Виктор Савельев - Пацанские рассказы Витьки Воробья
– «Едва в полях белеет снег!». Самые знаменитые стихи поэта Тютчева!
…И угораздило же Тютчева написать это стихотворение!!!
Про то, как мы менялись
В этом году весна долго не приходила к нам во двор: небо всё хмурилось, и в марте сыпал снег. Но в апреле солнце словно выпрыгнуло из-за туч – и давай жарить так, что все сугробы сразу похудели и в канализационных решётках забулькали весёлые ручьи. И сразу стало ясно, что зима кончилась.
Я как раз две недели проболел ангиной, потому что промочил ноги, а когда вышел во двор, то там была самая что ни на есть весна. На лицах всех ребят повыскакивали веснушки, глазам было больно смотреть на яркое небо, а девчонки только и делали, что скакали по начерченным мелом клеткам на непросохшем асфальте. Это было так смешно, потому что казалось: эти клетки-«классики» прямо вытаивают из-под снега вместе с асфальтом.
Но ещё веселей было в школе. Я, как только пришёл туда после болезни, так сразу увидел, что все наши ребята до уроков высыпали в одних костюмчиках на школьный двор, стоят, щурятся от солнца, а в руках у каждого – слепящий лучик. Это они зеркала подоставали и пускают солнечных зайчиков.
– А ну, дай мне попускать, – сказал я Ване Павлову, который стоял ближе всех.
Ванька очень обрадовался, потому что меня давно не видел и дал мне своего зайчика попускать. Это было здорово. А потом мне дал подержать зеркало Олег Куликов, и я сразу увидел разницу: от круглого зеркальца и зайчик был круглый, а от квадратного – квадратный. И мне тоже захотелось иметь своё зеркальце, чтобы вот так же, вместе с другими нашими мальчишками, направлять на переменках слепящий весёлый луч на посеревшие за зиму стены школы, на голубей на её крыше и светлые, свежевымытые окна. Но тут ко мне подошёл мой друг Толик Егоров.
– Привет, – сказал он. – И у тебя зеркальца нет? У меня тоже. Знаешь, давай после школы поскорей сходим к твоей маме и попросим, чтобы она нам дала хотя бы один кусочек зеркальца на двоих.
– Давай, – сказал я, и мы побежали в класс, потому что как раз затрезвонил звонок.
После школы мы с Толиком Егоровым не остались с ребятами пускать зайчиков, а пошли прямо ко мне. Только Толик к моей маме идти застеснялся и сказал, что подождёт меня во дворе.
Я пошёл в квартиру, переоделся для начала и стал думать, как бы мне у мамы зеркальце попросить. У неё было одно в пудренице, но я подумал, что она его не даст. И ещё у нас было довольно старое настенное зеркало, и если бы удалось отломить от него угол, это было бы как раз то, чего нам с Толиком надо. Но как отломить? Я порылся в ящике под кроватью и вынул оттуда большие и увесистые щипцы.
– Ты это зачем щипцы взял? – сказала тут мне моя мама, которая гладила бельё и, тем не менее, всегда всё видела.
– А я, мам, тюкну ими по нашему зеркалу, чтобы осколок отлетел. Или, может быть, чтоб побольше было осколков: тогда и Толику хватит, – ляпнул я довольно глупо, без подготовки, и понял, что сгубил дело.
– Я тебе тюкну! Вот тюкну сейчас! – закричала мама и сразу чуть не обожглась утюгом. – Ишь, какой помощник нашёлся – зеркало дома бить!
Словом, из моей просьбы получился сплошной конфуз.
– Ничего, – сказал Толик, выслушав мой рассказ. – Знаешь, я придумал. Давай сменяем у кого-нибудь зеркало во дворе.
Мы вышли во двор и возле сараев увидели Котьку Грязнова, который стоял в луже в резиновых сапогах и спокойно пускал зайчиков довольно большим и неровным осколком зеркала.
– Слушай, Котька, дай зеркало поиграть, – заискивающим голосом начал просить Толик. – А мы тебя на велосипеде после покатаем. Или хочешь, сменяемся на что-нибудь?
– А ты принеси твою «увеличилку», – сразу сообразил выгодный обмен Котька и стал выделывать своим зеркальцем всякие штучки-дрючки, чтобы нам ещё завиднее стало.
– Но ведь увеличительное стекло вовсе не моё, – начал было Толик и сунул руку в карман. – Мне папа его на время дал и не велел терять.
– Ну и иди, обнимайся со своей «увеличилкой», – крикнул Котька и направил зайчика высоко-высоко на шестой этаж. – Иди, чего же ты?
Толик засопел и стал поглядывать на меня жалобными кроличьими глазами. Он всегда становился похожим на кролика, когда его обижали или он был в чём-то не уверен. И мне сразу его стало жалко, потому что Толик хоть и говорит, что его отец геолог и всегда в командировке, но на самом деле он просто с Толиком и его мамой не живёт. И стекло это, по-учёному – лупу, в медном толстом ободке, подарил в прошлом году, когда приезжал в последний раз.
– Знаешь, Толик, не меняйся, – сказал я тихо и почувствовал хмурый взгляд Котьки. – Ни за что не отдавай!
– А мне-то не больно и надо! – сказал Котька и притопнул в луже, чтобы грязная вода попала нам на ноги.
– Нет-нет! Я буду меняться! – быстро сказал Толик и, вынув из кармана лупу в футлярчике, отдал Котьке.
…В тот день мы, сделав уроки, долго пускали зайчиков на теневую сторону дома и выделывали с ними разные смешные штучки-дрючки, но весело нам почему-то не было. А тут ещё Борька из двенадцатой квартиры – и охота ему среди луж и таявшего снега на велосипеде ездить! – подкатил, шурша шинами, и закричал на весь двор:
– Эй, Толька, лопух! Это ты сменял свою «увеличилку» Котьке?
– Тише-тише! – зашикал Толик и стал оглядываться. Он очень боялся, что про обмен узнает мама.
– Эх, ты, умница! – Борька хоть и говорил обидные слова, но сочувствовал Толику. – Да за такое увеличительное стекло сто зеркал можно сменять. Ты знаешь, что с ним вообще можно было жить на необитаемом острове, как индейцы. И костры зажигать.
– Индейцы на необитаемом острове не живут! – сказал я, потому что мне стало очень обидно за Толика и за то, что он отдал Котьке такое чудесное увеличительное стекло с названием «лупа». И ещё мне было немного совестно, потому что, если бы я получше отговаривал Толика, то он бы не сменялся, – но ведь мне тоже очень хотелось выменять зеркало.
– Знаешь, – сказал я, когда Борька укатил на своём велосипеде, – давай сходим к Котьке и разменяемся назад. Ты вспомни, какое замечательное было это стекло. И тебе его подарил отец.
– Угу, – сказал Толик и чуть не заплакал. – А помнишь, я на спор выиграл, что оно будет жечь ту сырую ветку? Как здорово тогда оно солнце собрало – от ветки даже дым пошёл. Давай, в самом деле, пойдём к Котьке.
И мы, вспоминая про замечательную лупу в медном ободке, пошли к Котьке домой. Он жил на самом последнем этаже в третьем подъезде. Мы очень боялись, когда звонили в дверь, что выйдет открывать его мать. Мы с Толиком её знали, да и все знали: она работала кассиром в ближайшей аптеке за углом. И была, на наш взгляд, очень странной женщиной. Бывало, подойдёшь к кассе, чтобы выбить шестнадцать копеек за капли, и говоришь ей:
– Шестнадцать копеек, пожалуйста.
– Шестнадцать копеек? – она вскидывает удивлённо брови, как будто ни за что на свете не могла от тебя услышать такую цифру, и для неё это было самой полной неожиданностью.
– Ага. Шестнадцать и в первый отдел, – чувствуя себя остолопом, повторяешь ты.
– В первый отдел? – её брови от удивления лезут на самый лоб. – Так ты говоришь, мальчик, что в первый отдел?
Вот почему мы с Толиком сразу скисли, когда услышали тяжёлые шлёпанцы и увидели, что дверь открывает нам Котькина мать. «Ну, сейчас удивляться начнёт», – шепнул мне Толик.
– Можно нам Котьку вашего позвать, – сказал я, тем не менее, самым вежливым и радостным голосом.
– Котю? – у Котькиной матери обвис рот, а брови от изумления полезли к потолку, будто бы я её попросил позвать из квартиры бегемота. – Так вы хотите, чтобы я позвала Котю? Котя уроки делает. А впрочем: Котя! Это тебя. Но учтите, ребята, что только на минутку.
Она ушла, шаркая шлёпанцами, а из квартиры высунулся Котька в домашней рубахе и тоже в тапочках.
– Чего надо? – спросил он хмуро и оглянулся на дверь.
– Котька, отдай нам назад «увеличилку», – стал просить я, а Толик закивал головой.
– Ещё чего! Козёл берёт, назад не отдаёт, – забормотал свою присказку Котька, и я понял: не отдаст жадюга.
– Это же ему отец подарил, – сказал я как можно жалостливей.
– А козлиха-мать не велит отдавать, – закончил Котька и хотел уйти.
– Сам ты козёл! – крикнул я и показал Котьке кулак. – Вот выйди на улицу.
– Смотри, как бы моя мать не услышала! – ехидно усмехнулся Котька. – Ага, мешаешь мне уроки делать! – и захлопнул у меня перед носом дверь.
– Ну вот, – сказал Толик и лицо его стало совсем расстроенным. Он порылся в кармане и с горя вынул Котькино зеркало. – Может, кокнуть его, а? Об ступеньку?
– Ты что? – испугался я. – Тогда у нас вообще ничего не останется. А так хоть зеркало есть…
Только зря я ему это сказа л. На следующий день на уроке, когда лентяй Булкин «плавал» у доски и не мог показать на плакатах жаворонка, чей-то дерзкий солнечный зайчик скользнул от солнечного окна по полу и, доскакав до доски, задрожал на картинке.
