Территория Холода - Наталия Ивановна Московских
Дикий какой-то интернат! В чем-то отношение к дисциплине совершенно безалаберное, а в чем-то тут прямо спартанские порядки. И все это вдали от цивилизации, даже пожаловаться на это некуда. Раз администрация такое пропагандирует, значит, директор в курсе всего и не препятствует… или не особо вникает. Есть ведь такие ленивые директоры, для которых главное – кресло и статус. Наш, видимо, из таких.
– Поэтому Майор сам инспектирует и забирает, кого сочтет нужным. Или кто-то доносит: якобы беспокоится. – Пудель пожимает плечами. – На меня вот донесли.
– Соседи? – сочувственно спрашиваю я.
– Тридцать третья комната, – кивает Пудель. – В основном могут доносить любители Казармы. Вроде как, из благих побуждений. Некоторым там и правда нравится, потому что уроков нет. Ради этого они и по плацу побегать готовы. Таких, правда, отпускают оттуда быстро. А встречают их, как казарменных ветеранов.
Я киваю и мотаю на несуществующий ус. Стало быть, в Казарме побывать почетно, это уважается. Правда, такой способ зарабатывания авторитета меня не очень вдохновляет.
Пудель тем временем вздергивает курносый нос и отстраненно смотрит вдаль. Я замечаю, что у него глаза голубые, как у меня, только очень потускневшие и будто выцветшие, как от тяжелой болезни. Не понимаю, чем в таком состоянии может помочь изнуряющая тренировка!
– Кому-то нравится, а я не могу там, – честно признается Пудель. – Поэтому я туда не вернусь. Если опять погонят на плац, я прямо там и сдохну. Лучше уж по корпусу прятаться, чем вернуться туда.
Мне становится жалко этого паренька. Был бы я старожилом тридцать шестой, предложил бы перебраться к нам, дал бы слово, что спрячу его. Но я сам там еще на птичьих правах, поэтому возможности у меня нет.
– Может, стоит поговорить с директором? – осторожно предлагаю я.
Пудель смотрит на меня снисходительно, как на наивного простачка.
– Не поможет, – печально замечает он. – Проще уж Холода дождаться. Или… не знаю. – Пудель передергивает плечами, явно уходя в свои мысли. Голос у него становится совсем уж тоскливый, даже мне от него на душе как-то сереет.
Его замечаний про холод я не понимаю. Он, что, собрался прятаться до зимы? Зимой плац не работает?
Вопросов пока не задаю, потому что собеседник мой вдруг решает разговориться и поделиться историями про интернат. Я не верю своему счастью и на два часа погружаюсь в полезный ликбез. Пудель говорит о столовой, что прячется за деревьями с другой стороны от ученического корпуса. О странных уроках труда, на которых здесь учат даже сварке. О поварихе по кличке Кулебяка, что подкармливает забредающих на территорию кошек.
Лишний раз убеждаюсь, что Старшая здесь – известная личность и что она чуть ли не единственная любимица Майора, ни разу не попадавшая при этом в Казарму. Притом что Старшая не раз отправляла туда других учеников, относятся к ней здесь со странным уважением и без обид, хотя никто с ней близко и не дружит. Каким образом она «активничает», тоже не совсем ясно, но, видимо, она примелькалась здесь и создала определенную репутацию.
Пудель рассказывает о седовласом директоре Сверчке, прозванном так за «насекомью походку». Живет Сверчок, как оказалось, в «исчезающем корпусе», на котором где-то даже можно найти табличку «Администрация». Дом с одинаковыми оконными цветами – пристанище педагогов. А единственный лазарет на территории располагается, как ни странно, в недрах Казармы, а не в отдельном доме.
Некоторые традиции интерната мне Пудель тоже раскрывает. Говорит, что с новенькими действительно редко разговаривают в первый день – впрочем, те тоже не очень стремятся. Только после того, как новичок проведет первую ночь в ученическом корпусе, с ним официально знакомятся, выдают ему кличку, а вскоре берут его с собой на вылазку в лес, к столовой. Вылазка обязательно происходит ночью, и во время нее разжигается костерок, вокруг которого соседи по комнате по очереди травят страшилки. Иногда посиделки устраивают и в комнатах, но только если что-то мешает выбраться на улицу. Посвящать новичков в комнатах не очень любят: дескать, без костра не то, даже если со страшилками.
Здесь не строго подходят к изучению математики, зато любят литературу и музыку. Многие ученики, оказывается, курят, а получение сигарет – целая схема сложных договоренностей с разнорабочими, которые иногда дают ученикам выполнить простое поручение, а сигаретами снабжают в знак похвалы. Откуда сигареты поступают к рабочим, непонятно, но, вероятно, у них каким-то образом налажена связь с внешним миром. Тех, кто зарабатывает сигареты для своей подопечной группы, называют «подмастерьями», и это не общая кличка на всех, а нечто вроде касты.
От обилия информации у меня голова идет кругом, но я старательно запоминаю все рассказанные детали, потому что чувствую: мало кто еще расщедрится на такие подробности.
Когда взгляд у меня становится совсем уж ошалелый, Пудель вдруг поворачивается ко мне и с уставшим, но заговорщицким прищуром спрашивает:
– А хочешь чаю? Я термос стащил. У меня в рюкзаке есть. И печенья еще.
Я сияю.
– Хочу! – отзываюсь. У самого-то ни крошки в животе еще не было, и сейчас я невольно об этом вспоминаю.
– Возьми в рюкзаке, будь другом, Новичок. – Он говорит это очень проникновенно, как будто доверяет мне нечто священное. Я делаю серьезную мину и киваю, настраиваясь на будущие приятельские отношения. Будет неплохо обзавестись другом на случай, если в тридцать шестой жизнь будет совсем не мила. Оглядываюсь и вижу рюкзак в отдалении, у самых камышей – зеленый, как трава, и разглядеть-то не сразу удается.
Решительно поднимаюсь, отряхивая джинсы от отпечатка отсыревшего дерева, шуршу травой к рюкзаку. Наклоняюсь, раскрываю молнию, но никакого термоса не нахожу и печенья тоже.
Сдержанное бульканье долетает до меня не сразу. Поднимаю глаза и вижу, как Пудель шагает в мутной воде, быстро погружаясь в нее уже почти по бедра. Только что мирно сидел, и вдруг…
– Эй! Ты чего? – в ужасе таращусь на него я. Мне совсем не хочется думать, что повлекло его в это болото.
Изможденный паренек, растерявший всю свою деланную непринужденность, будто позабыл о моем существовании. Кряхтит и идет дальше – очень решительно, хотя каждый шаг ему дается с явным трудом.
– Стой! Ты чего делаешь? – кричу я, подбегая к кромке воды, бросив дурацкий рюкзак на землю. – Вернись! Не надо!
В голове у меня стучит, шелест листвы шепотом отдается в ушах, внутри нарастает паника. Я понимаю, что если сейчас ничего не сделать, то хуже будет всем. Но болото меня пугает, и я надеюсь все же докричаться до Пуделя и убедить его вернуться обратно.
Бульк… бульк…
