:
– По-моему, ты сделала правильный выбор.
И по-нашему - тоже…
В общем, Федору, надеюсь, жилось у нас неплохо. Ну и правильно - конечно, этот малец нуждался в семейном тепле и заботе. Он столько пережил. И все еще переживает.
Правда, он стал немного оттаивать. Все чаще слышался в квартире его детский смех. Все веселее они играли с Алешкой. Но иногда Федя вдруг садился на свою раскладушку, горестно подпирал щеку кулачком и вздыхал, грустя. Мама тут же сунет ему конфету, папа потреплет по голове, Лешка подсунет что-нибудь из наших старых игрушек, а я говорю:
– А не помыть ли нам, дядя Федор, посуду?
– Она вся чистая, - с сожалением вздыхает он.
– А вот я сейчас съем тарелку борща, и она снова грязная будет.
Я хлебаю борщ, хотя мне этого совсем не хочется, а дядя Федор сидит рядом, подперев щеки кулаками, и терпеливо ждет. А иногда берет ложку, и мы хлебаем по очереди из одной тарелки. Потом он быстро ее хватает, будто боится, что я его обгоню, и весело бежит к мойке.
Он даже поправляться стал. Потому что из-за этой посуды подсаживался не только ко мне.
А мама все-таки сделала мне замечание по этому поводу:
– Дима, вот найдутся его родители и спросят: «Ну как ты жил, Феденька, у Оболенских? Чем занимался?» И что он ответит? «Посуду мыл!» Что они о нас подумают?
Не так уж это важно - что они о нас подумают. Главное - чтобы они нашлись. Представляю, как они где-то там с ума сходят по своему дяде Федору. И все думают: кому он там посуду моет?
У папы на этот счет никакой информации пока не было.
– Ищут, - неизменно отвечал он. - Непростое это дело.
Мы и сами это знали.
И в один прекрасный день снова поехали в Поречье.
Когда мы сели в электричку, я вдруг вспомнил:
– А где ты деньги взял? Опять играл?
Алешка чем-то заинтересовался за окном, прилип к нему и ответил не сразу:
– Что? А… - махнул он рукой. - Банку с вареньем продал. С курским. Все равно мы его уже объелись.
– Как продал? Кому? Где?
– Да у метро. Где старушки всякой ерундой торгуют.
…Утром, еще до школы, Алешка сунул в ранец банку с вареньем и помчался к метро. Встал в один ряд с бабульками и стал жалобно орать:
– Граждане! Купите у сироты прекрасное курское варенье из московских яблочек. Сами мы люди не местные…
– Иди отсюда, сирота, - толкнула его в бок ближайшая бабка, торговавшая вчерашними газетами. Они все очень не любили конкурентов. - Откуда ты взялся?
– Бабушка заболела, - придумал Алешка. - Лекарство надо купить. А ее пенсию папка пропил.
– Какая бабушка? - встрепенулась соседка с другого бока, продававшая сигареты. - Андревна никак?
– Андревна. Она самая. - Алешка мазнул рукавом по щеке. - У нее аппендицит в пятке.
– То-то я смотрю - ее второй день нету. Торгуй, пацан, торгуй.
Когда я все это от него услышал, мне стало плохо, как старой даме при виде рыжего таракана.
– Ты соображаешь?! Там же в это время все наши учителя из метро выходят! Та же Валентина в парике. И Семеновна в локонах.
– А я ей варенье и продал.
Тут я потерял сознание и очнулся, когда Алешка дернул меня за рукав:
– Выходим, Дим! Чего ты разлегся!
На платформе он досказал мне эту гнусную историю. Оказывается, он все точно рассчитал. Когда из перехода показались золотые локоны Татьяны Семеновны, он кинулся ей под ноги и заверещал:
– Тетенька! Купите варенье! Для вашей бабушки! Прямо с Курского вокзала!
И пояснил мне:
– Дим, она же не захотела бы такого позорного пятна на всю школу, логично? И поскорей купила почти всю банку.
