Разоренный год - Зиновий Самойлович Давыдов
Андреян с Сенькой пошли к воротам, и Жук увязался было за ними… но на торгу пес мог легко потеряться. Пришлось запереть Жука в клетушку, которую плотники пристроили к новой кузнице.
Андреян с Сенькой вышли на широкую улицу и сразу взяли вправо.
В Москве народу сновало на улицах не меньше, чем на ярмарке, на которой Сеньке довелось побывать недавно проездом в попутном селе. Андреян с Сенькой миновали колодец, миновали и церковь и уже дальше шли, останавливаясь на каждом повороте.
Путь был хоть и не дальний, но путаный.
В одном месте дорогу показал человек в красном стрелецком кафтане; в другом — женщина, закутанная в платок, торговавшая на перекрестке квашеной капустой.
Улица, потом переулок, затем заулок, после чего церковный проходной двор… Если бы не спрос да расспрос, Андреяну с Сенькой на площадь не попасть. Кроме того, тут помог еще какой-то детина в красном кушаке и в шапке, заломленной на левое ухо.
Детина назвался Кузькой Кокорем, и пристал он к Андреяну с Сенькой с полдороги.
— Я тебя, милый человек, — твердил Кузька Андреяну, — не то что на торг выведу — я тебя хоть куда могу привести! Мы-то здесь тутошние, от отцов и дедов мы московские, исходили Москву вдоль, поперек и наискось. Я тебя и по кузнечному ряду проведу.
— Спасибо, Кузя, — поблагодарил Андреян. — Чать, некогда тебе, так мы по ряду и сами пройдем.
— Некогда… — замялся было Кузька. — Некогда, оно так. Что верно, то верно. Да вишь ты, милый человек, дело какое… Тебя как звать-то?
— Зовут Андреяном.
— А мальца как кличут?
— А мальчишку Семеном кличут. Сенька, значит.
— Ну, и выходит по всем делам, что и мне, Андреян, надобно в кузнечный ряд. Железа понадобилось прикупить. Почем нынче железа прут?
— Это, Кузя, смотря по пруту. Да и по месту цена разная. В Суздале — одна цена, в Муроме — другая, в Москве, верно, — опять же, цена своя. Вот придем на торг, там цена и объявится.
Чем ближе к площади, тем чаще стали попадаться вооруженные группы поляков и немцев. Возы, которые тянулись на торг, поляки, да и немцы, иногда останавливали — тот либо другой воз, казавшийся им почему-либо подозрительным. Они ощупывали на возах мешки с зерном, тыкали копьями в сено, а если на возу были дрова, заставляли возчика сбрасывать тяжелые березовые плахи прямо на дорогу.
— Ищут, — кивнул Кузька в сторону двух немчинов. Они копались в груде вяленой воблы на возу, который остановился посреди улицы. — Ищут, — повторил Кузька, подмигнув Андреяну.
— А чего ищут, Кузя? — спросил Сенька.
— Оружия ищут. Ножей долгих. Вот чего!
— Шляхта это, Кузя, — заметил Сенька.
— Не, — возразил новый Сенькин знакомец, — шляхта — она хохлатая, с хохлами на темени, а голова обрита. А эти — немцы. Да все одно: что пан, что немчин. Друг с дружкой они заодно. Наш брат лучше обходи и немчина и пана. Не ввязывайся! Наше дело — сторона.
Тут из-за поворота словно из-под земли выскочил тот же белый каменный столб в золотом шлеме с крестом, подпиравшим самое небо. Но несколько дней назад, когда Сенька глядел на него с просеки в Сокольничьей роще, столб реял далеко-далеко, а теперь до него, казалось, рукой подать, и он словно валился на Сеньку.
Сенька крепче вцепился в полу отцовского зипуна, он всю дорогу не выпускал его из рук. Вместе с тем Сенька успел разглядеть в каменном столбе проемы, а в проемах — здоровенные колокола.
— Вовсе это колокольня! — крикнул Сенька и засмеялся. — А колокола… верно, здоровы звонить?
— Здоровы, — заметил Кузька. — Как ударят в большой — земля колышется. Иван Великий называется колокольня, Иван Золотая Голова. Только теперь не звонят. Опасается шляхта, как бы в набат коли чего не ударили. Загудит на всю округу — народу набежит, будет потеха, тогда их за хохлы — да в реку. Ну, тут уж гляди в оба! А то и тебе голову с шеи свернут, да в болото голову ту и забросят. Ищи ее потом! А ты так: цапнул, что надо, и беги без оглядки.
«Чего это он?» — удивился Андреян.
— Постой, молодец, — сказал он. — Это как же? «Цапнул»… «беги»… Чего цапнул?
— Ужели я молвил «цапнул»? — вроде смутился Кузька. — Цапнул… гм… Не цапнул, а… а… а бацнул — я сказал. Вот как я сказал! Ну, бацнул хохлатого по макушке — и всё.
— Разве что, — заметил Андреян, пожав плечами.
Между тем путники наши пришли на площадь и сразу попали в невообразимую давку. Из кремлевских ворот как раз вынесся польский конный патруль и врезался в толпу. Андреяна с Сенькой стало швырять из стороны в сторону.
Андреян схватил Сеньку за руку. В это время ему показалось, что кто-то к нему за пазуху лезет. Андреян свободной рукой схватился за грудь и прижал к ней кошель с деньгами.
Человеческий водоворот закрутил, завертел Андреяна с Сенькой и наконец выбросил обоих на лужайку за церковью красоты несказанной. И Андреян и Сенька дух еще не перевели после давки на площади, а загляделись на купола, на девять куполов, которые все были разной формы и разной расцветки и походили на огромные чалмы. А вся церковь напоминала пышную связку каменных цветов.
«Ни в сказке сказать, ни пером описать», — подумал Сенька словами тетки Настасеи, которая горазда была ребятам сказки сказывать. Бывало, как начнет, так у Сеньки от разных чудес прямо дух захватывало.
А площадь перед Кремлем гудом гудела, и торговцы драли здесь глотки на разные голоса.
Кричали пирожники:
— Пироги горячие с потрохами, с перцем, с рубленым сердцем!
Им вторили сбитенщики:
— Сбитень-кипяток, в нем инбирь и медок! Больно хорош! За кружку — грош. Кружка в ведро. Грей нутро!
У каждого торговца был свой стишок, один другого замысловатей. Но тут из толпы выбился Кузька.
— Кузя! — крикнул ему Сенька. — Мы тут с тятей! Гляди, Кузя…
Кузька, словно чем-то смущенный, подошел.
— Видали? — сказал он, почесывая правый бок. — Как бьет!
— Кто бьет? — спросил Сенька.
— «Кто бьет»… Москва бьет! Только держись! Как кинуло меня, как швырнуло!.. Москва бьет с носка.
— Москва бьет с носка, — повторил Сенька. — Москва белокаменная.
Теперь Сенька понял и это. Бока у него ныли, да и Андреян руки разминал и кошель свой за пазухой ощупывал.
— Верно, что с носка, — подтвердил он. — А это, молодец, что же за храм будет?
— Храм это Спаса-на-Рву, Василий
