Уле Маттсон - Бриг «Три лилии»
гудел плотник, заглушая бабушкин голос.
Миккель открыл дрожащими пальцами задвижку. В тот же миг ветер распахнул дверь и швырнул в них облако снега. Свеча погасла. Боббе попятился, жалобно тявкая.
— Кто там? — чуть слышно произнес Миккель, ловя задвижку.
Боббе взвизгнул.
— Что… лису почуял? — успокоил Миккель себя и собаку. — Учуял запах и залаял. Да? Ну конечно! Вон она!
Сквозь гул ветра донеслось с Бранте Клева хриплое лисье тявканье.
— Ну, что там, внучек? — послышался с лестницы скрипучий голос бабушки.
— Лиса, — ответил Миккель. — На Бранте Клеве.
А ведь он не хуже бабушки знал, что Боббе никогда не лает на лис, пока на двор не придут.
Миккель запер дверь и побрел ощупью наверх. Удивительно, до чего тепло от двух свечей на столе…
— Миккельсона лисой не испугаешь, — сказал плотник и спрятал гитару под кровать. — Съешь еще ломоть хлеба, сразу на вершок подрастешь.
Но Миккель уже наелся.
— А коли так, бросим свечу, — распорядился плотник Грилле. — По обычаю: первую рождественскую свечу в окно, пока не догорела, тогда в следующем году будешь в полном здравии и с рыбой. Открывай, Миккель Миккельсон.
Бабушка вынула трубочку изо рта и сонно глядела на Боббе, который лежал под столом, зажав хвост между ногами. Недаром говорят: собака подчас лучше человека видит. Миккель отворил окно.
Свети, свеча, лети во тьму,Да будет сельдь в моему дому…
сказал плотник Грилле.
И полетела свеча мимо старой голой яблони к дровяному сараю. Миккель расплющил нос о стекло и закричал:
— Там кто-то есть, во дворе!.. Нет, вон там!
Он вытянул дрожащую руку, показывая. Свеча зашипела и погасла.
— Ушел, как только свечу бросили! — продолжал он. Вон, у яблони!
Плотник прищурился, всматриваясь в темноту. Потом снял со стены ружье, положил на подоконник и поплевал на дуло: на счастье.
— Если то живой человек был да честный, ничего с ним не приключится, коли пальну разок в воздух, — сказал он. — Ну, а коли еще кто, то будет знать, что у нас хватит пороху. Посторонись-ка, Миккельсон!
Ба-ам-м!
Бабушка уронила трубочку во второй раз за два часа. Черепаха проснулась от выстрела и выползла из-под кровати.
— В рождественскую ночь все твари мирно сидят, одни собаки да черепахи угомониться не могут. Шляфе, шляфе!
Миккель поймал Боббе за загривок.
— Если был кто, должны следы остаться, — сказал плотник Грилле, перезаряжая ружье. — Только погоди смотреть до завтра. Да заприте получше, не ровен час, какой-нибудь мазурик наведается. Спокойной ночи. С праздзшком вас!
На кухне было темно и холодно. Миккель нащепал лучины и растопил. Стало светлее, и керосин дорогой жечь не надо… Он молча разделся и забрался на кровать.
Бабушка пододвинула свою скамеечку к плите, чтобы почитать евангелие. Она была совсем седая, скрюченная, как можжевеловый куст на ветру. А какие худые пальцы!
Но голос звучал ласково. Отсвет пламени играл на морщивистых щеках: бабушка улыбалась.
Миккель лежал и слушал, прищурив глаза. Свет от плиты падал на противоположную стену. Там, в рамке под стеклом, сидел Петрус Юханнес Миккельсон. Он глядел на Миккеля. И получалось, что они вроде как вместе, все трое.
В ту ночь Миккелю снился бриг «Три лилии» и шторм возле маяка Дарнерарт. Плут Петрус Юханнес Миккельсон сидел на поручнях левого борта; волны захлестывали его ноги. Он был бритый, как на фотографии, и зеленый луч маяка освещал бородавку на левой щеке.
Глава одиннадцатая
КУДА ДЕЛСЯ КАПИТАН МИККЕЛЬСОН?
Всю ночь и весь следующий день шел снег. Потом прояснилось, и ударил мороз. Колодец на откосе, выше постоялого двора, замерз. Бабушка заткнула щели в окнах овечьей шерстью, но все равно дуло. Ульрика- Прекрасношерстая ночевала на кухне. Бабушка ходила дома в сапогах, набитых тряпками. Все зябли.
Миккель уже который раз ощущал странную тревогу.
Он думал о словах плотника. Что такое плут, если разобраться? Весельчак, лоботряс или просто пустая голова?
Кстати, что говорил в тот раз на лугу богатей Синтор?.. Надо же, мороз какой!..
Ночью ему опять приснилось, что Петрус Миккельсон подходит к его постели. На этот раз у отца на груди висел плакат с надписью: КОМУ НУЖЕН УПЛЫВШИЙ ПЛУТ?
Миккель задрожал от волнения.
«Когда ты вернешься?.. Когда, отец?» — прошептал он.
«Когда Бранте Клев надвое расколется, — мигнул ему отец. — Я ведь говорил! Или ты передумал? Не хочешь, чтобы я возвращался?»
«Хочу!» — закричал Миккель и проснулся.
В комнате было холодно, как в погребе. Во сне он сбросил одеяло; ноги даже посинели от стужи.
И поговорить не с кем.
На чердаке постоялого двора валялось всевозможное старье.
Рано утром Миккель прокрался туда, чтобы посидеть, поразмыслить наедине, и нашел в углу кипу бумаги. Она была желтая, с пятнами, но вполне пригодная. Миккель проколол в кипе дырки и продернул веревку. Получилась книга. Если не с кем говорить, то и книга сойдет. На первой странице он написал наискось:
Миккель Миккельсон. Происшествия
На следующий день умерла Плотникова черепаха. Этому событию Миккель посвятил первую запись. Никто не знал, как она спустилась по лестнице и выбралась на волю.
Следы вели на гору, а мороз стоял двадцать градусов.
— Мир ее памяти, — сказал плотник. — Семьсот лет прожила, не так уж мало.
Учитель Эсберг в тот день пошел в церковь разучивать новогодние песнопения, и Туа-Туа была одна дома, когда пришел Миккель и швырнул снежок в окно.
— Открой, Туа-Туа, поговорить надо!
Туа-Туа спустилась в одних чулках и приоткрыла дверь:
— Папы дома нет, Миккель. Ой, как дует! Тебе чего?
— Выходи, узнаешь, — сказал Миккель.
Воздух загустел морозной мглой, в домах среди бела дня зажгли свечи. Туа-Туа натянула башмаки, надела пальтишко и вышла. Миккель рассказал, что произошло в сочельник.
— Вдруг это был кто-нибудь с заколдованного корабля, прошептала Туа-Туа. — Ни за что больше не пойду на берег, ноги моей там не будет.
Миккель удержал ее и объяснил, что в лодочном сарае им ничего не грозит, надо только написать на двери «С». «С» означает «сера», а привидения боятся серы, как комары трубочного дыма, — так говорил Симон Тукинг.
— И вообще мне надо посмотреть книгу еще раз, — продолжал Миккель. — Вот уже три ночи не сплю, все о ней думаю. Ты как думаешь, Туа-Туа, вернется отец?
Туа-Туа нерешительно кивнула.
— Ведь ты лучше меня написанное разбираешь, — уговаривал Миккель.
Туа-Туа продолжала отказываться.
— Я тебе перочинный нож отдам, — посулил Миккель. Пошли. И два больших крючка. Ну, хоть ненадолго.
В конце концов Туа-Туа уступила. Они шмыгнули в лес напротив школы и вышли прямо к замерзшему колодцу. Плотник сидел на ведре и приделывал железный наконечник к палке. Глаза у него были красные-красные.
— Коли найдете Шарлотту, ребятишки, — сказал он, — похороните ее честь-честью. Спойте куплетик, она любила песни, и передайте привет от плотника Грилле.
Он стукнул палкой о крышку колодца, так что гул пошел.
— Конечно, она уже немолодая была. Семьсот лет — почтенный возраст для женщины.
— Он тужит, только виду не показывает, — сказала Туа-Туа, едва они зашли за угол.
— Всю ночь не спал, — подтвердил Миккель.
Они не пошли вдоль берега, а свернули к горе, чтобы никто не догадался, что в сарай идут.
— Если зажжем свет, с постоялого двора увидят, — предупредила Туа-Туа.
— А мы мешок повесим, — сказал Миккель.
Они пролезли через пол, как в прошлый раз. Миккель положил доски на место и достал книгу. Руки его дрожали.
— Ух, и тяжеленная! — Он постучал по толстым коркам. Слышишь, Туа-Туа?
Он постучал еще.
— Что? — спросила Туа-Туа.
— Отдается как! Дай-ка нож со стола, поглядим.
Миккель получил нож и воткнул лезвие в корку. Послышался треск.
— Постой! — воскликнула Туа-Туа. — Тут зарубка есть. Видишь?
Она положила большой палец на чуть заметный вырез и нажала.
— Вот посмотришь, там потайное отделение. — Она натужилась. — Никак… не открою…
Миккель сунул в вырез острие ножа и надавил. Крышка, величиной с блюдце, подалась в сторону, и открылось большое углубление.
— Пусто, — сказал Миккель. — Так и знал. Наверное, капитан здесь свой табак держал.
— Наверное, — согласилась Туа-Туа.
— А может, чернильницу или еще что. — Миккель перелистал книгу, пока не дошел до страницы с кляксой.
Туа-Туа, сидя на корточках рядом с ним, глядела на полку Симона Тукинга. Готовые кораблики Симон, понятно, унес в мешке. Но несколько незаконченных или неудавшихся остались. У всех, как положено на шхуне, ближе к корме стояла высокая грот-мачта; на борту светился «фонарь» — осколочек красного стекла.
