Владимир Железников - Таня и Юстик

Я замолчала. От этого рассказа мне самой стало неуютно и страшно.

- А зачем твой отец будет снимать такой фильм? - спросил Юстик.

- Это цель его жизни, - ответила я. - А ты? Неужели тебе это безразлично? "Мама говорит - страшно, мама говорит - страшно"! передразнила я. - А у тебя своя голова есть на плечах или нет? В твоем доме жили люди, которые погибли. Их убили Грёлихи. Они сидели на тех же стульях, на которых ты сидишь каждый день, ходили по тем же комнатам. Они страдали, боролись. И все это было в твоем доме. А ты ничего о них не знаешь. Ничего!

Юстик снова промолчал. Только мне показалось, что я его немного переубедила.

- Например, какие у Эмильки были волосы, глаза, голос? Или каким был этот священник, он ведь твой дедушка. Вероятно, смелый, хотя верил во всякую чепуху, - сказала я. - Мы так мечтали о встрече с твоим отцом... Может быть, ты поговоришь со своими родителями?

- О чем? - спросил Юстик.

- О том, чтобы они не избегали разговоров, - сказала я. - Понимаешь, в жизни моего папы это занимает особое место. Ну, в общем, ему просто это необходимо. Он хочет об этом знать все-все.

- Я не знаю, - промямлил Юстик.

- Ах, ты не знаешь! - крикнула я. - А я-то думала, что имею дело с настоящим человеком! Ну и не надо. - Повернулась, чтобы убежать, но поскользнулась на листьях и упала.

Юстик подскочил, чтобы помочь мне подняться, но я ударила его по руке и крикнула, чтобы он не смел ко мне прикасаться и что пусть лучше держится за мамину юбку, и еще я крикнула, чтобы он не писал мне никаких писем.

- Ты защищаешь своего отца, хочешь, чтобы ему было лучше, - сказал вдруг Юстик, - а я - своих.

- Неправда, я за справедливость. - Я встала, и мы снова стояли друг против друга, только теперь я его ненавидела.

Мне стало даже противно, что я только что кокетничала с ним и позволила ему дотронуться до своей руки. Искала, искала и нашла, нечего сказать! Да все наши мальчишки в тысячу, в миллион раз лучше его.

Повернулась и побежала.

Минут двадцать я бегала по этому проклятому пустынному парку и никак не могла найти выход, все аллеи приводили меня в тупик. Один раз я даже хотела кликнуть Юстика, но вовремя опомнилась и, не сходя с места, дала себе слово навсегда вычеркнуть из памяти его имя. После этого мне стало полегче, и я перелезла через железную изгородь.

Я еще не знала, что сделаю, но после разговора с Юстиком была готова на все. Твердо решила заставить их заговорить. Я была даже уверена в большем - в том, что если они разговорятся, то, может быть, удастся узнать что-нибудь о предательстве. Но самое главное было, конечно, не в этом. Папа мой очень любит своих друзей и всегда тяжело переживал, когда ему приходилось их терять. Однажды он снял странную картину. Про пьяниц. Приходил в маленькое кафе в парке "Сокольники" и снимал. Туда изо дня в день ходили одни и те же пьяницы. Иногда их оттуда уводили в милицию, иногда за ними приходили жены, а за одним все время приходила дочь, девочка лет двенадцати, и тащила чуть ли не на себе домой. Я это все видела в папином фильме. В общем, хорошенького мало. Камеру папа держал в авоське, чтобы никто не знал, что он снимает. Это называется "снимать скрытой камерой". А потом этот фильм на студии не приняли, и папин ближайший товарищ, который сначала хвалил фильм и говорил, что это необходимо показывать всем, вдруг взял и проголосовал против. Из-за осторожности. Папа потом неделю не спал. Нет, не из-за фильма, а из-за своего бывшего друга. А Бачулиса он тоже считал другом и гордился им. Всю дорогу хвастал, какой он был храбрый и какой он был добрый. А тут оказалось наоборот.

Когда я подбежала к дому, я уже все придумала. Решила пробраться на чердак, который они так усиленно охраняли, и посмотреть, что там делается. А в поезде на обратном пути рассказать об этом папе, - все-таки что-то. Поэтому я не пошла в дверь, а заглянула сначала в окно. В комнате сидел в одиночестве Бачулис. Вот досада. А на столе все было готово к торжественному обеду. Я присела на корточки, чтобы обдумать, как мне незаметно пробраться на чердак. Надо было торопиться, а то вот-вот соберутся все и тогда мне ничего не удастся сделать.

Снова выглянула. Он сидел на прежнем месте и в прежней позе. Совершенно ясно, что он о чем-то думал.

- Дядя Миколас, - нарочно громко сказала я, - можно, я влезу в окно?

Бачулис вздрогнул от неожиданности, потом сказал:

- Влезай.

Я влезла, положила камеру на пол около дивана.

- Дядя Миколас, а вы не знаете, где папа?

Он снова вздрогнул - вероятно, уже забыл о том, что я в комнате, ответил, что не знает. Тогда я спросила его, когда он приедет к нам в Москву, и был ли он в этом году на море, и купался ли, а то ведь говорят, что в Балтийском море очень холодная вода. Правду ли говорят, что когда люди чихают, то у них прочищаются легкие? И как это они прочищаются?

Наконец Бачулис не выдержал и вышел в соседнюю комнату, а я, не теряя ни минуты, осторожно стала подниматься по лестнице на чердак. Даля возилась на кухне, шумно перекладывая кастрюли. Она услышала мои шаги и крикнула: "Миколас, это ты?", - я не ответила, и поняла, что она сейчас выйдет в прихожую, и торопливо шмыгнула в чердачную дверь.

Теперь я спокойно могла оглядеться. Я оказалась в маленькой прихожей. Из нее я попала в комнатку. Передо мной стоял... Юстик. Сначала я слегка струсила, потому что увидела какого-то человека, но не узнала его. А потом, когда узнала, чуть не заплакала от злости.

- Ах, ты уже здесь! - крикнула я.

- Тише, - попросил Юстик, - а то мама услышит.

- Трус, - сказала я, но мне этого показалось мало, и я добавила: Жалкий трус! - И повернулась, чтобы уйти.

- Таня, не уходи, - сказал Юстик. - Я решил... тебе помочь.

- Ты поговоришь с ними? - обрадовалась я.

Юстик отрицательно покачал головой.

- Нет... Я придумал другое. - Юстик вытащил из-под диванчика старенький, потрепанный чемодан, открыл его и достал оттуда какое-то платье. - Это Эмилькино.

Платье было тоже старое - столько лет пролежало, - кое-где на нем были маленькие дырочки, аккуратно заштопанные.

- Ну и что?

- Ты его наденешь, - сказал Юстик, - и выйдешь к обеду... Все увидят... И твой папа, и мой... Мне кажется, после этого они разговорятся...

- Просто сногсшибательно! - закричала я и от радости чмокнула его в щеку.

Никогда бы не подумала, что он такой умный. Просто золото, а не парень!

Юстик схватился за щеку, точно я его обожгла, и спросил:

- Это ты серьезно?

- Конечно, - прошептала я.

- На всю жизнь?

Я промолчала, не знала, что ответить. Мне ведь никто таких вопросов раньше не задавал. А он вытащил из кармана какую-то бумажку и прочел: "Я помню тот вечер, он в сердце отмечен, он первую радость мне в жизни принес. Имя твое мне запомнилось, Таня, нежная россыпь твоих волос". Я никогда не видела, чтобы человек так волновался, как сейчас Юстик, он даже не побледнел, а побелел. И я испугалась, что он вот-вот упадет и умрет от инфаркта.

Юстик скомкал бумажку и стоял с низко опущенной головой. А мне хотелось ему сказать что-нибудь необыкновенное-необыкновенное, чтобы нам эти минуты запомнились на всю жизнь, до самой глубокой старости. Мне кажется, что именно такие минуты все и запоминают, но слова куда-то исчезли.

- Мне никто никогда не писал таких хороших стихов, - сказала я наконец. - И вообще мне никто еще не писал стихов.

- Дальше я не успел сочинить, - проговорил Юстик, все не поднимая головы.

- По-моему, это настоящая интимная лирика, - сказала я каким-то чужим голосом. - Когда напишешь до конца, пришли в Москву. Я их прочту бабушке... ("Почему бабушке? - подумала я. - Глупо. При чем тут бабушка, когда такое творится, что голова кругом!") Нет, - сказала я, - бабушке я не буду их читать. Она может их неправильно истолковать.

- Тебе будет как раз Эмилькино платье, - сказал Юстик.

- Правда. - Я приложила платье к себе. - Она была такого же роста, как я. - Мне почему-то стало жутковато, но я не хотела признаваться в этом Юстику.

- А ты не боишься? - вдруг спросил Юстик.

- Нет, - прошептала я. От страха я потеряла голос, но отступать было не в моих правилах. Бороться так бороться, до победного конца. - Ты пойдешь вниз один, а когда все сядут за стол, выйдешь за чем-нибудь в прихожую и свистнешь. И тогда появлюсь я. Представляешь? Вы все сидите за столом - и вдруг вхожу я, как Эмилька. По лестнице я спущусь потихоньку, чтобы не было слышно, остановлюсь в дверях, посмотрю на твоего отца и скажу: "Лаба дена..." Нет, лучше я ничего не буду говорить, это мне будет трудно. Просто остановлюсь. Как тебе мой план?

- Не знаю, - сказал Юстик.

- Зато я знаю, - ответила я. - После этого они разговорятся как миленькие.

Мы постояли, помолчали, как перед большой дорогой. И дорога нам предстояла действительно большая и нелегкая. Я вдруг сразу поняла, что пришел конец словам и начались действия, поступки, за которые надо отвечать.

- Ну иди, - сказала я.

Юстик посмотрел на меня так, как, вероятно, смотрел Миколас на Эмильку, когда оставлял ее одну на чердаке, и ушел.