Дарья Доцук - Невидимый папа
12 Слёзы
Филипп, встречает меня у метро. Вид у него настороженный, нервный, издёрганны По телефону я ему почти ничего не объяснила, только то, что у меня неприятности. В метро я успела проплакаться, – за одиннадцать то остановок! – даже людей не постеснялась Они старательно отводили глаза, но иногда всё-таки на меня косились.
Испытывая моё терпение, в карман постоянно вибрирует телефон, ни на секунду не затихает. Мама названивает, но я не беру. Отключить бы его совсем или вообще выбросить, но я этого не делаю – пусть знает: больше я ей ни слова не скажу! Поверит что город такой большой – можно затеряться.
– Что случилось? – спрашивает Филипп, в глазах тревога.
Я пересказываю ему всё, что произошло, прямо там, возле выхода, на ветру. Нас всё время кто-то толкает, и Филипп отводит меня в сторону.
Снова и снова накатывают обида и злость. Как будто мне льют их на голову и они забиваются в нос, в горло, в уши. Я говорю быстро, сама себя перебиваю, перескакиваю с одного на другое. Понимаю, как сложно Филиппу всё это даётся – он слушает, нахмурившись, а я всё никак не могу успокоиться. Изнутри как будто что-то рвётся, что-то такое, с чем мне одной не справиться.
Филипп слушает внимательно, но ничего не говорит, и от этого только хуже. Я постоянно срываюсь в слёзы, захлёбываюсь ими и шумно втягиваю воздух.
– Ну-ну, Жень, не плачь, – наконец произносит Филипп.
Я вижу, как он растерян. Он понятия не имеет, что со мной делать.
– Она всё прочитала! Ненавижу её! Ненавижу!
– Ну тихо, тихо.
Но я не могу тихо. Почему они все так реагируют? И мама, и Женька! А Женька, казалось бы, лучше всех должна понимать! Но она поставила свой собственный прочерк в графе «отец» – на радость маме и бабушке. Вот какая она хорошая и послушная, все её обожают.
Это что, преступление – хранить фотографию родного отца? А с братом общаться? Какой закон я нарушаю? И тут я снова вспоминаю Василису Никитичну, которой уж конечно не жилось спокойно. Нет, она ещё и героиней себя, наверное, почитает – за всеми доглядит, всем сообщит.
– Да забудь ты о ней! – обрывает меня Филипп. – Жень, я тебе очень сочувствую, но не убивайся ты так сильно! Ничего катастрофического не произошло!
– Ничего катастрофического? Она же всё знает! Она залезла в мои вещи и…
– Да, это не самый удачный поворот, но не катастрофа же! Ну знает она, ну что теперь… Я уж думал, с тобой что-то.
– А вдруг она твоей маме скажет? Вот я идиотка! Зачем я вообще завела этот дневник?!
– Ты не идиотка. Просто так получилось. Жень, позвони маме, она же там с ума сойдёт.
– Не буду я звонить этой психованной. – Я замолкаю на секунду и заявляю решительно: – Я хочу написать папе!
– Вот ты опять! – расстраивается Филипп и даже отворачивается.
– Да! Опять! Ну почему мы не можем написать? Что в этом такого?
– Пожалуйста, давай потом об этом поговорим! А сейчас тебе надо ехать домой.
– Нет, никуда я не поеду! Ты думал-думал, думал-думал! Ты никогда не надумаешь!
– Да не ответит он! – распаляется Филипп. – Не нужны мы ему!
– Откуда ты знаешь?! – кричу я. – Ну откуда ты знаешь?
Я вдруг чувствую себя ужасно слабой, как после болезни. Как будто пытаюсь сдвинуть стену. Тяжело стоять, никаких сил. И я сажусь прямо на грязные ступени. И реву, но уже беззвучно. Ну как мне ему объяснить? Как мне им всем объяснить? Почему никто даже не пытается понять?
Филипп переминается с ноги на ногу, хочет что-то сказать, но слова никак не находятся. Наконец он выпаливает:
– Ладно, ладно, уговорила, давай напишем!
Я поднимаю глаза. Видно, что он уже корит себя, но продолжает, подавая мне руку:
– Вставай, пойдём сядем где-нибудь, а то тут ветер… Только мы пишем при условии, что потом ты сразу домой, да?
Я смотрю с недоверием. Возвращаться к ней? Нет, я не могу. Но ради письма… И тут, обрывая мои колебания, Филипп признаётся:
– ВКонтакте он не появляется, но у меня есть его почта. Общая знакомая дала, давно ещё, но я не хотел… Ну неважно. В общем, согласна или как? Пишем – и по домам.
Я не могу поверить, что всё это время у него была папина почта и он молчал! Это ведь и мой отец тоже. Мы вместе должны принимать такие решения. Но у меня уже нет сил ругаться. К тому же я понимаю, что сейчас главное не это. Сейчас главное – написать, пока он согласен. Даже если ради этого придётся вернуться к ней.
Я утираю слёзы, и мы уходим с ветра. Меня всю колотит, но постепенно становится легче, как будто кулак разжимаешь – медленно, по одному пальцу.
Я судорожно пытаюсь придумать, что мы будем писать. В голове не укладывается, что между нами и папой – одно-единственное письмо и сейчас мы его отправим.
Мы садимся в ближайшем кафе, где кормят сэндвичами. Филипп приносит мне бутылку воды и стопку бесплатных салфеток. Я делаю долгий глоток и лишь теперь замечаю, как пересохли губы. И горло, и язык.
Филипп достаёт телефон, заходит в почту, открывает новое письмо и вводит папин адрес: [email protected] Как просто. И странно. Мне удивительно, что я не догадалась, ведь такой элементарный адрес – проще не придумаешь.
– Ну, диктуй, – говорит Филипп.
Я мычу, что надо подумать, я так с ходу не могу. Филипп вздыхает и берётся за дело сам.
– Ладно, пусть будет коротко и ясно. Всё равно не ответит. Так… Дмитрий! Это ваши дети, Филипп и Женя. Помните таких? Мы познакомились и общаемся. Вот решили написать, спросить, как ваши дела. Как там погодка? Как водичка – купаетесь? А, и с наступающим днём рождения.
Всё. Ну как, сойдёт?
– Только вот это убери, пожалуйста, – прошу я.
– Как прикажете, – неохотно соглашается Филипп и стирает «Помните таких?»
– И про водичку не надо. Как будто ты над ним издеваешься.
– Так и есть, – подтверждает Филипп, но про погоду и водичку стирает.
– Теперь вроде нормально, – одобряю я.
Филипп смотрит на меня – не то ласково, не то с укоризной, качает головой и нажимает «Отправить».
– Довольна?
Я киваю.
– Ну слава богу!
– Только перешли мне сразу, как ответит, ладно?
– Перешлю, перешлю.
– Точно? Что бы ни ответил – всё равно перешли, хорошо?
– Да, да, хорошо! А теперь – твоя часть уговора. Иди мирись с мамой и больше не дерись!
Я ни с кем мириться пока не планирую, но домой ради письма, ради письма папе, конечно, поеду.
– Давай, веди себя хорошо, – напутствует Филипп. – Напиши, как приедешь.
Мы прощаемся, и я покорно спускаюсь в метро. Телефон по-прежнему бешено вибрирует. Мам, ну успокоишься ты когда-нибудь? Сколько можно звонить-то? Раньше надо было думать.
Это письмо… Тяжело оно ему далось, Филиппу. Конечно, он до сих пор злится на отца, не может простить, но ради меня согласился. Сложно всё это переварить, дыхание перехватывает от того, что только что произошло – мы написали папе.
Я думаю об этом все одиннадцать остановок. С одной стороны, меня одолевают страхи: не сменилась ли у него почта? Ответит он нам, и как скоро? Сегодня? Или уже завтра?
А с другой стороны, во мне пышет радостное предвкушение – это же мои первые слова, обращённые к папе. Не в мечтах, а по-настоящему. Нет, я уверена: он ответит. Конечно же, ответит.
Мне кажется, что колёса вращаются со скоростью света, что я вовсе не в метро, а в космическом корабле. Ну куда так быстро? Диктор едва успевает объявлять станции. А мне совсем не хочется выходить – в город, домой, к маме, и впускать в свои мысли кого-нибудь, кроме отца.
Наше письмо уже в его почтовом ящике. Может быть, он вот сейчас, в эту самую секунду, его читает. Рад ли он? Надеюсь. Сердце у меня как будто рассыпается летним пляжным песком, когда я представляю это. А вдруг он уже печатает ответ? Господи, это же самое важное сообщение, которое я получу в жизни!
Поезд тормозит, выпускает пассажиров, и я медленно, прогулочным шагом, иду к эскалатору. На поверхности дождь и сильный ветер – зонты выворачивает наизнанку. На асфальте пузырятся огромные лужи-болотца. Машины проносятся по проспекту, и коричневые волны набрасываются на тротуар. У меня ни зонта, ни капюшона, шапка становится мокрой, но меня это не беспокоит. Я иду по лужам вброд, не перескакиваю и не виляю, как остальные, и мне весело, что лужи мне нипочём – ну промочу ноги и промочу. Не высохнут, что ли?
13 Славка
Я поднимаюсь на свой этаж. Голова ка муравейник от всех этих размышлений. Но стоит мне открыть дверь, как мысли тут ж разбегаются – на меня набрасывается мама.
У мамы лицо бледное, лоб в красно-жёлты пятнах, точно её покусали какие-то насекомые. Я знаю, отчего это – оттого, что он плакала. У меня тоже на лбу выступают пятна, когда я плачу. Только мои за одиннадцать остановок успели сойти.
В руках у мамы зажат телефон – она не выпускает его с тех пор, как я ушла, а это около трёх часов. Я уже перестала считать про пущенные звонки, но не удивлюсь, если их число перевалило за сотню.
Мама подлетает ко мне и, не обращая внимания на то, что с меня течёт, начинает кричать:
